Она подолгу смотрела с балкона вниз, но было очень, очень высоко, а потому — страшно. Она ощущала это бесконечное, бесцельное движение по Замкнутости: белка песенки поет, да орешки все грызет. Сросшийся узел, колесо, круг, мандала, архетип четверичности…
Когда-то ей приснилась дверь из рыжего кирпича: стоило только открыть замок, и… но и во сне то же: замурованность, запертость.
Усталость лежала в самих костях; ей хотелось стать воздухом, растаять, раствориться, не быть.
Мозг начал сопротивляться любым мыслям, тело — действиям: она лежала, кожею, межклетником каждым срастаясь с простыней, забыв имя и пол…
Кто-то позвонил; она долго пыталась понять слова, уловить хоть какой-то смысл; но локоть был слишком, слишком далек, не укусишь, а «чувство локтя» (охраняется государством) ощущалось лишь в громкоговорящей потной толпе, движущейся под тополиным в тридцатиградусную. Опять кто-то позвонил — она заставила себя ощутить слоги и слова, но в предложения это никак не складывалось: что-то, позволяющее думать и ощущать, предвосхитило остывание Солнца, которое все-таки звезда, и как-нибудь, на досуге, потухнет, оставив пространству вечную мерзлоту…
Я поежилась: в четырех стенах было холодно, несмотря на пробиваюищеся сквозь штору лучи, — они были так похожи на чьи-то руки, удивительно ласковые, но бестелесные. Потом надела пальто: пот тек градом, тело же колотилось в ознобе; пальцы пытались собраться в ладонь, но все же существовали по отдельности.
Я улыбнулась, опускаясь на кровать: стало вдруг удивительно легко, будто какой-то кандальный груз наконец-то спал.
Я завернулась в пальто, скрестив на груди руки: было почти весело — блаженное одиночество и невозможность изменить ни-че-го, искорками затанцевали в зрачках: ах, как сладко, как хорошо!
Пустая коробочка казалась игрушечной; глаза мои, наверное, сияли: ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ.
Волчица каменных джунглей
…Человечество как биологическая форма — это единый вид с огромным количеством вариаций, распространившийся в послеледниковую эпоху по всей поверхности земного шара.
Лев Гумилев, «Этногенез и биосфера Земли»
Какая-то темная ночь, какая-то очередная темная ночь, красавица, конечно, не спит, но колыбели нет, поэтому у окна можно не стоять.
Как можно забыть прикосновение? Нет, разве так бывает? За всю послеледниковую эпоху развития романов посчитать это — лучшим из того, что было? Клара, ну перестань же! Почему — «перестань»? Мы тогда всю ночь пролежали на одном диване, и единственное, что он себе позволил, — дотронуться до моего плеча, через блузку: он думал, я сплю… А я никак не могла заснуть, я до одурения хотела с ним целоваться, и он, видимо, тоже, но разрешил себе лишь единственное прикосновение: никогда в жизни не ощущала большей нежности, чем…
— И что, Клара, и что дальше?
Клара потянулась и открыла глаза. Рядом с ней лежал совершенно голый красивый мужчина. Он почти невинно спал, только слегка припухшие губы выдавали бессонные сутки. Клара дотронулась до него, будто впервые: загорелые руки с твердыми бицепсами, волосатая грудь, крепкий торс и ровное, спокойное дыхание надо всем этим. Клара осторожно зажала его ноздри пальцами: он беспокойно дернул головой и через мгновение проснулся.
— Ты? — вопросительно-блаженно заключил он и повернулся к Кларе.
— Не помню, — пробормотала она и слегка вскрикнула от неожиданности обнаружения самой себя. — Не помню, — а через минуту ощутила в себе что-то горячее, и кроме этого — ничего: мужчина над заслонил Кларе все остальное.
А потом, Клара, что — потом? А ничего, все хорошо было, просто страшно как хорошо. А еще смешно — лепесток от голландской розы, сморщенный и увядший, лежал на корчившем из себя паркет, полу. Он был похож на использованный презерватив. Что — пол или лепесток? Отстань, Клара. Чем вы предохранялись? Слушай, убирайся, я не хочу для тебя ничего формулировать. А вот и не уберусь. Я прошу тебя: хотя бы сегодня. Я помню его каждой клеткой. И он меня — тоже…
После того, как Андрей пропал без вести, прошло уже несколько лет. Вертикаль — излюбленное его хобби — разорвала Клару на две части. Все эти годы она пыталась себя склеить, но тщетно: разрыв оказался слишком силен. Рана гор гноилась, причиняя ежесекундную боль, к которой невозможно привыкнуть только поначалу, но которая — странное дело! — дает силы к дальнейшему существованию, но едва ли к жизни.
Тень Андрея постоянно присутствовала во всем, наступая Кларе на пятки. Его лицо стояло перед ней даже в очереди. Клара затухала: ее миндалевидные, болотного цвета глаза, превратились в Мертвое море — и не было уже в них тех самых чертиков, за которые когда-то и полюбил ее Андрей. И тут… Выход из сценария: Клара обнаружила себя в постели с совершенно незнакомым красивым мужиком, и ей неловко было спросить его имя.
Накануне он назвался, но как? Игорь? Виктор? Олег? Нет, она не помнит, память не нужна ей. Клара хочет, чтобы он остался Безымянным файлом, забывая про «безопасный режим».
— Что тебе заказать? — спрашивает Безымянный у стойки придорожного кафе, за которым — лес.
— Пиво, бутерброд, тебя, — Клара улыбается.
— Прямо сейчас?
Она кивает, а Безымянный смеется: «Ибо чего хочет женщина — того хочет Бог».
Но чего хочет женщина-Клара? Именно так, а не дизайнер-Клара? Не та Клара, у которой уже года три не было отпуска и которая с утра до вечера торчит за компьютером и знает Photoshop, Illustrator и так далее лучше собственных мыслей?
Что хочешь ты? Я? Да, ты. Я хочу Безымянного. И все, Клара? И все? Неужели так просто, так примитивно? Да, так просто, так примитивно. Я хочу его каждой клеткой — и каждая его клетка хочет меня. Так было только с первой любовью и с Андреем. Но первая любовь исчезла, а Андрей… Да, я хочу с ним трахаться, трахаться и еще раз трахаться, не зная имени! Пусть он будет мой секретный файл, мой идеальный мужчина, я даже не хочу знать, за кого он меня принимает, может, за ненормальную, может, за шлюху, но он заглушает эту боль, эту кошмарную боль, эту кошмарнейшую боль, эту язву, эту рану, эту дыру! Он — морфий. Я хочу как можно больше морфия!!
Но, подумай сама, после любого наркотика в гости приходит ломка — рано или поздно, Клара, подумай, хорошо подумай! К тем язвам ты уже привыкла, горе идеализировало нарывы. Этот же — жив, он существует, смотри, с каким аппетитом поглощает он все это, как улыбается, подумай, Клара — он жив, а ты наполовину мертва… Да почему же я наполовину мертва? Потому что Андрей… Заткнись, сука, заткнись!
Лесопарк похож на Карпаты. Ты был в Карпатах? Давай представим! Слушай, а вон те деревья напоминают горы… Я хочу по канатной дороге! Ты и так на ней всю жизнь. Откуда ты знаешь? Знаю… С тобой хорошо… Здесь где-нибудь есть гостиница? Почему ты красивая? Я — красивая? Да. Не помню. Ты забыла. Забыла? Так тебе действительно безразлично, как меня зовут? Что в имени тебе моем… Ты не умрешь?.. Я не умру…
Послушай, ты только, пожалуйста, послушай! Это неважно, что я пьяная и голая, и что все это — в дешевой гостинице. В сущности, это все ерунда! Мы, может, никогда и не увидимся больше, если ты не захочешь, если я не захочу, может, со мной и не надо «видеться», но ты пойми… (Клара смотрела куда-то поверх Безымянного, пуская колечки дыма)…пойми же! Мне наплевать, «кто» и «что» есть ты. Достаточно того, что ты — есть! Просто. И дело не в боли, от которой я бегу! Дело в Реальности — в совершенно новой Реальности, которую мы создали! Вот скажи, ты мог бы побывать сегодня в Карпатах, а? А ведь мы были! Понимаешь? Я каждый день хожу на работу, торчу в этом дурдоме, общаюсь только с компьютером — я, может, сама вся уже состою из одних байтов! До шести сижу там. До семи. До восьми. Девяти… Потом — метро, круглосуточный магазин, одиночество. В восемь звенит будильник. В выходные отсыпаюсь и читаю. До понедельника. Все его фотографии лежат в пакете, перевязанном серебряной ниткой. Я на них не смотрю.
Я не беру отпуск. Я не могу. Не могу в отпуск! Какое страшное слово — отпуск! Какое странное… Отпуск — это когда тебя все отпускает. Я, в сущности, похожа на машину… Нет, скорее, на волчицу, которая погибает среди этого камня. И вдруг ты… Появляешься среди джунглей. Понимаешь? И я шкурой воздух чую! Шкурой! А еще — ветер! Может, для тебя это и не так важно, может, и для меня… Но теперь я хочу отдохнуть. Понимаешь? Отпуск — это когда тебя все отпускает. Без страха… А еще хочу тебя.
С утра Безымянный осторожно погладил женщину по щеке:
— Меня зовут Денис, — сказал он как будто в воздух.
— Мне все равно, — ответила Клара в стенку.
— Я знаю. Именно поэтому мы едем в Карпаты.
