— Я не специалист по античности. Вам надо бы обратиться к доценту Зернову.
— Я его, к сожалению, не знаю, и меня собственно античность не интересует. Я хотел бы проследить, как концепция платонической любви трансформируется в христианстве в любовь к Богу и как отсюда вытекает весь трагизм, невозможность любви в европейской философии и литературе.
— Это, наверное, интересно проследить. Только нужно хорошо знать все оттенки рассуждений Платона о любви.
— Ну в этой части, если возникнут трудности, я обращусь к Зернову.
— Хорошо, я согласен. Интересно все же узнать, почему вы обратились ко мне? На лекциях моих вы сидите с таким недовольным видом, словно я жабу перед вами препарирую. Иногда у вас просто отвращение на лице.
— Что вы! — студент краснеет. — Вам показалось, просто у меня лицо такое. И последнее время часто зубы болят.
— Холодное пиво очень вредно для зубов. В общем, подумайте еще и приходите на следующей неделе. — Я поворачиваюсь и ухожу, стараясь не расплескать кувшин, и физически чувствую, что он все еще стоит и тяжелым взглядом упирается мне в спину.
— Все-таки странное ты мне сделал в пятницу предложение.
— Я еще не делал тебе никакого предложения.
— Делал. Ты предложил мне встретиться через сорок лет в Нескучном саду.
— Да. Это предложение остается в силе. Ты только, пожалуйста, не забудь.
— Я постараюсь. А ты мне иногда напоминай.
— Само собой. Если мы будем вместе.
— А если не будем, то ты меня через сорок лет и не узнаешь. Я буду старая и страшная. У меня не будет переднего зуба и я буду свистеть, пытаясь выговорить букву «щ».
— Хорошо что сказала. Я тебя узнаю по этому свисту.
— Сегодня ты не в таком мрачном настроении, как в пятницу. Что-нибудь случилось?
— Да. Проф согласился руководить моим дипломом.
— Ну… — разочарованно протянула Лена. — Чем этот зануда сможет тебе помочь?
— Он не зануда. Я недавно понял, что он очень значительный человек.
— Когда понял?
— В пятницу. Он прошел мимо, когда мы пили пиво.
— И что, тебе понравилась его походка?
— Да. И выражение лица. Что-то как будто коснулось меня. И значительное, и жуткое. Я вряд ли смогу это объяснить. Но мне кажется, что его жизнь скоро очень серьезно пересечется с моей.
— Ты меня пугаешь. — Лена поднялась на цыпочки и поцеловала Круглова в нос. — У тебя нос холодный. Давай сначала пересечемся сами. А Проф уже потом.
— Согласен. Где будем пересекаться?
— На даче. Ты забыл, что сегодня едем ко мне на дачу?
От станции нужно было идти через лес. Если на опушке деревья стояли уже золотые да еще подкрашенные заходящим солнцем, то в глубине леса осень еще и не начиналась, все было зеленым, свежим и сильно пахло грибами.
— Завтра пойдем за опятами, бабушка на днях принесла два ведра.
— А волки здесь водятся?
— Да. Очень большие и страшные.
Круглов жадно впитывал сырой лесной воздух и чувствовал, как оживает в нем радостное ощущение того, что он живет, что он еще молод, полон сил и может многое совершить в этой своей жизни, которая отсюда, из глубины леса, казалась ему бесконечно долгой.
Лена шла впереди, громко пела и время от времени оборачивалась на него, широко улыбаясь.
— Ты о чем задумался?
— О женщинах.
— О каких еще женщинах? — Она круто остановилась.
— Я думал о том, сколько у меня еще в жизни будет женщин.
— Вот подлец! Запомни раз и навсегда: никаких у тебя больше женщин не будет. Все время буду только я.
— Ну хотя бы одну, когда-нибудь в будущем, можно?
— Нет. Не то что одну, а даже половины нельзя. И не вздыхай, вот увидишь, тебе будет вполне достаточно меня.
Разморенный свежим воздухом, Круглов мгновенно провалился в сон, как только коснулся подушки. Проснулся он от шепота в ухо:
— Подвинься сейчас же.
Открыв глаза, он увидел в темноте только смутное очертание Лены, склонившейся над ним.
— А бабушка?
— Тебе что, бабушку привести?
— Она же у тебя все слышит.
— Спит давно. Слышишь, как громко спит.
Она ушла в третьем часу, и Круглов еще час лежал, пытаясь уснуть, потом встал, отодвинул занавеску и ахнул: за окном шел снег, сплошная стена беззвучно падающего снега. За этой стеной видны были только черные деревья, растопырившие в разные стороны голые ветви и походившие на пришельцев, которых застали врасплох.
— Вот и сходили за грибами, — проворчал он, укладываясь в постель.
Утром в окно постучали.
— Соня, вставай, грибы проспишь!
— Какие теперь грибы? Дай поспать!
Но Лена продолжала стучать.
Круглов вскочил, отдернул занавеску: все кусты были зелеными и мокрыми от росы, а «пришельцы» окончательно превратились в деревья с редкими яблоками на ветках.
«Куда же делся снег? Неужели все это приснилось? Да нет, я точно еще не спал».
Круглов вспомнил, что когда заснул, то во сне увидел профессора, который его о чем-то предостерегал. Кажется, говорил, что, если Круглов не примет меры, его жизнь круто переменится к худшему.
«Видимо, он недоволен, что я часто пропускаю занятия. Хотя какое ему до этого дело? На его-то лекции я хожу».
Константин уже час сидел в машине и вспоминал вчерашний разговор с шефом, придумывая, как отвертеться от напасти. Шеф велел вытеснить Анзора с рынка.
— Да у него ларьки за рынком! Он нам не мешает!
— Мне мешает, понял? Делай, что говорят. Тебе рынок для чего дали? Чтобы ты там свое брюхо ублажал?
— Но ведь стрельба начнется!
— Это твои проблемы, как договоришься. А чтобы этого черножопого там не было. Смотри, Костя, на твое место оглоедов много.
Тут зазвонил мобильник. От неожиданности Константин вздрогнул и выругался.
— Ну кто там еще?
— Костя, это я, Антонина.
— Какая еще Антонина?
— Мышь белая.
— О, привет! — обрадовался Константин. — Я и не знал, что ты — Тонька. Как мой номер узнала?
— Ты сам дал той ночью.
— Надо же! Не помню. Как у тебя с Петюней?
— Никак. Я его тогда же утром выгнала и велела больше не появляться. Я с тобой хочу.
— Что хочешь?
— Ну… дружить.
— Дружить! — он захохотал. — Что же, давай дружить. Ты где сейчас?
— Я сзади тебя уже час стою, в будке телефонной.
Константин рванул задним ходом прямо к будке. Она подошла к машине и встала в нерешительности.
— Садись, Антонина, чего ждешь. — Он распахнул дверцу и, когда она села, обнял за плечи, притянул к себе. — Шустрая ты девочка. Петюню, значит, побоку.
— Он еще совсем мальчишка. — Она попыталась освободиться от его руки.
— А со мной тебе не страшно?
— Страшно, — вздохнула она.
— Ну да, я же бандит. Как это ты решилась?
— Может быть, ты…. как Робин Гуд.
— Правильно! — радостно закричал Константин и тронул машину. — Поехали в ресторан, отметим начало нашей дружбы.
— Не надо в ресторан, поедем в парк.
— В парк?
— Ну да. Ты давно был в ресторане?
— По-моему, позавчера.
— А в парке?
— Даже не помню. В школе, наверное, еще учился.
— Вот и поедем.
Они шли все глубже и глубже в парк, который постепенно становился лесом. Тоня непрерывно рассказывала о своем училище, о подругах, об отце, который недавно вернулся из командировки в Чечню.
Костю умиляла эта болтовня — будто птица чирикает. Он особенно и не слушал, что она там говорит, но его многолетняя жесткость и собранность вдруг начали таять, как мартовский снег под солнцем.
— А у тебя кто отец? — спросила Тоня.
— Не знаю. Я всегда жил с отчимом. Очень веселый был мужик. Каждый день приходил пьяный и пел все время одно и то же: «Друзья, люблю я Ленинские горы…». Дались ему эти горы. Все мое детство перекорежил. Мать бил. Она тоже пьяницей стала. Я думал, вырасту, встречу гада — задушу своими руками. Недавно встретил — старый, трясущийся оборванец. Посмотрел и прошел мимо. Скоро сам сдохнет.
— Какой ты жестокий!
— А с чего мне быть другим?
— Может, ты и прав. Но неужели никогда никого не любил?
— Это сколько угодно. У меня любовь каждую неделю, иногда две.
Она замолчала и долго шла замкнувшись.
— Ну ты что, обиделась? У нас ведь с тобой не любовь, а дружба.
Тоня остановилась, повернулась к нему.
— Знаешь, если тебе понадобится моя помощь, ты рассчитывай на меня. Только позови.
— Спасибо тебе, божья душа. — Он почувствовал, что уже вовсю начинает оттаивать, и разозлился. — Только это все слова, Тонька. А в моем мире слова ничего не значат.
— Кроме твоего мира еще и мой существует. Пусть он маленький и жалкий, как я сама. Я ведь догадываюсь, что ты обо мне думаешь? Мышь белая! Но, может быть, эта мышь выведет тебя из твоего лабиринта.
