Ознакомительная версия.
Нина отрицательно покачала головой.
– Ты хочешь сказать?... Ты же их так ненавидел... Не мог же ты им прислуживать после того, что они с тобой сделали!
– А я их и сейчас ненавижу. И прислуживал я не им, а своей зависимости. А они ее использовали. За этим там и подсаживают на наркотики, один из верных способов управлять людьми на свободе. Чтобы иметь очередную порцию колес, я готов был душу заложить дьяволу. А заложил всего-навсего конторе.
– Ты служил им?!
– Служил... служил... Заладила... А Сорочин твой не служил? Только я, к твоему сведению, вольнонаемный, а он профессионал. Человек, Ниночка, самый жестокий, невменяемый и непредсказуемый из всех тварей. И без колес. А советский человек – к тому же раб. Для раба естественно лобызать руку врага, если он не в состоянии ее отрубить. Я-то хоть ненавидел и презирал своих мучителей...
– То есть относился к своим благодетелям брезгливо-агрессивно-заискиваающе. И служил. Как злая бездомная собака, которую подобрали и приютили не менее злые новые хозяева, чтобы использовать в своих целях. Неплохое оправдание...
– Вот именно. Люди – пародия на человечество. Участники траги-буффа, переходящего в траги-фарс. Как в плохом театре. И тем не менее твои ветеринарные сравнения вряд ли годятся для человека.
– Ты даже не представляешь, насколько годятся! И, как правило, в пользу животного мира. Что с именем? Откуда оно у тебя?
– Меня им снабдили перед отъездом, так же, как и дюжиной других...
– Может, и я была в списке?
– Была, не была... Ты относишься к женщинам, у которых душа нацеплена на нос, как у других очки. Стоит щелкнуть по стеклу – и душа пойдет трещинами. Тебе защитник нужен.
– Уж не ты ли?
– Почему нет... Мы с тобой теперь относимся к европейцам – должны вместе держаться.
Нина не верила своим ушам. Ее одолел нервный смех – еще не пройденная реакция на все происшедшее. Смех перешел в болезненную икоту. Миша буквально влил ей в горло рюмку водки. Опять началась рвота.
Когда Нина вернулась из ванны на кухню, посуда была вымыта, на плите попыхивал в турке свежесваренный кофе. Нина, не спрашивая разрешения, открыла холодильник и вытащила нераспечатанную бутылку минеральной воды. Отвернув крышку, опустошила ее на одном дыхании почти до дна.
– Какой же ты сложный человек, Миша, – сказала Нина со всей иронией, на которую в тот момент оказалась способной. – Меня, похоже, любишь, защиту предлагаешь, однако готов на меня доносить. Их ненавидишь и презираешь, однако служишь им... Ну и что же? – спросила она, переведя дыхание. – Служишь все за те же колеса? Или вошел во вкус?
– Кому я сейчас нужен... – улыбнулся Миша в ответ глумливо и невесело. – Контора сейчас бабло пилит, у них там своя свара идет за место поближе к солнцу. А «солнце» само из конторских. Им не до стукачат, вроде меня. Выбросили, как старый тапок...
– Хочешь, чтобы я тебя пожалела? – спросила Нина. – Или добавила тебе информации о Сорочине, которую ты бы мог выгодно продать?
– Им и на сорочиных теперь плевать, если те ни на власть, ни на бабки не претендуют. Он для них теперь просто whistleblower – это в Штатах и Англии для таких, как твой Сорочин, придуман термин – в вольном переводе «свистун» – от британского полисмена, который свистит, когда видит преступление. Whistleblower – это бывший или действующий сотрудник спецслужб, который решил предать гласности преступные факты деятельности своей конторы, – вдохновенно просвещал Нину Миша. – А твой... твоя сволочь голая и секретодержателем не является, все секреты и без него повылазили. Они теперь весь мир держат за газовые яйца. Им наплевать, что мир о них думает. – Миша встал с места и, облокотившись на стол, принял позу оратора. – У них там теперь су-ве-ренная демократия... А разница между суверенной и просто демократией такая же, как между просто стулом и электрическим стулом! Охолуевшая нация!..
«Мудак, – подумала Нина. Сейчас тон и поза Миши раздражали, а не вызывали сочувствие. – Старайся, производи впечатление... Ты и о борще будешь говорить с такой же важностью!»
– И народ русский весь по-прежнему лежит под конторой, теперь уже по собственной воле, а не от страха. Да еще и подмахивает ей устами своей интеллигенции, как старая проститутка постоянному клиенту, профессионально постанывая от удовольствия. – Миша показал, как это происходит, в лицах. Правда, стоны в его интерпретации больше походили на предсмертные, чем на оргазмические. – Коленопреклоненный раб и бредит при этом о мировом господстве. Стадо. А стадо, как известно, легко преобразуется в стаю. Нация, состоящая из рабов, это как пуля из дерьма... – Миша говорил все с большим вдохновением, глаза его вращались в орбитах, с риском вот-вот выскочить. – А страна... вся страна – сплошной эстрадный конкурс всего на свете, по пошлости исполнения и по никчемности содержания...
– И такие, как ты, в качестве конферансье, – перебила Нина его страстный и самозабвенный монолог.
– А я... что я... конечно, оправдывающийся всегда смешон и жалок. Особенно если он пытается быть гордым... И особенно перед женщиной, к ногам которой готов бросить все... – Миша, казалось, достиг апогея чувств.
Он в бессилии рухнул на стул. Стул заскрипел и издал неприличный звук.
– Это не я, – испуганно мяукнул Миша и вскочил. Монолог был испорчен.
Это было забавно. Но Нине было не до смеха:
– Ты не смешон, ты просто жалок. Есть в ветеринарии понятие – кобель по сучьему типу. Это про тебя.
Она говорила с трудом, язык не подчинялся. Все плыло пред глазами. В попытке отфокусировать взор она тряхнула головой и увидела перед собой потное, возбужденное лицо Миши с открывающимся и закрывающимся ртом, как у резиновой маски, натянутой на руку злого клоуна.
– Тебе всегда хотелось сделать что-то героическое и при этом не пострадать. Вечная мечта труса.
Она отлепилась от стены, к которой прислонялась, чтобы удержать равновесие, и на ощупь двинулась к двери.
– Куда ты? Ночь на улице... – попытался задержать ее Миша.
Но она молча стряхнула с себя его руки и вышла вон.
Глава 18
«Во французской кухне есть такое блюдо – l’ortolan...»
Во французской кухне есть такое блюдо – l’ortolan, слывущее верхом гурманства. От начала до конца (от выбора продукта, его приготовления и до способа поедания) это действо, это извращенное пиршество желудка представляет собой нечто варварски-порочное. Что, видимо, и придает блюду особую прелесть в глазах поедающего.
Как-то я напал на передачу, посвященную нюансам этого обряда.
Веселого птаху-самца (l’ortolan переводится с французского как «садовая овсянка») с изумительным окрасом и заливистым голосом показали на природе, беспечно поющим и целующимся с партнершей в садовых зарослях. Потом – в клетке, светлой и просторной, где он продолжал петь на радость поймавшим его будущим пожирателям. Затем клетку поменяли на маленькую и темную. И принялись откармливать невинную птичку, как уток и гусей для приготовления фуа-гра. То есть запихивать еду в клюв, пока садовая овсянка не заплывет жиром и не начнет умирать от разбухания печени, которая станет непомерно большой. Важно подстеречь момент и не дать бедной птичке умереть от обжорства, умереть жертва должна от удушья, вызванного сжатием нежной шейки двумя пальцами руки. Желательно во время пения, чтобы она пребывала в хорошем настроении? – это улучшает вкус плоти. Из тех же соображений душить хорошо бы не до конца, а только до потери сознания. Потом птицу ощипывают пинцетом, целиком, не оторвав голову, укладывают в форму, и, посыпав специями и солью, ставят в горячую духовку. Время готовки – минут двадцать.
Самое интересное – поедание. Для этого выдается огромная белая салфетка. Но не для того, чтобы вытирать ею руки или положить ее на колени. Салфеткой следует накрыть голову, чтобы пожирать птичку в интимной обстановке, сохранив максимум аромата и никого не смущая неэстетичным зрелищем.
В кулинарной передаче хозяйка заведения согласилась не прятаться, а показать всем, КАК едят птичку.
Ее положено взять руками, повернуть гузкой ко рту, поместить туда откормленную попку и, помогая языком, начать высасывать сок, перемешанный с растаявшим мясом и жиром.
Тетка с черными сальными волосами держала птичку пальцами-сосисками и пришлепывала верхней губой с усиками. Она сосала птичкину жопку с энтузиазмом, причмокивая и постанывая от удовольствия, прикрывая в экстазе блестящие глазки. Следить за этим непотребным спектаклем – все равно, что подглядывать за извращенцем, занимающимся скотоложеством. Но и оторваться невозможно.
Высосав все, тетка приступила к пожиранию более плотной субстанции, а именно нежных косточек. Для этого она взяла птичку за голову и заглотила обжаренный каркасик. В руках оставался крошечный птичий череп с полуоткрытыми запечеными глазками. Содержимое полагалось жевать тщательно, запивая красным вином.
Ознакомительная версия.
