Женщина его не видит.
– Я скажу тебе, – говорит он тихо под барабанящий дождь с бумажной шляпой в руке. – Я скажу тебе то же, что говорят все остальные. Но тебе не нужно меня бояться. Ты прекрасна. Поистине прекрасна. Сколько тебе? Двадцать пять?
Женщина уставилась в ночную тьму.
– Как ты дошла до такой жизни? – спрашивает он ласково, близко к стеклу. – Что с тобой стряслось? Хорошенькая девушка, весь мир пробегает мимо тебя, а между вами – стекло. Холодное стекло. Правда, оно защищает от ветра. А? Точно, точно.
Женщина смотрит в пространство.
Галлахер сминает бумажную шляпу в комок, и он исчезает.
– Видишь? Я факир. Я могу все. Что ни прикажешь. Только скажи. Могу осчастливить тебя. Осчастливить? В момент!
Из пустой ладони возникает лоскут ярко-синего шелка.
– Пожалуйста! – Он смотрит на него. – Нет, это синий – цвет, навевающий грусть. Не то. Опля! Так-то лучше!
Он поглаживает шелк до тех пор, пока он не становится ярко-оранжевым – цветом счастья.
– Чего еще изволите? – спрашивает он у витрины. – Все сделаю. У меня фокусов больше, чем в Африке слонов.
Шелк исчезает.
– Ах, – вздыхает он. – Может, счастье вовсе не в этом? Куда оно подевалось? Будь я проклят, если знаю. Спокойной ночи, леди. Я зайду в следующий раз. Поболтаем, а то тебе, наверное, одиноко.
Женщина смотрит только в темноту.
– Я загляну к тебе. Злоупотреблю своим преимуществом, прожужжу все уши. Проведу бесплатный односторонний сеанс психоанализа, облегчу душу. Спасибо за внимание. Меня зовут Галлахер, а как тебя величать, прекрасная дева?
Женщина таращится в пустоту.
Галлахер уже собирается уходить, но останавливается как вкопанный, пораженный увиденным, и оборачивается.
В витрине автоматически погасли огни, и манекен остался стоять без движения в темноте. Он заинтригован тайной ее неподвижности. С какой стати ей там стоять, если рабочее время истекло? Почему она не поворачивается и не уходит из витрины домой? Что-то удерживает ее во тьме. Она застыла, замерла, словно под воздействием чар. Он подходит к двери магазина, дергает ее. Заперто. Когда он возвращается к витрине, ее нет. Все еще озадаченный, он заходит за угол магазина и вдалеке в переулке видит девушку под дождем. Она исчезает. Он ищет ее, но тщетно. Заходит в ночное кафе перехватить чашечку кофе. Оказывается, она здесь – девушка из витрины. Сидит, не шелохнувшись, не шевелясь, безмолвно, в одиночестве, перед ней дымится чашка кофе, из которой она отрешенно отпивает. Он сидит на соседнем стуле и заговаривает с ней. Она не обращает на него внимания. Тогда, чтобы привлечь ее внимание, он начинает вытворять мелкие фокусы с монетами, картами и платками. Ему удается вызвать у нее улыбку, смех и, наконец, она начинает говорить.
– Что вы делаете в этой промозглой витрине? – спрашивает он.
– Такая работа, – отвечает она.
– Но как вы это переносите? – настаивает он. – Ни на минуту нельзя шелохнуться – и так целыми часами и днями! И никто не знает, жив ты или мертв!
– Иногда я и сама не знаю, жива я или мертва, – говорит она.
– Это недопустимо, – говорит он. – Красивым женщинам негоже простаивать за стеклом. Им надлежит находиться в гуще жизни, двигаться, действовать!
– Предпочитаю вообще не шевелиться, – говорит она. – Стоит что-то предпринять, как начинаются промахи. Если стоишь неподвижно, никто тебя ни за что не осудит.
– Вы определенно нашли себе работенку по вкусу, – замечает он, изумленно глядя на нее. – Долго вы этим занимаетесь?
– Год.
– И сколько еще собираетесь?
– Года два. Пять лет, десять. Не знаю.
– Почему вы остались неподвижно стоять в витрине, когда выключился свет? – спрашивает он.
– Мне некуда идти, – отвечает она.
– Но у вас наверняка есть где-то комнатушка?
– Да, но я не вхожу в нее, пока не почувствую смертельную усталость. Только тогда я сваливаюсь в постель, не чувствуя, какая она крошечная и тоскливая.
Она поворачивается к нему.
– А как случилось, что вы простояли там столько времени и раскусили меня? Куда вы шли и зачем?
– Мы товарищи по несчастью, – говорит он. – Я собственноручно уволил себя с работы. А почему бы вам не последовать моему примеру? Мы могли бы поплакаться друг другу в жилетку и назавтра начать жить со свежими силами!
– Нет, – неожиданно вскрикивает она в испуге. – Я не могу уйти из витрины, ни в коем случае!
– Чего вы боитесь? – спрашивает он.
– Города, людей, всего! Я начинаю работу с утра. В семь тридцать я на витрине. И так весь день, каждый божий час. Несколько минут на обед и ужин. Потом весь вечер до полуночи.
– Вы никогда не гуляете в парке, не ходите на спектакли, не катаетесь? Ничего не делаете, кроме стояния, подобно восковому манекену?
– Воскресенье – выходной.
– И что делаете по выходным?
– Не вылезаю из постели, читаю.
– О, женщина! – восклицает он. – А я-то воображал, что это у меня проблемы! Выше голову!
Он обнаруживает, что не может расплатиться за кофе. Предлагает кассиру золотую монету достоинством в пять долларов; тот заявляет, что это незаконное платежное средство. Галлахер не возражает, говорит, что это семейная реликвия. Показывает кассиру, как она то появляется, то исчезает. Будучи под сильным впечатлением от увиденного, последний говорит:
– Считайте, что расплатились! А теперь – на выход!
Галлахер выводит за собой на улицу девушку, которая вовсе не горит желанием идти.
Они стоят и смотрят на свежевымытые мостовые.
– Вот и дождь перестал, – говорит он. – Добрый знак. Утром – чистое небо. Судьба и рок, внемлите предостережению! Мы идем!
Он подводит ее к опустевшей витрине и с помощью волшебного красного порошка, который он сдувает на стекло, выводит пальцем: «ОБЕД. ВЕРНУСЬ В 1975!»
– Найдем тебе завтра работу поприличнее! – восклицает он и вручает ей свою визитку «ГАЛЛАХЕР ВЕЛИКИЙ!».
– Я не знаю, захочешь ли ты участвовать в моем номере? Может, я распилю тебя пополам, а может, превращу в зебровую амадину или в кенгуру! Мы будем жить впроголодь, зато увлекательно! Не пойми меня превратно. Я устрою тебе комнату при нашем пансионе для престарелых актеров, канатоходцев, фокусников, севших на мель вроде меня, жонглеров и клоунов. Ты никогда не останешься в одиночестве или без покровительства. У нас найдется для тебя все, что пожелаешь. Итак, слово за тобой!
Под натиском его словес, обаяния и восторженности смущенная девушка поворачивается и убегает. Она запирается в магазине. Он не может туда проникнуть. И тоже уходит в замешательстве.
На следующее утро он возвращается, чтобы поговорить с девушкой, но обнаруживает вместо нее уже настоящий манекен – восковую куклу, на первый взгляд очень похожую на нее. Он даже пытается заговорить с ней. В магазине он встречается с управляющим, который рассказывает ему, что девушка не вышла сегодня на работу, а он не знает ее адреса. Найти ее никак нельзя. Галлахер уходит.
Гуляя по городу, он обнаруживает, что его со всех сторон обступают восковые фигуры во всех витринах. Он ловит себя на том, что, слоняясь мимо витрин, он краешком глаза следит за ними в надежде встретиться взглядом с девушкой, которая растворилась в толпе.
Вернувшись в театральный пансион, он делится своими печалями с домохозяином-степистом, который остался не у дел, и философствует о положении дел в театре.
– Взять хотя бы чечеточников, – говорит он. – Рынок перенасыщен. Девать некуда. Хоть пруд пруди! Факиры, степисты – кому мы нужны? У всех одна и та же проблема: миру нет до нас дела. А твоей приятельнице из витрины, похоже, нет дела до всего остального мира. Я ей сочувствую. Можно мне занять ее место в витрине и притворяться неживым? Дай мне ее адрес. Я заинтригован.
– Где я ее найду? – вопрошает Галлахер.
– Так ты едва с ней знаком?!
– Я знаком с ней настолько, насколько я способен вообще познакомиться с ней или с кем угодно. Я и мое краснобайство в ответе за то, что она лишилась работы и сбежала. Теперь она одна в огромном мире, перепуганная, и с ней может случиться что угодно. Даже не знаю. Если она наложит на себя руки, я…
– Ладно, успокойся, – говорит домохозяин. – Если бы тебе расхотелось жить, куда бы ты пошел? Ну, кроме кладбища, конечно. Представь, что ты – женщина. Это непросто. Безумно. Но постарайся угадать, куда бы пошла такая женщина в такую пору.
– Может, попыталась бы найти работу на конвейере, стать придатком машины, как ты думаешь?
– Слишком много народу, – говорит домохозяин. – Ловля губок, если это вообще женское занятие. Вот чем бы она занялась. Ты ныряешь в океан. Ты оторван от внешнего мира. Наедине с самим собой. Тишина – как в церкви. Но нет, вряд ли она ныряет за губками.
