Он окинул комнату воодушевленным взором и вышел.
— А папаша Кодл, — он был в новом овчинном тулупе, с вышивкой, — рождественском подарке, — прибыл к вам от имени управления лагеря в качестве представителя самого Совета свободной Чехословакии, чтобы от всего сердца пожелать вам радостных рождественских праздников! Идите, молодцы, сюда, несите рог изобилия! — проговорил он и обернулся с театральным жестом.
Два носильщика наклонили широкий деревянный ящик, чтобы пройти в дверь, и его содержимое пересыпалось к одной стороне. Папаша Кодл швырнул свою широкополую шляпу на стол.
— Елочка, свечки, очарование домашнего уюта — я одобряю. — В уголках губ у него выступили пузырьки пены. — О, и Катушка здесь! Так, так, в такой день оттаивает каждое покинутое сердечко, и оно дождется, оно… — Он потерял нить и рукавом тулупа вытер потный лоб.
— Каждому по два яблока и по пять винных ягод! Да не отплатите мне за доброту дракой при дележе, банда вы этакая, ведь нынче сочельник. — Говоря так, Кодл весело ржал. Затем он схватил со стола чью-то бутылку и начал пить прямо из горлышка.
Штефанский инстинктом пьяного почувствовал в Кодле родственную душу. Вопреки всем нормам субординации, он облапил заместителя начальника лагеря и чмокнул его в щеку.
— Chrystus sie narodzil. Szczesliwe Wigilie![75]
— Куда ты лезешь? — набросилась на мужа Штефанская. Тщетно пытаясь оттащить его от Кодла, она барабанила по спине своего мужа маленькими смуглыми кулачками. Длинный, как жердь, Штефанский только счастливо смеялся и в порыве нежных чувств шершавой рукой погладил изумленного Кодла по щеке.
— А где же Ганочка, неужели она спит, кошечка? — Папаша Кодл направился в угол, тяжело поднялся на первую ступеньку лесенки и запустил руку под одеяло.
— Убирайтесь! — крикнула Ганка и повернулась к нему спиной.
— Однако, голубушка, знай, с кем говоришь! Я все же здесь начальник. Так вот она, благодарность за яблоки и инжир… — забормотал Кодл, тяжело спускаясь на пол.
— Оставьте ее, ей не по себе, — подошла к нему Ирена. Она достала из чемоданчика бутылку и налила полную кружку. — Выпейте за счастливое и веселое рождество.
— «The old Sam»![76] — воскликнул папаша Кодл. Он поднял кружку и торжественно стукнул каблуками. — «Войди в живот мой и не причини мне зла». — Единым духом выпил и, крякнув: — Нектар, черт возьми, — вытер губы рукавом овчинного тулупа. — Чего я никогда не прощу нашей паршивой республике, — продолжал он, — так это того, что она не сумела изготовить порядочного виски и в оставшейся ей краткой жизни теперь никогда уже не изготовит! Когда вернемся в Прагу и я в «Золотой короне» снова буду пить «The old Sam» и мечтательно смотреть через Влтаву на Вышеград, тогда я помяну тебя добрым словом, девочка. — Грузно ступая на пятки, Кодл выбрался из прохода между нарами, опустил руку в карман, набитый инжиром, вытащил одну ягоду и начал жевать. — Бронек, старый партизан, папаша Кодл чуть не забыл, что пришел сюда ради тебя!
Он встал перед мальчиком, широко расставив ноги, и приложил указательный палец к губам. Все затихли. Папаша Кодл вытянул из мехового воротника круглую взлохмаченную голову и, как заяц, стал шевелить ушами. Бронек так хохотал, что даже нары тряслись. Папаша Кодл поочередно поднимал брови и в то же время шевелил ушами; он вспотел в своей шубе и вытирал лицо платочком. В конце концов он вытащил из кармана большой апельсин и эффектным жестом бросил его мальчику.
К Кодлу подошел Вацлав.
— Вынужден обратиться к вам с просьбой. Скоро зима, а у меня только дождевик, — сказал юноша глухо. — Сюда поступают посылки с одеждой, дайте мне зимнее пальто, замерзаю.
Папаша Кодл дружески обнял его.
— Желающих много, но я возьму тебя на заметку. Немного терпенья, камрад.
Он обернулся к остальным.
— Желаю всем вам следующее рождество встретить дома! Слышали речь министра час тому назад? В новом году коммунизм получит если не свое Ватерлоо, так, по крайней мере, Березину. Очень обнадеживающая речь — не какое-нибудь рождественское краснобайство с пустыми обещаниями. Это объективная речь! Кто из вас не желал бы через год встретиться с папашей Кодлом на всенощной в храме святого Микулаша в Праге? Оставайтесь с богом, дети. Привет.
Его черная поношенная шляпа осталась на столе возле двенадцати порций фруктов. Капитан посмотрел на шляпу, затем взял ее и вышел вслед за Кодлом в коридор. Вернувшись, он положил одно яблоко и пять ягод инжира в свою шапку и направился в угол к двери, но на полдороге нерешительно остановился, подумал, вернулся к столу, вложил в шапку второе яблоко и все это высыпал на одеяло Бронека. Гонзик тоже отдал часть своих фруктов мальчику. Бронек широко открытыми глазами смотрел на это изобилие, крепко сжимая грязной ручонкой подаренную ему машину; его бледное веснушчатое лицо сияло непередаваемым счастьем.
— Каждый год я оставляла тысячу крон под елкой на площади Свободы в Праге, — Баронесса попыталась нарушить тягостную тишину. — И пятьдесят крон давала полицейскому, который охранял эту общественную копилку. Если бы мне иметь сейчас те полсотни довоенных крон, я купила бы тебе к рождеству шелковую рубашку, — шлепнула она Ярду по спине. — А то у тебя, гляди, воротник превратился в лохмотья. Пей, парень, пей! Эх, не хватает тебе, дружок, темперамента! Когда мне было двадцать, умела я кружить головы вашему брату!
Вацлав посмотрел на Баронессу. Обвисшая кожа на ее шее напоминала кожу слона.
Штефанский, лежащий на нарах, раскинув руки и широко раскрыв рот, захрапел.
— Есть такой анекдот. — Капитан закурил, поморгал глазами, неуверенно оглянулся. — Бабушка лежит на кровати и никак не поймет, кто же это около нее топ-топ-топ-топ… топает, а это, оказывается, ее платья выходят из моды.
Вацлав наградил Капитана улыбкой за его стремление хоть как-то разрядить атмосферу. Баронесса же, как обычно, благодарно хохотала во все горло.
— Выпьем до дна, друзья мои!
Подняли кружки, допили вино, не глядя друг на друга. Вацлав вдруг глубоко почувствовал, как одинок каждый из них. Ему стало жаль Баронессу за ее честные, но бесплодные усилия в продолжение всего вечера как-то сплотить эту группку людей. Вацлав тайком сжал Каткину руку. Минутку она терпела, но затем вынула руку из его ладони.
Нары в углу затрещали. Ганка села, пряча бледное, угрюмое лицо. Несколько мгновений она нерешительно смотрела в пустоту, потом нащупала бутылку, налила немного виски в чашку, из которой Ирена потчевала папашу Кодла, выпила, слегка встряхнулась. Слезла с нар, ладонями попробовала разгладить смятое платье, накинула на плечи пальто, мельком взглянула в зеркальце: не видно ли, что плакала? Сильно напудрилась. Кивнула Ирене и вышла. И черт ее дернул участвовать в этой паршивой вечеринке! Лучше бы весь вечер провести в кабачке: там мальчики, весело и, конечно, танцуют под джаз, транслируемый из США; компания уже, конечно, под градусами и в ударе, ей придется догонять. Но сегодня, именно сегодня она их всех перегонит, вот бог свидетель!
Вацлав взглянул на оставшихся за столом. Семь равнодушных, погруженных в свои мысли людей. Сотни подобных им сидят в клубе, кабаках, тысячи отмечают сочельник в других лагерях, разбросанных по всей Западной Германии. Валка, Аугустдорф, Швабах, Мохендорф — как бы эти лагеря ни назывались, в бараках любого из них люди, тесно усевшиеся за столами, более одиноки, чем потерпевший кораблекрушение моряк, выброшенный на необитаемый остров.
Толпа, беспомощная, как медуза на берегу.
Сегодня мысли Вацлава были особенно острыми, неожиданно четкими. Чем, в сущности, является современная эмиграция?
Странный организм, голова которого на пять тысяч километров удалена от тела. Представительная голова, а тело хилое, общипанное; они подходят друг к другу, как нищий бедняк к миллионеру. Разве могут поддержать жизнедеятельность этого аморфного организма тоненькие, реденькие связующие нервы в виде бывших футболистов в твидовых пиджачках? Борцы! Как могут они поднять меч, когда им недостает позвоночника? И еще более важного: идеи?
Мария залезла на свои нары и стала при всех раздеваться. Она уже давно отвыкла стесняться.
— Мне так хотелось сладкого вина, — капризным тоном сказала она и легла на спину. — Думала я, что хотя бы сегодня объявится Казимир… Он подарил бы мне нейлоновую сумочку.
Темные стены комнаты, казалось, наклонялись, чтобы раздавить Вацлава. Он встал и позвал Катку на всенощную.
— Хотите получить масло? — безразлично спросила она.
— Хочу уйти отсюда.
Целый вечер он втайне радовался, что приготовил ей сюрприз. Как бы невзначай он запустил руку в свой рюкзак, висевший над постелью. Капитан стоял возле, опершись локтями на верхние нары, и пристально глядел на какую-то карточку. Вацлав заглянул в нее и увидел фотографию девочки с большим бумажным змеем в руках. Капитана передернуло, он насупился и спрятал фотографию Вацлав досадовал сам на себя: ему не хотелось быть бестактным.
