Имелся какой-нибудь шанс, что он захочет где-то побывать до приезда в гостиницу?
В двух точках, наиболее вероятных, мы тоже были готовы к встрече с ним... Могла быть и третья точка, нам неизвестная.
Ну, что же... Пришлось для этого применить старый и испытанный прием. Он известен всем разведывательным службам мира, его знают разведчики любой квалификации. Но, несмотря на это, он действует всегда безотказно.
С поста ГАИ почти в открытую за ним пошла наша "Волга". Что она действительно наша, ни ему, ни его "человеку" за рулем неизвестно. Но "Волга" прицепилась, повисла на хвосте. Что это за машина? Наблюдение, слежка? Если слежка, если наблюдение, то все на этом и закончилось. Никуда и ни при каких вариантах уйти от слежки в большом городе с большим движением невозможно. Тут же вся служба наблюдения будет приведена в действие. От слежки не избавишься. Что делать? Ничего не делать! Следовать намеченным маршрутом и ни в коем случае не выходить ни на одну из своих нелегальных целей.
"Волга" проводила их до въезда в Москву и замешалась в общем потоке транспорта.
Здесь уже и без хвоста он не решится на маневры, здесь любая машина может быть службой наблюдения...
Нам же нужно было, чтобы он приехал в гостиницу и взял номер. Мы должны были разобраться с шофером такси...
А Нейхольд все еще был на аэродроме. На стоянке стояла его машина. Но он присутствовал на аэровокзале, когда прибыл Салые, как когда-то Сальге провожал его, Нейхольда, в Париж, наблюдая за его посадкой в самолет со стороны.
Не так все начиналось пять лет тому назад...
Поздним вечером в городской отдел милиции небольшого подмосковного городка явилась Клавдия Ивановна Шкаликова — пожилая женщина, местная жительница. Она всех знала в городе и ее все знали. Тихий, небольшой городишко вокруг леса. В городе швейная фабрика, вот и вся его промышленность. В пригородах пионерские лагеря. Колхозная земля начинается сразу за городской чертой.
Она вошла к дежурному по отделению милиции в двенадцатом часу ночи. Старшина дремал, уронив голову на стол. Происшествия, когда требовалось бы вмешательство милиции, в городке были редкими.
Он проснулся от удара входной двери, подняв голову, и протер глаза. Шкаликова... Он сразу узнал ее. Она жила на соседней улице. Ее плотная полнеющая фигура, ее круглое лицо с доброй улыбкой примелькались ему в городе. Она была явно не в себе. У нее подрагивали губы, а в глазах стояли сдерживаемые слезы.
Она подошла к барьеру и тихо сказала:
— Сынок! Ты уж извини меня! Где Иван Иванович?
Это было в стиле городка. Все друг друга знали по имени и отчеству. И он не удивился, что она именно так спросила о начальнике городского отдела. Удивился он другому. Как это она не взяла в толк, что начальника отдела в такой поздний час не должно было быть на работе.
— Начальник? Спит он... Отдыхает!
Старшина подтянулся, сообразив, что не на огонек зашла Шкаликова в милицию.
— Что случилось? — спросил он.
Шкаликова было наклонилась ближе, но, с сомнением оглядев старшину, отпрянула.
— Нет, Николай!
Она знала по имени и старшину.
— Нет, Николай... — ответила она как бы самой себе. — Иван Иванович мне нужен...
— Какая срочность? Приходите, Клавдия Ивановка, утром...
Шкаликова рассказывала потом, что уже было и собралась все отложить до утра. Очень у нее было все неустойчиво в ту минуту, но чувствам своим она привыкла больше верить, чем рассуждениям. Она уже было и к двери пошла, но вернулась. В голосе се что-то послышалось такое, что старшина смирился.
— Нельзя утром... Буди начальника!
Старшина поднял телефонную трубку...
Рассказ Шкаликовок строился лишь на впечатлениях и ощущениях, ничего она точно не могла сформулировать и ничем основательным свою тревогу ис подкрепила.
Все произошло недавно, полчаса тому назад... Ее дочка, Леночка, сидела у открытого окна и читала.
Кто-то постучался пальцами о подоконник из сада.
В саду было темно. На свет из окна вышла фигура незнакомого человека. Леночка испугалась, но незнакомец тихо попросил:
— Дочка! Разбуди отца!
Здесь Шпаликова проснулась, услышав сквозь сон мужской голос, с легким восточным акцентом.
— Кого? — удивленно воскликнула девочка. Удивиться было чему. Прошло пятнадцать лет без малого, как ее отец утонул. Кто из близких не знал этого?
— Отца позови! Отца! — повторил незнакомец. И уже нетерпение слышалось в его голосе. Шкаликова встала, накинула платье. Разговор у окна продолжался.
— Дома отец-то? — продолжал незнакомец.
— Мама! Мама! — позвала Леночка. — Тут папу спрашивают...
— Отец-то где? — опять послышался голос незнакомца.
— Он умер... И давно... Пятнадцать лет прошло, как умер...
Шкаликова успела увидеть смуглое лицо, приметила даже раздражение в лице незнакомца... И все исчезло Шорох за стеной, тишина. Шкаликова быстро подошла к окну. Из сада к подоконнику тянулись ветви старой яблони. Тут же стеной стояла гряда густых вишневых кустов. Сквозь них ничего не было видно. Словно бы под окном никто и не стучался. Но чей же она слышал?
голос из-за перегородки? С кем разговаривала до чка?
— Кто здесь был? — спросила Шкаликова у дочери
— Не знаю... Какой-то человек... Я боюсь, мама! Кто это был?
Руки у девочки дрожали.
— Никого нет!
— Я боюсь, мама! Почему он не знал, что папка умер? Почему? Кто он такой?
Шкаликова погасила огонь, закрыла окно.
— Кто это, мама? — спросила опять Леночка.
Шкаликова велела ей ложиться спать, торопливо оделась и залами, огородами вышла к милиции.
— Почему он не знал, что мой муж умер? — спросила она Ивана Ивановича.
Иван Иванович был старым оперативным работником.
Именно оперативная работа приучила его не отмахиваться от трудноуловимых, невыраженных впечатлений. Xудой, немного уже сгорбленный, но собранный, как пружина, человек. Он сумел уцепиться за почти неуловимое в рассказе Шкаликовой. Ответил ей спокойно и как бы успокаивая ее, чтобы еще больше обострить ее чувства.
— Что же тут удивительного, Клавдия Ивановна?
Разве все должны знать, что ваш муж умер? Были же товарищи, друзья...
— Ни друзей, ни товарищей у него не было...
— Так уж вы всех и должны помнить. Он воевал...
Может быть, какой-нибудь фронтовой товарищ вспомнил?
— Может быть... — с долей иронии согласилась Шкалнкова. — Всю войну мой муж в плену был!
Иван Иванович ничего сразу не ответил. Пока еще очень смутно проглядывало объяснение ночного визита.
Вместе были в плену. Шкаликов прошел комиссию, ни в чем оказался не виноватым. А этот незнакомец мог быть и повязан преступлениями в лагере где-то... Словом, мог он отбывать и наказание. Вышел... Прошли годы.
Решил повидаться с товарищем по плену. Но осторожен, всего боится... Чего же ему бояться? В городок приехал повидать товарища, товарищ умер. Час поздний... Повернулся и ушел. С женой товарища не захотел повидаться.
Почему? Чего он боялся?
Шкаликов умер задолго до того, как Иван Иванович начал работать в городке. Он посмотрел на часы. Еще не отошел из ночной автобус последнего рейса. Он приказал патрулю проехать к автобусной остановке и задержать незнакомца со смуглым лицом и проверить его документы.
А со Шкаликовой продолжал разговор.
— Вы думаете, Клавдия Ивановна, что это кто-то из знакомых его по плену?
— Только по плену и были у него знакомые. Он бежал из плена... Сам мне рассказывал.
Вот еще объяснение. Может быть, кто-то из бежавших с ним из плена. Но тогда настороженность его вдвойне и втройне необъяснима.
Иван Иванович попытался сопоставить все как-то во времени и задал всего лишь уточняющий вопрос;
— Когда умер ваш муж?
И вдруг ошеломляющий ответ:
— Он не умер... Он жив!
— Сбежал, что ли? К другой ушел?
— Утонул... На льду около полыньи нашли его телогрейку... А на самом деле не умер он... И к другой не уходил!
Несколько позже Шкаликова мне повторила свои рассказ. Мешались в этом рассказе вещи вполне понятные и вещи, заставляющие задуматься...
— Получила я открытку — пропал без вести... — рассказывала Шкаликова. — Не похоронная! А что это означает: пропал без вести? Где он? Какое ему лихо? Слезы душат! Долгие ночи все о нем думаю. Из-под венца на войну ушел... А тут эвакуация. Мыкалась одна, как могла. Первенький наш от скарлатины в дороге умер... Войне кончилась — явился...
Разговор шел дома у Шкаликовой. Мы к ней приехали двумя днями позже.
Иван Иванович подправлял ее, возвращая ее к той форме рассказа, в которой она ему все выложила.
— Да не волнуйся ты, Клавдия Ивановна, — урезонивал он ее. — Не торопись!
— Явился! — продолжала она, стараясь не потерять нити рассказа. — Только гляжу, порченый он! Ночью проснется, закричит... Зубы скрипят. В плену всю войну...
