— Какой Санюля? — робко спросила официантка.
— Вы не Сильфида, — грустно сказал Яков Давыдович. — Вы не любите искусство, почему так грубо… Санюля — это не заказное блюдо. Бегите и скажите, пусть летит и обнимет своего друга.
Официантка была раздавлена и испугана. Она побежала на кухню искать неизвестного ей Санюлю. Школьник вытер платком мраморный череп, уселся на стул и вздохнул.
— Яша, — икнул философ. — За что вы измучили эту девушку? Что она вам сделала плохого? Откуда ей знать какого-то типа Санюлю?
— Толя, откуда такой жаргон? Вы обозвали Санюлю — типом?! Когда я был моложе, у нас не было типов, этого слова никто не знал. Вы посмотрите вокруг, я перестал понимать в жизни. Здесь нужно поставить одну общую тарелку со шницелем, огромный графин — и усадить всех вокруг него. Никто не знает, чем отличается кухня одного ресторана от другого. Зачем ходить сюда каждый день, нужно делать себе, в конце концов, праздник, а не превращать праздники в вечные будни.
— Яша, — задумчиво произнес Горох, погладив бороду. — Философия — удел убогих, двое умных людей на один «Чертог дьявола» — это много… но когда у меня будут такие друзья, как у вас, я буду жить только по праздникам.
Молоденькая официантка вдруг выскочила из кухни и понеслась к скучающим музыкантам. Левшин расстался со своими подружками и присел рядом с Яковом Давыдовичем.
— Давайте накатим! — завопил он на него. — Я с вами еще ни разу в жизни не выпил!
— Витюшка! — ужаснулся Школьник, с омерзением показывая рукой на графин. — Как вы можете такое говорить? Неужели вы хотите моей смерти? Ведь это нельзя пить!
— Почему? — удивился Левшин. — Отличная древесная водка, я вас сегодня с одной старушкой познакомлю.
— Меня? — подскочил Яков Давыдович. — Толя, Евгеша, скажите Витюше, что этим не шутят, разве такое говорят о женщинах?
— Яша, я не знаю, что вы там задумали, — нетерпеливо произнес Горох, — но давайте выпьем, что вы из себя вечно корчите…
— Дорогие друзья! — вдруг ожили музыканты. — Сегодня у нас в гостях друг нашего древнего города Чертоозерска — Яков Давыдович Школьник! Давайте дружно поприветствуем его!
На наш столик направили прожектор, Левшин помахал рукой, и зал разразился аплодисментами.
— Ах, Санюля, Санюля, — прошептал Школьник. — Значит, жив, не может без эффектов.
— Дорогому гостю из Куралесинской филармонии директор нашего ресторана дарит танго их молодости и дружбы! Дамы приглашают кавалеров!
«Когда простым и нежным взором», — разлилась по залу серебряная музыка.
Мы во все глаза смотрели на Якова Давыдовича.
«Ласкаешь ты меня, мой друг», — рассыпалось по залу старинное танго.
Школьник был невозмутим. К нашему столику подошла с бриллиантовым колье на высокой белоснежной шее, в бархатном лиловом платье с глубоким вырезом на спине, удивительно сохранившая остатки былой красоты женщина.
— Яша, — прошептала она ему тихо, стоя за его спиной, — вы разрешите пригласить вас на танец?
Школьник быстро повернулся — и глаза его засветились от счастья.
— Зиночка, — мягко и нежно сказал он, вставая и целуя ей руку. — Вы по-прежнему божественны! Зиночка, как Санюля? Его еще не занесли в Красную Книгу?
— Яша, — искренне улыбнулась она, показывая красивые зубы с перламутровым оттенком. — Вы все тот же.
Он предложил ей руку. Они танцевали старое танго. Серебряная музыка кружилась вместе с ними, обволакивала их и уносила в прошлое.
Давай пожмем друг другу руки -
И в дальний путь на долгие года.
Свет в зале был потушен. Лишь только они одни в луче прожектора легко и плавно плыли по невозвратимым волнам своей молодости. Последние «синие киты» кружились в старом чарующем танго, которое в этом борделе никто не мог танцевать.
— Зиночка, — прошептал взволнованно Школьник. — Вы знаете, как я вас люблю… с Санюлей, но что творится вокруг? Я ничего не понимаю…
— Яша, — краешком губ улыбнулась женщина. — Вы всегда были большим и веселым ребенком.
— Что вы такое говорите?! Ах, Зиночка, как вы здесь пели… неужели все это когда-то было? Как здесь раньше лабали…
— Яша, давайте помолчим, ведь мы еще живы… вы помните то лето… в Лазурном?
— Зиночка, — еле вымолвил Школьник. — Почему вы хотите меня обидеть?
Веселья час и грусть разлуки
Готов делить с тобой всегда
………………………………………
………………………………………
— Все это пойло, — сказал Яков Давыдович официантке, подходя к нашему столику, — отнесите тем, кто сегодня трудился… Как здесь раньше лабали! — покачал он мраморной головой. — Как давно это было, ах, танго, танго…
— Кому? — моргала официантка, безуспешно пытавшаяся понять Школьника.
— Ниночка, — ласково сказала дорогая женщина. — Вы особенно не напрягайтесь, когда слушаете Яшу. Отдайте все, что стоит на столе, музыкантам.
— Яша, — обернулась она к Школьнику. — Что же вы кочумаете, как не родной, предложите мне руку. Санюля вас уже заждался.
За все это время даже Левшин не проронил ни слова. У нас забрали графин, шницели и отнесли на сцену к музыкантам.
— Яша, — кинулся вдогонку опомнившийся Горох. Дайте червонец, не лишайте меня своего покровительства!
— Толя! — ужаснулся Школьник. — О чем таком вы говорите? Вы что, хотите меня разорить?
Женщина слушала Яшу и весело смеялась.
— Яша, — нежно произнесла она, положа руку ему на плечо. — Вы неисправимы, милый Яша.
Мы сидели за пустым столом, на котором не было даже крошки хлеба. На нас начали показывать пальцем.
— Я уважаю Якова Давыдовича! — вскричал Левшин. — Но я заплатил за водку! Где она? Почему ее пьют другие? Горох, вы что, с ним сговорились?
— Я знаю Яшу с ледникового периода, — хмыкнул Горох. — Но что он может сделать в ближайшие пять минут, я не знаю.
— В общем, я пошел к крошкам! — яростно воскликнул Левшин. — Вы как хотите, Яша думает…
Витюшка не успел договорить. Пожилой метрдотель, которого здесь видели исключительно по праздникам, с самой приятной улыбкой подлетел к нам и красивым баритоном пожелал приятного вечера. Левшину показалось, что над нами смеются.
Горох криво усмехнулся, погладил бороду, провел рукой по залысине и язвительно спросил:
— Это кто попросил вас об этом? Передайте Яше, что наш стол помнит о нем, его танец до сих пор стоит перед глазами, и пусть вернет графин, который он у нас отнял.
Страстную речь грузчика-философа метрдотель просто отказался слушать. Он взмахнул указательным пальцем, и вместо серого рубища на стол легла черная, сверкающая серебром, с какими-то немыслимыми разводами скатерть.
Он пошевелил мизинцем — на столе появились приборы, предназначения которых мы просто не знали. Фокусник пошевелил мизинцем другой руки. Наверно, нам принесли салаты. Потом поставили пикантное голубое ведерочко со льдом, хрустальные фужеры, рюмочки… которыми поллитра можно пить месяц.
— Пожалуйста, — выберите кусочек мяса, — пропел метрдотель, когда подъехал повар с тележкой. — Лично я рекомендую вам вот этот… этот…
Мы машинально кивали, заранее со всем согласные.
— Из коньяков я бы вам предложил «Фидж», «Арктик», «Вишневая леди», «И для него»… Из напитков — вафельный сок, манго, укропный… Из фруктов рекомендую…
Мы нервно кивали головами. Вскоре наш стол стал похож на экзотический куст неслыханного и невиданного.
— На десерт, — почти растаял метрдотель, — рекомендую…
«Кто же все это будет башлять?» — с ужасом думал каждый из нас.
Метрдотель в душе, наверно, угорал, глядя на наши рожи, но у него была твердая установка на сегодняшний вечер. Мы сидели, как на похоронах, чинно и скорбно. Левшин не ходил танцевать, Горох, видя, как морщится метрдотель, когда он слишком быстро опрокидывает рюмку с дорогим коньяком, сидел насупясь и глубокомысленно потел.
Весь ресторан восхищался нашим столом и завидовал. Мы вели светскую беседу, тусклую и никому не понятную. Гудел Витюшкин рок-н-ролл, но он не показывал вида, что ему до смерти хочется потанцевать. Важный и респектабельный метрдотель отбивал охоту у его знакомых подходить к нашему столику, он висел над нашими головами, как грозовая туча в ясный день.
Свет в зале внезапно потух и прозвучало объявление:
— Дорогим артистам Куралесинской филармонии от администрации ресторана «У озера».
Пауза затянулась, и к нашему столику, который стоял в самом центре зала, начала приближаться траурная процессия со свечами. Свет так же внезапно загорелся, мы
увидели перед собой двух официантов, державших над нашими головами огромный торт с горящими свечами.
Я посмотрел на своих друзей. У них в глазах застыла шкал тоска. Они бы отдали все на свете за возможность вернуть назад свои шницели и графин с пойлом, и чтобы строгий, внушительный метрдотель, подливающий нам по своему усмотрению по капле коньяка, навсегда исчез, откуда он появился. Вечер закончился так же торжественно, как и начался. Метрдотель распахнул перед нами двери ресторана, и мы чинно и трезво вышли в фойе гостиницы.
