Дверь в очередной раз открылась, из темного проема вы-глянул Вовчик, пригласил за стол. Юхансен что-то спросил. Свенсен обратился к Вовчику. «Друг спрашивает, можно ли ему еще раз посмотреть, как работает звонок?» Вовчик пропустил компанию, нажал кнопку, постоял минуту, наслаждаясь ревом своего самолета, и тоже вошел.
Снова налили, выпили и тихо стали точить молочных поросят, запеченных целиком в гречневой муке. Шведы очень хвалили местный продукт хрен.
- Всё хотел спросить, - разгрызая хрящик, обратился Свенсен к Опанасу. - На тринадцатой линии «Ситроен» стоит, там я ежедневно вижу человека, заваленного бумагами, он постоянно что-то пишет.
- Это Евгений Васильевич Тихомиров, - вместо Опанаса ответил Арнольд. - У него переписка с графом Репниным из Парижа. Он пишет письма украинским скоропысом, исключительно гусиными перьями.
- С кем переписка? - одновременно спросили уставшие удивляться Свенсен, Петерсен и Юхансен. - Почему он пишет в машине? Ему негде жить? У него нет ноутбука?
Арнольд жестом остановил иностранцев, капелька жира скользнула под ремешок часов:
- Я расскажу - это интересно, доставай диктофон, - обратился он к Свенсену.
- Он, как и многоуважаемый Петро, был когда-то владельцем одной бермудовской акции. Но обстоятельства вынудили Евгения Васильевича продать и акцию, и гараж. Бермуды, пользуясь правом первой ночи, всё у него выкупили. Машину он приобрел лет десять назад и не ездил на ней ни одного дня. Тачку притянули на веревке, бывший владелец навешал Жеке лапши, мол, нужен лишь косметический ремонт, забрал деньги и исчез. А ее даже Петро не смог поднять.
- Мынуточку, - обиженно взвился Петро. - Тогда все упинанось в гноши, понучанось немонт доноже машины наза в два.
- Так вот, - продолжил Арнольд, - Жека упросил нас разрешить лето поработать в машине.
Его соседи недавно завели ребенка. Девочка подросла, и единственным развлечением для нее стал бег из кухни в комнату. Она любила резко окрывать дверь, ручка которой гахкала по бетонной стене. Это ей очень нравилось. Когда ей надоедала дверь, она играла железной кружкой и батареей. А под окнами Евгения частная фирма арендовала часть хоздвора промышленного предприятия. Они устанавливали противоугонные сигнализации на автомобили. Поэтому, кроме дверей и батареи, Жека с утра до вечера слушал пиканье, вытье, щелканье и бульканье цивилизации. Однажды не выдержав, позвонил соседям. Дверь открыла почти двухметровая мама девочки. Выслушав претензии соседа, она соединила толстые черные брови на переносице, глубоко вдохнула, отчего бюст шестого размера, подрагивая, поднялся до уровня глаз Евгения и, обдав его чесночно-луковым амбре, рявкнула: «Воно дитина, понімаєш? Нехай грається».
Жека законопатил уши ватой. Он перестал слышать телефон и дверной звонок. И звук через стены стал не таким отчетливым. Евгений записался на курсы аутотренинга, но это помогло еще меньше, чем вата, поэтому он тут.
- А как он познакомился с князем Репниным?
- История началась с независимости Украины. В стране был большой подъем. Жека, изучив семейные архивные документы, открыл, что его генеалогические корни тянутся к роду Ивана Богуна, и фамилия его раньше звучала - Тихомирів. Жека так возгордился этим фактом, вроде сам отрубил руку пану Володиевскому.
- От везет нюдям, - перебил Арнольда захмелевший Петро, - а у меня гениконогическое денево ни к чьонту. Дед пахан, отец пахан, я пашу как папа Канно и все намно все быни бедные, бонные и несчастные.
- Кстати, Петро, знаешь, почему ты не можешь разбогатеть? - спросил Коляныч.
- Почему? - доверчиво спросил Петро.
- Потому что у тебя харизма хуйовая.
- Ой, ты на свою нучче посмотни, - обиделся Петро.
Арнольд продолжил.
- К окончанию полового созревания у Жеки сформировалось три страсти. Во-первых, еще школьником он полюбил Тома Джонса, собирал виниловые пластинки, любую связанную с ними информацию и очень страдал, что у него не зеленые, как у Тома, глаза. А в последствии пел его репертуар, очень прилично его копируя, хотя в советские времена музыка идеологических врагов не поощрялась. Менты его не трогали, потому что его старик работал зампредисполкома. И «комон, комон, беби» в исполнении Жеки продолжало заводить публику на танцах и в ресторанах. Второй его страстью стали бабы. Он попереелозил половину города. Его третьей страстью были веселые стишата, которые он повсюду собирал и придумывал сам и которые вот уже пятьдесят лет позволяли ему быть центром любой компании.
«Місяць вилупивсь, мов срака,
Зірка пердне де-не-де.
Надворі насрав собака,
Пара йде, іде, іде».
«Я шахтарик молодий,
звать мене Оникій,
в мене чорних брів нема,
зато хуй великий».
«Як у баби в сраці взорвалася клізма.
По Європі бродить призрак комунізма».
Единственный человек, который боялся его панически, был закройщик индпошива Тутский. Когда Жека заказывал костюм или пальто, Тутскому приходилось сидеть над его вещами месяцами. Жека тотально контролировал процесс с лупой, заставляя бедного Тутского изготавливать шедевры, которые он не шил даже для членов своей семьи. Правда потом к нему ломилась очередь, народ хотел носить костюм от кутюрье Тутского, не понимая, что в городе эксклюзив носит только один человек - Евгений Васильевич Тихомиров.
Потом был период учебы в вузе. Он провел его расслаблено и весело. Гуляя во время лекций по коридорам любимого университета, очень натурально ржал ахалтекинским жеребцом, вызывая смех студентов и изумление профессоров. Он также активно участвовал в художественной самодеятельности, популяризируя творчество Тома Джонса. Диплом лауреата межвузовского конкурса позволил Жеке попасть в Чехословакию, во время международной текстильной ярмарки. Преподаватель политэкономии, по совместительству стукач КГБ, шипел в английском павильоне: «Шо ви тут робите?»
- Экспозицию рассматриваем, - за всех отвечал Жека.
- Почему не в совєцьком, почему в англійськом павільйоне? Тихомиров, це ти їх заставил сюда прийти? Тихомиров, - дальше шипел препод, - немедленно виплюй жуйку з рота, шо ти їз себе іностранця корчиш? Приїдем додому, получиш волчий білет навсєгда. Я позабочусь. Так, последній раз кажу всім - дальше болгарського павільона не заходить. Тихомиров, ти пойняв?
После подобных эпизодов Жека сильно разочаровывался во власти рабочих и крестьян. Причем власть делала все, чтобы эта неприязнь росла. Последний гвоздь в веру забил мент. Мент и дружинники, застукавшие Жеку и его дружка в парке за распитием бутылки портвейна. Мент спросил:
- У якому інституті учились?
- В политехническом, - на всякий случай сбрехал Жека. - А почему вы в прошедшем времени, мы и сейчас там учимся.
- Нє, - радостно ответил мент, - учитися ти там больше не будеш, бо який з тебе в хера політик получиться?
Отработав с омерзением минимум молодого специалиста, Жека тут же уволился. Жил он с родителями, почитывал литературку по искусству. Потом увлекся историей, собирал знаки отличия, ордена.
- Мундиры, - дополнил рассказ Арнольда Коляныч, - это ж я у него выменял форму капитана на батин энкаведистский мундир.
- Так вот, - продолжил Арнольд, - со временем он так наблатыкался, что по орденам, форме бакенбардов, кончикам усов и пуговицам мог определить страну и возраст живописи. Жеку стали приглашать консультировать исторические фильмы. После очередных консультаций он как-то вернулся на Бермуды с Жаном Кристофом. Тот снимал кинострашилки. Бермуды ему очень понравились. Он уговорил Опанаса снять пару сцен в гаражах. Получив добро, Жан Кристоф арендовал на месяц гараж у соседа Петра Павла Викторовича. Павел Викторович очистил помещение и свалил жить на дачу.
А Жека и Жан Кристоф засели у него в гараже бухать. Француз, как потом выяснилось, оказался неординарным во всех отношениях человеком. Он родился в хорошей семье. Отец - француз, мать - колумбийка. Неизвестно, гены каких предков буянили в юноше больше. После окончания престижной частной школы Жан Кристоф решил поехать в Лондон с целью в совершенстве выучить язык. В процессе стажировки перепробовал все крепкие напитки Британии. Выбрал виски, да так, что лондонская полиция вынуждена была попросить родителей Жана Кристофа прервать филологический курс и забрать сына домой. Прибыв на родину и вылечившись от алкоголизма, Жан Кристоф был послан по новому адресу. Мамины родственники с нетерпением ждали его в университете города Мехико.
Жан Кристоф в далекой Мексике благополучно присел на ЛСД. Родители снова эвакуировали сына домой, и после клиники Жан Кристоф опять предстал на семейном совете. Отец предложил сыну на выбор два города - Москву и Пекин. В этих городах трудились военными атташе его братья и в случае чего могли присмотреть за беспокойным племянником.
