— Зачем мы здесь?
— Я ради любопытства. Вы ищете одного армянина.
— Мне нравится ваш пиджак. Он с характером.
— Когда-то это был твид.
— Обожаю старые вещи.
— Его разъела эрозия. Хотите — возьмите.
— Слишком велик, спасибо. Фрэнк говорит, вы одинокий.
— Мы с Фрэнком не всегда понимаем друг друга. Наша дружба существовала в основном благодаря Кэтрин. Даже когда мы встречались вдвоем, разговор шел о Кэтрин, она была связующим звеном.
— Вам не с кем переспать в Афинах?
— У меня чересчур интеллигентный вид. Женщины думают, что мне хочется водить их по музеям.
— Терпеть не могу музеи. За мной там вечно увязываются разные хмыри. Что в этих местах такого особенного? Как ни оглянусь, обязательно кто-нибудь на меня пялится.
— Я люблю Фрэнка. Дело не в том, что я его не люблю. Но по-настоящему мы с ним больше не живем в одном мире. Раньше жили, и я люблю те времена. Нам еще не было тридцати, и мы узнавали много важного. Но по сути все наши отношения держались на Кэтрин.
Я ждал, что Дел спросит, спал ли он с Кэтрин. У нее была манера как бы смотреть сквозь реплики собеседника, дожидаясь, пока он закончит, чтобы сразу перейти к тому, что казалось ей главным. Ее голос не совсем гармонировал с отрешенным лицом. В нем слышалась нотка легкого недовольства, раздражение поднятого спозаранку человека. Мы посмотрели друг на друга. Вместо того, что я ожидал услышать, она спросила о ленче.
Позже мы ждали Вольтерру под мелким дождиком. Мужчины совершали омовения в фонтане перед аль-Аксой[19], выстраивались босиком у кранов. Мужчины раскачивались у Стены — длинные ряды кладки, известковый кирпич с кривыми щербинами и ровно высеченными краями, из трещин пробивается буйная растительность. Мы стояли рядом с оградой, которую украшали стилизованные канделябры. Наконец он появился в куртке с поднятым воротником, поманил Дел в сторонку и они быстро, недовольно о чем-то переговорили. Кажется, он хотел, чтобы она пошла к Стене, на место, предназначенное для женщин. Она отвернулась, засунув руки глубоко в карманы нейлоновой парки.
По дороге обратно в гостиницу он сказал мне, что разыскал Возданика.
Когда стемнело, мы отправились в ресторан у Яффских ворот. Фрэнк не объяснил, почему Дел не пошла с нами. Стоял туман, было зябко, и мы долго искали нужное место.
Вошел Возданик — низкорослый смуглый человечек в мягкой шляпе, которая была ему мала. Снял ее и плащ, предложил нам сигареты, сказал, что фаршированный голубь — здешнее фирменное блюдо. Его голос был серьезен, мелодичен — вежливее всего он звучал, когда Возданик приветствовал людей, проходящих мимо нашего стола. Мы пили арак и задавали ему вопросы.
Он говорил на семи языках. Его отец ребенком пересек Сирийскую пустыню — вынужденный поход, турки, 1916 год. Брат поставлял материалы для дорожного строительства в Бейруте. Он рассказал нам историю своей жизни как нечто само собой разумеющееся. Видимо, полагал, что мы этого ожидали.
Прежде чем стать гидом, он работал переводчиком археологической группы на раскопках вблизи Галилейского моря. Там рыли не одно десятилетие. Прошли уже двадцать слоев — четыре тысячи лет сменяющих друг друга поселений. Бесконечные каталоги находок.
— Храмы строили фасадом на восток. В Египте в то время восток называли Божьей землей. Ta-netjer. Запад — это смерть, заход солнца. Мертвых полагается хоронить на западном берегу. Запад — это город мертвых. Восток — утренняя заря, восход солнца. Вот где полагается жить — на восточном берегу. Дом строишь на востоке, могилу копаешь на западе. Между ними река.
Он взялся за голубя всерьез, просыпая рис с вилки. Говорил размеренно, делая большие паузы для убедительности, для того, чтобы прожевать очередной кусок, благодушно помахать или кивнуть новым посетителям.
Как и положено гиду, он был прекрасным рассказчиком. Даже эпизоды из собственной жизни он описывал с ноткой благоговения, точно дошедшую к нам из древности многоцветную мозаику. На переносице у него была горбинка. Вся одежда на нем казалась севшей.
На раскопках он впервые услышал о секте, о культе — похоже, безымянном — от одного археолога, француза по фамилии Тексье. Сначала Возданик решил, что упоминания француза относятся к древнему культу, последователи которого когда-то жили в тех краях. Это была страна сектантов, отшельников, столпников. Каждое оседлое сообщество порождало массу мелких раскольнических групп. От них в свою очередь отделялись единицы, стремящиеся к более чистому постижению истины.
— Везде, где есть пустынные места, вы найдете людей, которые хотят стать ближе к Богу. Они бедные, мало едят, избегают женщин. Это могут быть христианские монахи, могут быть суфии, которые носят шерстяные рубахи, повторяют священные слова Корана, танцуют и кружатся. Все видения реальны. Бог общается с живыми. Даже во времена Мохаммеда были люди, которые уходили от него. Ближе к Богу, всегда с мыслью о Нем. Dhikr allah[20]. В Палестине были суфии, на Синайском полуострове — греческие монахи. Кто-то всегда уходит.
Этот чудак Тексье, сам изможденный и слегка не от мира сего, пускался в разъяснения, сидя вечерами в котловане под импровизированной крышей, при свете качающейся лампочки. Блокнот и можжевеловая трубка. Он пробирался назад по извивам времени, его стул окружали бесконечные ряды извлеченных из земли фрагментов. Порой начинал тихо говорить в направлении Возданика, притулившегося у стены в десяти ярдах от него за осколками, человека, не привыкшего слушать.
Насколько знал Тексье, культ не был древним. Он был живым. В последний раз его приверженцев, горстку людей, видели в горной деревне за несколько миль к северу от Дамаска. Это было христианское поселение, где иногда до сих пор говорят по-арамейски (или на западно-арамейском, он же сирийский) — между прочим, на этом языке говорил Иисус.
Помедленнее, не торопитесь, сказали мы.
Он ел вдвое быстрее нас, адресовал по тысяче слов каждому. Это была его работа — рассказывать истории, перечислять имена и даты, слой за слоем разбирать бедствия этого города, называть аллеи и крипты, где вершились важные дела.
Арамейский не входил в семерку языков Возданика, но ему доводилось слышать его на христианской литургии. Сектанты жили в двух пещерах над деревней. Они избегали людей, их видели редко, за исключением одного, который время от времени спускался на улицы и говорил с детьми. Обиходным языком был арабский, на нем учили в школах. Но этот человек пытался говорить по-арамейски, что забавляло детей. Понятно, отчего остальные не совались в поселок. Они постоянно были настороже, ждали кого-то или чего-то.
— Они преследуют вас, как мрачная тень, — сказал Возданик.
Когда они ушли, в одной из пещер обнаружили труп мужчины, деревенского жителя, — грудь испещрена порезами и уколами, везде кровь. Сектанты были светловолосы, некоторые с голубыми глазами, и потому вначале их приняли за друзов — членов мусульманской общины, живущей в горах на юге страны. Казалось, это убийство на религиозной почве. Но повод? Не было ни ссор, ни оскорблений. И почему на лезвии грубого железного орудия, которым убили жертву, высечены ее инициалы?
Возданик помолчал, его грустное лицо висело в дыму.
— Если вы хотите навредить врагу, надо уничтожить его имя, такое было в истории. Египтяне выцарапывали имена своих недругов на глиняных сосудах. Разбиваешь горшок — наносишь большой вред противнику. Все равно что перерезать ему горло.
Нам трудно было уследить за тем, что он говорил. Возданик знал текстуру здешних мест, историю, традиции, диалекты, разбирался в цветах глаз и кожи, повадках и манерах держаться, в бесконечных сочетаниях характерных черт. Мы подались вперед, ловя его слова, напрягаясь, чтобы понять.
Он заказал еще арака. Я налил туда немного воды — арак помутнел, в нем заклубилось облако осадка. Возданик кружным путем вернулся к раскопкам, сумеречному фону, шепоту ислама, оккультным раввинским учениям, гигантскому туманному полотну, сотканному из предписаний и галлюцинаций. Иконы, испускающие свет, пряди волос из бороды пророка. Он верил во все это.
Помедленнее, сказали мы. Не торопитесь, дайте нам шанс понять правильно.
Напористые расспросы Вольтерры приводили его в замешательство. Было ясно, что у него мало ответов. Он никогда не задумывался о таких вещах — с чего бы? Привлекший нас культ был лишь одной из множества загадок в здешних краях. Эти сектанты были для него малоинтересны, если учесть то, где он жил, что знал о тайных убежищах, фанатиках с длинными ножами, мертвецах, которые встают из могил. Он поведал нам еще о двух культовых убийствах — об одном из них, в Вади-Рум, мы уже знали, хотя его версия слегка отличалась от нашей.
