— Но как же можно этому попустительствовать? — взволновался Киршбоу.
— Правозащитники и Европарламент связывают нам руки. Господин Куприянов в своих предвыборных документах берет под защиту чеченцев. Когда он станет Президентом России, вокруг Москвы возникнут поселения Дмитров-Юрт, Звенигород-Юрт, Клин-Юрт, Подольск-Юрт. Но уж видно, такова воля Госде-па, если он поддерживает кандидатуру Аркадия Трофимовича.
— Не передергивайте, — возмутился Куприянов. — Я выступаю против ваших «зачисток» и неадекватного применения силы.
— Мы не поддерживаем террористов ни в окрестностях Кабула, ни в предместьях Москвы, — важно произнес Киршбоу.
На улицах села между тем усиливалось движение. Куда-то торопились женщины в черных паранджах. Семенили, опираясь на палки, старики в бараньих папахах и кожаных сапожках. Проехал грузовик — в кузове молодежь размахивала зеленым флагом. За селом, где когда-то располагался выгон для скота, теперь сооружались трибуны, выстраивались ряды вооруженных людей. На далеком лугу крутили пропеллерами «кукурузники», изящные спортивные самолетики. По проселку пылил бэтээр.
— Что они задумали? Почему такая активность? — Киршбоу то окунал лицо в синеву увеличительных стекол, где играли радужные переливы, то вновь с беспокойством разглядывал объемное изображение экранов, где крупным планом возникало крыло биплана с ичкерийским волком, бородатое лицо горца, сжимавшего ручной пулемет.
— По данным агентурной разведки, они ждут прибытия важного лица. Готовят в его честь парад, — скромно заметил Есаул, не выпячивая всего объема информации, которой владел. — Не так ли, товарищ министр? — обратился он к Дезодорантову.
— Так точно… То есть нет… Хотя возможно… Впрочем, как угодно. — Дезодорантов изобразил голосом козу и наставил на всех солнечный слепящий монокль.
— Хотите сказать, что под Москвой может появиться Шамиль Басаев? — недоверчиво спросил Киршбоу.
— Не исключаю, что ждут бен Ладена, — скупо заметил Есаул.
— Ну, хоть Масхадов, слава Богу, уже не приедет! — Киршбоу воспринял слова Есаула как шутку и был готов ее поддержать.
— Кстати, о Масхадове. Хотите знать, как он провел свои последние минуты? — спросил Есаул. — Я присутствовал при его безвременной кончине. Могу рассказать.
— Ну что ж, расскажите. Пусть ваш рассказ будет репетицией признательных показаний, которые вам придется дать в Гаагском трибунале. — Куприянов презрительно на него посмотрел, словно сожалел о его бесконечной глупости, неспособности держать язык за зубами.
— Видите ли, господа, — начал свое повествование Есаул, не спуская глаз с мониторов. — С тех пор как по моему приказу два наших отважных разведчика взорвали в Катаре машину Зелимхана Яндарбиева, прекратились финансовые потоки, идущие из Саудовской Аравии через Турцию в Аргунское ущелье. Сразу же спал накал войны. Уменьшились потери федеральных войск, меньше стало взрываться на дорогах машин, реже падали подбитые вертолеты. Масхадову было нечем расплачиваться с полевыми командирами. Умный стратег, он разработал план, по которому деньги саудитов будут поступать в Москву, а оттуда, с помощью предателей в нашем правительстве, в силовых структурах, в политической элите, — направляться в Чечню. План был тщательно разработан, договариваться с предателями в Москве поехал сам Масхадов. Благополучно выбрался из ущелья и в обычной машине, с минимальной охраной, давая взятки на постах ГАИ, доехал до Москвы. Там у него состоялись тайные встречи с высокопоставленными лицами в российском руководстве, после чего деньги вновь щедро потекли в Чечню. Боевые действия возобновились с нрвой силой. Я узнал о московском визите Масхадова, пытался выявить предателей, но тщетно. Слишком законспирированной оказалась сеть изменников.
— Господин Есаул, у вас параноидальная подозрительность. Сталинская маниакальность, с которой вы повсюду ищете изменников и предателей, — иронично заметил Куприянов. — А вам не кажется, что просто-напросто чеченцы ведут войну за свою независимость и им сам Бог помогает?
Есаул не ответил. На мониторе возникла центральная площадь Калин-Юрта с мечетью. На соседнем доме висела табличка: «Площадь Джохара Дудаева». К мечети вышагивал мулла в долгополых одеждах, в шелковой рыхлой чалме, белобородый и тучный. Люди кланялись ему, целовали края одежды, падали ниц. Мулла вошел в мечеть, и над селеньем разнесся мега-фонный, трепещущий, как фольга, голос муэдзина, возглашавшего молитву.
— Я поставил перед командованием группировки в Чечне задачу — во что бы то ни стало обезвредить Масхадова. — Есаул продолжал, убавляя звук, чтобы голос муэдзина не мешал рассказу. — Я сам проводил в Аргунском ущелье войсковые операции. Мы засекали позывной Масхадова «Гафур». Посылали на эту сопку штурмовики, нанося бомбовые удары. Затем шли вертолеты огневой поддержки, сжигая дотла лесной массив по склонам сопки. Потом артиллерия открывала шквальный огонь, от которого хрустели горы. Затем шел спецназ ГРУ, совершая проческу' Ему Помогала «Альфа». Пехота вокруг сжимала кольцо, прочесывая каждую ложбинку. В конце концов находила землянку, деревянный стол, на столе бутылку водки, граненый стакан и записку Масхадова: «Есаул, напейся с горя и удавись». Так кончалась не одна операция.
— Надо отдать ему должное, он не был лишен остроумия, — злорадно хохотнул Куцриянов.
Линза, принимавшая изображение с беспилотного летательного аппарата, показывала улицу с добротными каменными домами, зелеными железными заборами. На доме висела табличка: «Улица Зелимхана Яндарбиева». У дома стоял чернявый мальчишка в цветастой шапочке. Держал автомат стволом вверх. Пускал трескучие очереди.
— Я долго думал, как выманить Масхадова из Аргунского ущелья. Пока он находился в горах, наши московские либеральные истерички и предатели надеялись на мирные переговоры с Чечней, в результате которых Чечня, как это было в Хасавюрте, получит независимость от России. Я этого не мог допустить. Приказал отыскать всю родню Масхадова — в Чечне, в Ставрополье, в Москве, в городах и селах России, где чеченцы свили уютные гнездышки. Родни набралось с полсотни, в том числе его жена, братья, тетки, дети, племянники, внуки, несколько дедов и бабок, — всех вертолетами доставили в Ханкалу и заперли в кунгах. Я стал выходить на радиочастоту Масхадова: «Аслан, у меня вся твоя родня. Три дня на размышление, или сдашься, или я стану их расстреливать». Так поступали они с нашими заложниками, так решил поступить и я. Молчит, не выходит на связь. Через три дня расстрелял его деда и тетку. Отдали трупы чеченцам, слух об этом ушел в горы. Молчит, не выходит на связь. Еще через день расстрелял племянника с бабкой. Опять мертвецов отдали чеченцам, и слух ушел в горы. Молчит, не выходит. «Аслан, если через час не выйдешь на связь, расстреляю твою жену». Через час выходит на связь: «Не стреляй, Есаул, выхожу на переговоры…»
— Да ведь это военное преступление приравнивает вас к фашистским карателям! — с ужасом и мстительной ненавистью воскликнул Куприянов. — Я слышал о ваших зверствах, но теперь сам убедился, что вы истинный зверь. Обещаю, что не пожалею сил, чтобы вы оказались в Гааге рядом с преступниками Милошевичем и Шешелем!
Киршбоу молчал, дипломатично удерживал эмоции, стараясь угадать, в чем смысл этих ужасающих откровений.
На мониторе возникла сельская улица, бирка на доме: «Улица Руслана Гелаева». Из узорных железных ворот, украшенных полумесяцем, вытолкали женщину, рускую, с распущенными волосами, в разодранном платье. Вокруг шеи была обмотана веревка. Другой конец веревки был в руке у бородатого чеченца, который пинками погнал пленницу по улице. Она спотыкалась, он дергал за веревку, бил ногой. Следом бежали мальчишки, кидали в пленницу камни.
— Его встретила группа спецназа на выходе из ущелья, — продолжал Есаул. — В наручниках привезли ко мне в Ханкалу, прямо в кунг, где я разместился. Он был исхудалый, с запавшими глазами, с маленькой седой бородкой, но в безукоризненно выглаженном камуфляже, в каракулевой папахе, с дорогими часами. «Я требую, чтобы со мной обращались как с законно избранным президентом Ичкерии. Требую, чтобы меня отправили в Москву, в Кремль, к Президенту России, где в присутствии международных наблюдателей мы начнем переговоры о независимости Ичкерии». Он был спокоен, держался с достоинством, говорил, как власть имущий. «Но вы ведь, Аслан, были уже в Москве с тайным визитом, — сказал я. — Мне бы хотелось знать, с кем вы встречались. Кто обеспечивал вам безопасность. Кто аккумулировал финансовые потоки саудитов и переправлял их вам. Какие банковские и политические структуры в России содействуют чеченскому сопротивлению». «Я не желаю вести с вами никаких разговоров. Требую доставить меня в Кремль, где в качестве законного президента Ичкерии я встречусь с Президентом России. В присутствии международных посредников мы проведем переговоры о мире и о независимости Ичкерии…» — так он говорил, глядя на меня запавшими глазами, в которых я читал презрение и превосходство.
