Ступая босыми ногами по прогретой солнцем земле, я удалился вглубь улицы метров на сто пятьдесят – двести. Великолепные, сложенные из отборных бревен двухэтажные срубы с резными наличниками поражали своей прочностью и, главное, основательностью. И то судить об этом я мог исключительно по вторым этажам этих домов, так как первые были скрыты за высокими заборами.
Древние викинги называли земли славян Гардарикой – страной оград – и, видимо, в этом плане были абсолютно правы. Больше всего меня поразили заборы. Это были даже не заборы, а натуральный частокол из толстенных, вертикально торчащих и плотно подогнанных бревен с идеально оструганными концами. Поверьте, очень впечатляющее зрелище. Принцип жителей Туманного Альбиона «мой дом – моя крепость» в этой живописной деревушке нашел свое реальное воплощение: эти, с позволения сказать, заборы могли бы спокойно выдержать осаду не только викингов, каким-то образом сюда приплывших на двух или даже четырех ладьях, но и нешуточный набег ордынцев. В конце концов, практика показала, что в этой аномальной зоне возможно и не такое.
Мне вдруг ужасно захотелось попасть вовнутрь одного из дворов. Надо отметить, что ворота с непременно располагавшейся рядом отдельной калиткой ничем не отличались по прочности, массивности и солидности от частоколов. Досочки на воротах были под стать бревнышкам, из которых состояли эти так называемые заборы.
Я подошел к одной из калиток. На ней висело огромное железное кольцо, им я и воспользовался, то бишь громко постучал. В ответ ни звука. Гробовая тишина, и по-прежнему никого вокруг. Мне тогда, помню, подумалось, что пока гулял по улице, не встретил ровным счетом ни одной живой божьей твари: кошка мне дорогу не перебегала, и ни куры, ни гуси, ни индюки на глаза не попадались. Ну и, наконец, самое-то основное – как можно без собак, без этих наипреданнейших человеку существ? Ну, не могут же такую деревню населять только одни стрекочущие кузнечики?
Я конечно же попробовал было навалиться плечом на калитку, а затем – вот дурак – на ворота, но, как и предполагалось, мои попытки оказались тщетными. Ту же самую процедуру я проделал и с парой других соседних дворов в надежде, что какой-нибудь из сезамов нет-нет, да и откроется, пока наконец окончательно не убедился, что не стоит так уж откровенно искушать судьбу, если она к тому же не особо расположена впускать тебя в чужую частную жизнь, да еще оберегаемую таким солидным частоколом. Не лезь, дурашка. Видно, все это не только не ко времени, но и не к месту.
Что ж, хорошо. Допустим, я и это уяснил, но вот меж тем жизнерадостное настроение и веселость духа по-прежнему на тот момент присутствовали во мне, и я не придумал ничего лучше, как встать посередине дороги и громко во все горло задорно крикнуть:
– Люди! Люди добрые! Есть кто-нибудь? Отзовитесь, Христа ради!
В ответ все та же гробовая тишина: ни человеческого голоса, ни злобного лая ну хоть какой-нибудь захудалой, завалящейся дворняги, ни кудахтанья кур, ни гоготанья гусей, которые, как известно, в свое время спасли Великий Рим от варваров, и уж будь они здесь, то непременно бы загоготали, да так, что, вполне возможно, заложило бы уши. Только ничего подобного. Лишь стрекотанье кузнечиков слышалось, пожалуй, еще отчетливее. И все же, ну, казалось бы, кругом такая благодать, но я почувствовал, как потихоньку начинало нарастать во мне тревожное ощущение, что ты находишься будто на кладбище, которое уже давно никто из ныне здравствующих не посещал.
В тот момент я почему-то вдруг поймал себя на мысли, что большинство из нас так часто, к месту и не к месту и без всякой на то надобности, произносят имя Создателя и Сына Его, принявшего муки за наши же людские прегрешения, что с каждым произнесенным именем Господним энергия, заложенная в этих именах и обращениях к ним, ослабевает, становится менее значительной и в конце концов умирает в тебе же самом, а ты это почувствовать не можешь, потому что у тебя у самого внутри все всуе. И если гений и злодейство, бывает, спокойно уживаются друг с другом, то суета, живущая внутри тебя, и вера, если она истинная, а значит, исключительно от сердца, – никогда.
– О, нет! Только не это! Боже, – тут же не преминул я произнести имя Того, Кому, по сути, обязан способностью мыслить и чувствовать, – ну какой же я идиот! И в своей холщевой рубахе ниже колен я, как заправский афро-американский спринтер, рванул по направлению к якитории. И если бы кто-то мог понаблюдать за мной, бегущим, со спины, то наверняка воочию бы убедился, как обычные – ничем не отличающиеся от других человеческих – пятки могут запросто сверкать на ярком солнце. В моем конкретном случае это, господа, совсем не идиома.
Эпизод третий
«Визит гегемона»
Шустрее Конька-горбунка я вскочил на крыльцо якитории, словно метеор, промчался через залу, где пили вчера самогон, и, безошибочно найдя нужную дверь, стремглав пулей пронесся по глухому коридору. Затем неуловимым стремительным соколом взлетел по крутой, сбитой из толстых досок лестнице и уже через пару секунд, тяжело дыша, стоял в проеме двери второго этажа, глупо улыбаясь, с непомерно радостным сиянием в глазах.
Господи, да кто бы знал, до какой же степени я испугался! И какое же счастье видеть эту близкую тебе женщину, которая, как я тогда предположил, предварительно собрав вещички, все же не слиняла тихо и незаметно в дремучие девственные леса на поиски своего покойного супруга, пока ты там, как последний идиот, радовался солнцу и рассуждал о смысле бытия. Но нет, слава богу, она не слиняла, а, как и прежде, лежала нагая, теперь уж не во сне снова сбросив с себя плотное увесистое одеяло, сшитое из ярких разноцветных лоскутов.
– Что-то случилось? – спросила она с легким прищуром в глазах, едва заметно улыбнувшись. – Если бы сейчас выражение твоего лица не было таким глупым, то я бы, наверное, сказала, что на тебе этого лица просто нет. Куда ты бегал? На горшок, что ли? Что, так приспичило?
– Нет, я осматривался. По деревне гулял… – Глупая радостная улыбка не сходила с моей физиономии. Я отлично понимал, что на данный момент являюсь живой копией Фаддей Авдеича, которого вчера еще сам же лично страстно ненавидел за его улыбчивый идиотизм. Но то ведь, как говорится, не касалось меня самого, а сейчас… Ну кто, скажите, из людей тонко чувствующих и понимающих посмеет осудить меня за мою же искреннюю радость? А на толстокожих мне положительно наплевать.
– Ну, и как деревушка?
– Очень красивая, но только почему-то здесь даже собаки не живут. – Радостный и сияющий, как солнце, я плотно прикрыл за собой дверь и направился в сторону широченной кровати, на которой в царственной позе возлежала краса моя Людмила Георгиевна, подобно какой-нибудь любимой жене хана из бахчисарайского гарема.
– И тебе по-прежнему не интересно знать, каковым было мое условие? – сказала она мне, когда я вплотную подошел к кровати. – Неужели не интересно?
Я молчал, вытянувшись, как фонарный столб. За меня, скорее, красноречивей любых слов отвечала широченная улыбка до ушей. Улыбка откровенного дебила, привыкшего испытывать безудержное счастье от созерцания любой попавшейся на глаза травинки, или, хлеще того, трудолюбивого муравьишки, упорно тащущего к собратьям в общий муравейник эту самую никчемную травинку.
– Я просто хотела тебя попросить, чтобы ты не бросал меня, – продолжила вдова, нежно коснувшись моей руки, – ни сейчас, ни после… когда вернемся. Ты только не подумай, что это всего лишь мое обыкновенное, исключительно бабское желание. Грезы плачущей по ночам женщины, уставшей быть одной. А ты ведь мне действительно очень дорог, мой славный, нежный Грибничок. Но вижу, что не веришь мне. Ну и не надо. Можешь не верить.
Совершив контрольный страстный поцелуй в уста вдовы, я уж было начал не без помощи Людмилы Георгиевны срывать с себя в порыве этот дурацкий балахон, как неожиданно в дверь громко постучали. Стук повторился дважды и с весьма завидной настойчивостью.
Как правило, событие – это то, что в корне меняет логику твоего поведения, и этот проклятый, непонятно откуда взявшийся стук для нас с вдовой, естественно, и явился тем самым чертовым событием, после которого, вполне закономерно, лично мое «настроение» сразу же упало до нуля, и продолжать развивать столь романтично начавшийся процесс, понятно дело, уже не имело никакого смысла, да и, судя по стуку, никакой возможности. Какая же сволочь стоит там за дверью?!
Событие-то оно, конечно, событием, но вот наши с Людмилой Георгиевной реакции на случившееся безобразие оказались диаметрально противоположными: я в который уж раз за сегодняшнее утро – опять же словно в задницу воткнули шило – вскочил с «насиженного» места и с силой долбанул себя кулаком по ноге, а вот вдова, поначалу закатив глаза, затем разразилась звонким, раскатистым смехом, катаясь по кровати и дрыгая ногами, как велосипедист, решивший выиграть все без исключения этапы многодневной велогонки Tour de France.
