— О да, — заверила ее комиссия.
— Ну и пошли.
— Так-то оно так, — сказал Председатель комиссии, по виду нищий студент, в кепке задом наперед и с болтающимися шнурками, — но вот тут нарушаются права актера. Почему ваш студент прикован к решетке? Глядите, у него руки отекли! Кстати, и ноги!
— Вы что, это грим, грим! — зашептала Королева. — Это спецэффект!
— А зачем это он на цепи, ваш палач? Здесь резко нарушены права человека!
— Это театр! — воскликнула Королева. — Это режиссерская трактовка.
— Не верю! — завопил Председатель комиссии. — Палач не может быть на цепи!
— Ой, ну перепутали студенты, — шутливо сказала Королева, — ну простим им, они первокурсники. Я распоряжусь, им поставят двойки.
— Нет, надо его освободить, — заартачился нищий Председатель комиссии. — Мы здесь для того, чтобы освобождать и снимать оковы.
И лицо его стало каким-то светлым. «Тебе самому здесь место, псих», — злобно подумала Королева, а вслух сказала:
— Ой, профессор ушел, а это ассистент, верно? Да нет у него ключей.
Председатель комиссии спросил педагога, сидящего у столика с графином и телефоном:
— Ключ есть?
Преподаватель вскочил, и у пояса его звякнула связка отмычек.
— Ну дай, дай им ключи, — резко сказала Королева, а сама подумала: «Если даст, казню в воскресенье с субботней трансляцией в камере пыток».
— Ну, — ответил педагог, после чего, не говоря ни слова, упал под стол, видимо от волнения.
— Обморок, артистическая натура, никогда не видел иностранцев, — объяснила Королева. И она обратилась к своему верному Второму: — Снимите у него с пояса ключи, возьмите самый большой медный и, так и быть, отоприте клетку.
Когда приказ ее был исполнен, она сказала:
— Теперь возьмите самый маленький серебряный ключик и освободите палача. Замок у него на сапоге.
— Ну уж нет, — нервно сказал Второй. — Вот уж это ни за что.
— Запомним, — сказала Королева приглушенным голосом. — Запишем в книгу Грота Венеры. В книгу уходов.
— Нет, нет, — повторил Второй, отступая от Королевы.
— Ну хорошо, — сказала Королева и протянула ключи Председателю комиссии. — Вы можете сделать святое дело и освободить этого студента.
Председатель комиссии закричал действительно как псих:
— Послушайте, а вот тут еще хуже нарушаются права студентов! Во-первых, этот студент, который так хорошо играет жертву, что у него на руках раны, он ведь может задохнуться в мешке, и его надо освободить первым! Я сначала желаю освободить этого человека! Глядите, у него на шее ведь затянута веревка!
Тут стоящий у решетки студент в мешке на голове начал глухо мычать.
«Повешу предателя сразу же, — подумала Королева. — Он же обещал мне молчать под страхом гибели детей, подлец! Ему же специально заткнули для этого рот!»
А вслух она сказала как можно более мелодично:
— Кто-то больше никогда не увидит кого-то!
А Председатель уже тянул свою тощую руку к ключам.
— А вот и нет, — ласково сказала Королева, — первое слово дороже второго! Сначала вы освобождаете палача, а потом жертву, то есть что я! Сначала того студента, а потом этого.
— Нет! — твердо пролаял Председатель, комиссии, и вся комиссия дружно пролаяла «Нет!».
— Это я говорю здесь «Нет!», — завизжала Королева и сразу стала похожа на свою собственную мамашу (все кричащие женщины, кстати, становятся похожи на своих матерей, так как стареют прямо на глазах).
Разумеется, Королева хотела сначала освободить Злодея с топором, чтобы он тут же и зарубил бы Первого.
— Какие все мужчины дураки упрямые, — бешено сказала она, выбирая ключ от цепи Злодея. — Просто жуть какая-то.
И с этими словами она спокойно вошла внутрь клетки, а затем с ласковыми словами склонилась к сапогу Злодея.
— Сейчас ты сделаешь то, о чем мечтал, — зашептала она. — Ты сможешь убить этого дурака, подойдешь к нему и просто убьешь, отрубишь ему голову.
— Да, — сказал глухо Злодей из-под капюшона и тут же, не ожидая освобождения, отрубил голову Королеве.
— Она нарушила внутренний распорядок, — объяснил Злодей ахнувшей комиссии. — У нас сейчас мертвый час.
Затем он горделиво выпрямился и сказал:
— Прошу следующего.
Крича что-то неразборчивое, Председатель и его комиссия толпились у открытой двери клетки. А бледный Второй сказал Злодею:
— По внутреннему распорядку не полагается наличие посторонних убитых в камере и ключей на полу. Вы нарушили правила поведения, вас накажут, не дадут вам вечером конфетку.
Тут Злодей зарыдал и, утирая сопли, стал канючить:
— Она сама вперлась, кто ее просил! Я не виноват! Мы отдыхали с товарищем после обеда, а она сюда втюрилась!
— Если вы перебросите нам ключи, конфетку вам дадут. Если нет, вам не видать больше вечерней конфетки, я об этом позабочусь!
— Нате, подлецы! — завизжал Злодей. — Получите ваши ключи! Конфетку пожалели!
И он швырнул ключи Второму.
Ловкий Второй, не входя в клетку, освободил Первого и потянул его к двери под пристальным взглядом Злодея, который буквально повис на цепи в десяти сантиметрах от своей жертвы.
Комиссия, волоча ослабевшего Первого, погрузила его в королевский лимузин, оставив Школу драматического искусства доигрывать свои спектакли.
Второй дал шоферу адрес, и странный караван, состоящий из лимузина в сопровождении эскорта мотоциклов и многоместного скрипучего велосипеда с бултыхающимся балдахином, под вой сирены и бешеный лай больничных собак, среди полной паники полицейских, по очистившейся внезапно улице помчался туда, куда сказал Второй.
И там оказался специальный детский комбинат (тюрьма-ясли-сад), и ликующая комиссия всех освободила, то есть бледных, худых детей вывели, вынесли на руках, а не менее бледная, но жирная охрана испуганно слушалась любого слова Второго.
И Первый взял на руки сразу трех, двух своих и третьего, кто подвернулся.
Был общий праздник, и народ охотно принял в нем участие, Первому всюду аплодировали, Король со слезами на глазах (все-таки освободился от Королевы) обнял и расцеловал Первого и тут же назначил его опять Первым.
Был подписан ряд указов — о ликвидации Грота Венеры, Школы драматического искусства, субботних и воскресных воспитательно-зрелищных передач «Спи спокойно» и всех казней, а также специальных детских тюрем.
Мало того, вышел особый указ о неприменении к детям физических наказаний.
По последнему вопросу некоторые в народе остались несогласны, но появившееся вскоре жизнеописание Королевы многое должно было объяснить читателям.
Что касается Второго, то его простили и опять послали четвертым советником в государство Панголин.
А Первый все так же добр, но одного он не разрешает Королю: жениться.
Да тот и не особенно хочет.
Один молодой летчик слышал, что где-то в океане есть волшебный остров и на нем сад и дворец, и если пролетаешь над этой территорией, то сад пахнет на десять километров вверх, так что у экипажа кружится голова, и забыть это ощущение невозможно.
Каждый летчик стремится вернуться туда и пролететь еще раз над тайным садом, но остров лежит в стороне от всех маршрутов, его еще надо отыскать, кроме того, он не всегда является (разумеется, его нет ни на одной карте мира, не ищите), и надо потратить часы летного времени, а каждый час это сотни километров, большой расход керосина.
А у нашего молодого летчика был свой небольшой сад, доставшийся ему от матери, — обыкновенный дом, газон, пять кустов жасмина, две старые груши и одна слива.
Но летчик разводил там еще и розы, тюльпаны, пионы, ромашки, васильки и настурции, хотя в итоге никакого особенного аромата в саду не наблюдалось — пахло китайским чаем и свежестью, а после дождя пахло землей.
Услышав от одного товарища об острове, молодой летчик решил во что бы то ни стало добраться туда на самолете, и ему это однажды удалось — он сделал небольшой крюк во время исполнения ночного рейса, пассажиры ничего не заметили, они сладко спали над океаном, экипаж тоже вздремнул, и вот тут наш молодой летчик рванул с большой скоростью в сторону, отклонился на тысячу километров от курса.
Что-то его притягивало, какой-то слабый знак или звук, он даже закрыл глаза (товарищ его говорил именно об этом странном ощущении) — и вдруг все вокруг переменилось.
Внизу во тьме светился маленьким огоньком дворец (видимо, окно под крышей), а сам летчик оказался в облаке запахов, которых он никогда раньше и не нюхал — ночь пахла не лавром и лимоном, не медом и чаем, не жасмином и белой сиренью, и не так, как новая лайковая перчатка, как рыжик во мху, как земляника в полдень на поляне, как теплая ванильная булочка зимним утром, и не как мамина ладонь у тебя на лбу, и не как фиалка ночная красавица среди папоротников — это было что-то еще, нежное, сильное, но неуловимое.
