После обеда по телефону позвонил лейтенант, помощник капитана, и предупредил, что в любую минуту — днем и ночью — может быть получен приказ об отходе. Персоналу разрешено отлучаться с поста наблюдения только в случае крайней необходимости, число дежурных следует удвоить, солдатам и унтер-офицеру надлежит спать не раздеваясь.
Когда сержант зачитал это распоряжение, послышались взрывы смеха и негодующие возгласы:
— Играют в солдатики! Как в кино!
— Они, кажется, вообразили, что находятся на фронте! Дурачков из нас строят.
Однако по-настоящему никто не злился, солдаты препирались больше по привычке, чтобы убить время; обстановка таинственности, завеса, чуть раздвинувшаяся над неведомым будущим, — все это возбуждало. Люди не знали, что их ждет впереди, но дверь в грядущее слегка приотворилась, и на них повеяло романтикой приключений.
— Может, нас погрузят на суда, — сказал Каранто, потирая руки. — И отправят в Марокко сражаться против янки. А мы возьмем да и перейдем на сторону американцев.
— Держи карман шире! Так тебе офицеры и дадут сбежать!
— Обязательно перейдем. Все перейдут. Во главе с офицерами. Кто, по-твоему, нас удержит?
— Как же, надейся на офицеров. Больно им надо переходить на сторону союзников. Они только об одном думают — о нашивках. Окопались себе здесь, в тылу, их и с места не стронешь.
— Они нас уже продали в сороковом и опять продадут.
— Кого это продали? Тебя, что ли? Да у тебя в сороковом году еще молоко на губах не обсохло!
Когда перебранка усиливалась, вмешивался сержант и охлаждал спорщиков. По радио и по телефону поступали только неясные сведения, и солдаты старались догадаться по ним об истинном положении вещей.
Жюльен думал о Сильвии. Волнение товарищей заражало его, но мысль о девушке мешала ему по-настоящему разделять проснувшуюся в них надежду. Что будет с Сильвией, если он уедет? А пока надо найти способ повидаться с нею. В шесть вечера она придет в парк Бригибуль, и Жюльену была нестерпима мысль, что девушка напрасно прождет его. Между тем время шло, и становилось понятно, что запрет отлучаться с поста наблюдения отменен не будет. В пять часов Жюльен почувствовал, что ждать больше не может, и сказал сержанту:
— В шесть часов мне надо уйти.
— Нет, никто не уйдет, — отрезал Верпийа.
Голос его прозвучал спокойно, но твердо. Глаза из-под толстых стекол очков смотрели сурово. Жюльен вздохнул, немного помешкал, потом повторил:
— Мне непременно надо уйти.
Верпийа встал с места. Он побагровел.
— Черт побери! — взорвался он. — Вот к чему привела моя доброта! Вы теперь и подчиняться не хотите! Делаете, что вам в голову взбредет, а отвечать мне!
Солдаты приняли сторону сержанта.
— Дюбуа, ты ведешь себя как последний негодяй, — объявил Каранто. — Ты ведь его можешь под трибунал подвести.
Жюльен и сам понимал, что ведет себя отвратительно, но продолжал думать о Сильвии. Представлял себе, как она мечется одна по парку, вспоминал собственные переживания на дороге в Сидобр. И он повторил:
— Мне обязательно надо уйти, но я мигом вернусь.
— Черт побери, не у одного тебя девчонка в городе! — крикнул Тиссеран. — Из-за какой-то юбки ты готов…
Сжав кулаки, Жюльен повернулся к тулонцу, который тут же осекся. Верпийа встал между ними.
— Тебе далеко идти? — спросил он.
Жюльен ответил, что он проделает оба конца бегом. Сержант увел его в сад.
— Дюбуа, ты не маленький, — сказал он. — Это для тебя и в самом деле так важно?
— Неужели ты думаешь, что я все затеял из удовольствия тебя позлить?
— Ладно, дам тебе командировочное предписание. Но помни: полчаса, и ни минуты больше!
Жюльен пообещал. Он посмотрел на сержанта, и ему показалось, что этот обычно чуть холодноватый малый теперь не на шутку взволнован.
Всю дорогу Жюльен бежал. Выдавая ему командировочное предписание, сержант потребовал, чтобы он остался в походной форме. Каска ударялась о бедро Жюльена, левой рукой он придерживал висевший на поясе штык — если он хоть на миг выпускал его, штык бил по колену. Он уже отвык появляться в городе в военной форме и казался самому себе смешным и неуклюжим. Он хорошо рассчитал время и появился в парке одновременно с Сильвией. Лицо у нее было хмурое, и Жюльен понял, что она плакала. Он поцеловал девушку, а она спросила:
— Ты скоро уедешь, да?
— Еще не знаю.
— Уедешь. Вы все уедете. Мне одна женщина сказала, ее муж — унтер-офицер из казармы Друо. Все, все уедете. — Она разразилась рыданиями. — Тебя тут не будет, и я останусь одна. А я жить без тебя не могу.
Жюльен растерялся. Он обещал сержанту тотчас же вернуться, но теперь у него не хватало духу покинуть Сильвию. Они стояли в аллее под высокой хурмой. Сильвия плакала, уткнувшись лицом в плечо Жюльена, а он смотрел на знакомый парк сквозь легкое облачко ее волос. И вспоминал их первую встречу. Теперь, как и тогда, был вечер, и погода была похожая, сумерки медленно обволакивали аллеи, в парк прокрадывалась темнота. На мгновение Жюльена пронзило острое желание вернуться к прошлому, к их первому свиданию, которое произошло год назад. И на миг ему показалось, что это уже свершилось. Его охватило странное чувство, и только усилием воли он заставил себя возвратиться к действительности. Рыдания Сильвии утихли. Он бережно обнял ее, нежно поцеловал и проговорил:
— Мне пора идти.
Жюльен думал, что девушка станет его удерживать, но она промолчала. И все так же стояла не шевелясь, уткнувшись лицом в его плечо.
— Может, мы еще и не уедем, — продолжал Жюльен. — Но завтра вечером я, по всей вероятности, не смогу уйти с поста наблюдения.
Сильвия вздохнула и прошептала:
— Я сама приду на дорогу в Фурш.
— Сильвия! Я люблю тебя. И клянусь, что, даже если я буду далеко-далеко, ничто…
Она поцеловала его, не дав закончить фразу. Потом, разжав руки, сказала:
— Не клянись. Я не хочу, чтобы ты уезжал.
Как и в вечер первого свидания, они вместе дошли до моста Бье. Но на этот раз Сильвия была без велосипеда, и Жюльен шел первым.
Он добежал до противоположного конца моста и только тогда оглянулся. Сильвия не тронулась с места. Она по-прежнему стояла на краю тротуара и, встретившись с ним взглядом, помахала на прощание рукой.
На следующее утро, вернувшись с письмами и газетой, Каранто увлек Жюльена в сад. Когда они оказались позади бассейна, он спросил:
— Ты все еще жалеешь, что не уехал тогда с Бертье?
Глаза Каранто блестели. Видно было, что он сильно взволнован. Жюльен не раздумывая ответил:
— Конечно, жалею. Ведь сейчас он, должно быть, в Африке.
— Помнишь, я собирался записаться в клуб регбистов и свел тогда знакомство с несколькими штатскими? Так вот, я их нынче видел. Они считают, что боши с нами долго церемониться не станут, что песенка наша спета.
Жюльен молча смотрел на город, лежавший у подножия холма. Погода была ясная, но остатки тумана еще цеплялись за кровли. Немного помолчав, Каранто продолжал:
— Они говорят, что теперь уже в Испанию не пройти, границу сторожат эсэсовцы. Но считают, что отсюда следует смыться, надо уйти и спрятаться в горах. Многие так уже и поступили. В первую очередь те, кто раньше жил в оккупированной зоне и приехал сюда, спасаясь от фрицев.
Затем Каранто заговорил о том, какие у них есть шансы попасть в Северную Африку, чтобы там дезертировать. Он приводил различные доводы за и против, сам задавал вопросы и сам на них отвечал. А Жюльен слушал сто и думал о себе и о Сильвии. Станешь военнопленным — окажешься в Германии; уедешь в Северную Африку — пробудешь там несколько месяцев, а то и несколько лет…
— Где думают скрываться твои приятели? — спросил он наконец.
Каранто медленно повернулся, посмотрел в сторону поста наблюдения, показал рукой на юг и ответил:
— Черная гора, вот и все, что я знаю.
— А сколько нас будет?
— У них машина. Она может взять четверых с поклажей. Их двое, вот я и подумал о тебе.
— Молодчина!
Каранто улыбнулся:
— Я выбрал тебя прежде всего потому, что ты мне друг, но, кроме того, для такого дела нужны крепкие, здоровые ребята.
— А когда надо ехать?
— Как только появится опасность, что немцы нас сцапают.
Они обменялись рукопожатием и пошли к дому. Каранто улыбался. У него была сильная рука и открытый взгляд. И Жюльен на миг подумал о Бертье.
В газете подтверждались вчерашние новости, о которых уже сообщило радио. Из Каркассонна командование также подтвердило свой приказ.
Днем на посту наблюдения появился лейтенант из казармы Друо. Это был высокий сухощавый человек, на вид лет тридцати; на его худом лице резко выделялись черные усики. У него не было никакого официального поручения. Он пришел только потому, что командир кавалерийской части знал: солдаты поста наблюдения живут далеко от своего начальства. Телефонная связь могла быть нарушена, приказы не так поняты… Лейтенант шагал взад и вперед по комнате для дежурных, нервно затягивался наспех скрученной сигаретой, которая то и дело гасла; он ее снова раскуривал и быстро выпускал клубы дыма. Жюльен понял, что офицер пожаловал к ним неспроста — хотел разобраться в настроении солдат. Должно быть, и сержант это понял, потому что сказал:
