Если бы ты знал, сколько атак мне пришлось отбить, Арджуна, ты бросил бы лук, сломал стрелы и закрыл лицо руками. Кожа твоих ладоней приросла бы к лицу прежде, нежели ты решился их отнять. Стыд и разочарование разорвали бы тебе грудь. Скорбью истекли бы твои глаза, увидь ты меня, так униженную.
Но ты ничего не видел, не хотел видеть, и я не обвиняю тебя. Я не знаю, как поступила бы я сама на твоем месте. От тебя требовалось нечто нечеловеческое — верность и стойкость, — и никто не вправе отказать тебе в мужестве только потому, что у тебя не хватило сил принести такую жертву. Сопротивляйся.
Сражайся, Арджуна, сколько хватит сил. Кришна велел тебе не заботиться о такой мелочи, что ты убиваешь собственных братьев. Действительно, чего бояться, когда впереди у всех еще столько перерождений. Другое дело, если ты рождаешься единожды… Казалось бы, чистая теория — но совершенно практические выводы, и к тому же совершенно различные. И все равно сражайся, и против меня сражайся, если так тебе говорит твой Кришна или кто у тебя там в кармане. Но я против тебя — не буду. Что бы мне ни советовали.
9
Стояла у открытого окна. Руки сквозь решетку, выкрашенную серой краской. Краска, обыкновенная водоэмульсионная краска, на железе она застыла каплями.
— Привет! — принеслось снизу.
У окна стоял мальчик в больничной одежде. Или старик? От препаратов я нечетко вижу. Фланелевая синяя рубашка в клетку, синие штаны, в руке метла. И только лицо — неотчетливо.
— Привет, — сказала вполголоса, невольно оборачиваясь, чтобы не услышала санитарка.
— Я знаю твое имя, — сказал он.
— А я твоего не знаю.
— Это легко поправить. Федор.
— Откуда ты знаешь мое?
— Ваши вчера были на прогулке, я спросил. Я тебя видел, когда ты гуляла с родителями.
Ваши. Мои вчера были на прогулке.
— Ты давно тут лежишь? — продолжал он весело.
Я считала дни, но потом выяснится, что я сбивалась.
— Две недели.
— О, совсем недолго!.. А я по-глупому попал. Вообще-то я занимаюсь ремонтом сотовых телефонов.
— Да?..
Я не знала, что говорить, но были приятны звуки мужского голоса. Потому что целыми днями я слышала только женские голоса. И я устала от самого звукового регистра, от диапазона, в котором они располагаются.
— Напиши мне свой телефонный номер.
— Но у меня здесь нет телефона!
— Ты смешная. Ты же выйдешь отсюда, вот и напиши домашний.
Его уверенность, что выйду отсюда, удивила и обрадовала.
— Сейчас, подожди.
Я метнулась в палату, вырвала листок из блокнота, нацарапала цифры. Осенило — какая мысль! — и я подскочила к окну. Следовало спешить, вот-вот разговор прервут, меня отгонят от окна…
— Послушай, — заговорила, торопясь все сказать, — вот тебе мой номер, но ты сделай вот что. Я очень тебя прошу, ради всего святого, пожалуйста, сделай это, выполни мою просьбу, я тебе вряд ли пригожусь, но просто помоги мне — слышишь? Ты поможешь?
— Я помогу. Говори, — сказал он твердо, так твердо, что я на секунду заколебалась — зачем я стану просить его об этом? — но все-таки произнесла:
— Пожалуйста, ты позвони, трубку снимут Светлана Павловна или Василий Петрович, но это неважно, просто скажи, что ты хочешь поговорить с Сергеем, что ты друг Сергея, и пусть они дадут тебе его телефон. Ты сделаешь, что я прошу? Пожалуйста, ты поможешь мне? Дело в том, что он не знает…
Мальчик-старик под окном опустил голову. Рваный листок он сложил вчетверо и спрятал в нагрудный карман, а когда поднял лицо, показалось, на нем еще больше загустел туман, и я уловила отслоившееся разочарование, которое поднялось на третий этаж, как облако. Но он сказал негромко и так же твердо:
— Я тебе помогу.
Санитарка оттолкнула меня и с лязгом захлопнула створки.
10
Проснулась от хрипа. Ранняя летняя заря заполонила окно. Она лезла розовыми клочьями, змеилась, вползала в палату. Хрип поутих. Кому-то снится кошмар. Хрип усилился, и я поискала взглядом — кто. Как будто с соседней кровати. Она укрылась с головой. Но она хрипит. Я потянула за край простыни и вскочила — синее лицо, вывалившиеся из орбит глаза, высунутый фиолетовый язык и удавка на шее.
— Помогите! — крикнула я, что есть силы, и схватилась за удавку, я хотела ее распутать, но быстро поняла, что только сдавливаю шею.
Шнурок был сплетен из поясов для халата. Пояса здесь пришиты, все веревки отбирают, но их все равно спарывали и прятали.
Кто-то поднял голову, Милаида Васильевна — нынче ночью ее дежурство — прибежала — тяжелые шаги по линолеуму — и воскликнула:
— Ах ты дрянь!..
Она проворно вытащила ножницы из кармана — и перепилила удавку, не переставая причитать:
— Ах ты дрянь, а я думала, ты честная женщина, а ты вот что! Ты вот, оказывается, что!.. О, дура. Под монастырь меня подвести хочешь? Ах, ты вот что!.. Давиться она надумала. Такие вещи дома надо делать, поняла? Ну-ка вставай, и марш в изолятор!..
— Ой, нет, пожалуйста, только не в изолятор.
— Именно в изолятор!.. Она вот что — я думала, она здорова, а она насквозь прогнила!.. А вы все — спать, и быстро. Что, Региночка?
Лысая старушка сидела на кровати, раскачивалась, глядела на эту сцену и плакала. Она никогда ничего не говорила.
— Что, Региночка? Перепугалась? Ну пойдем со мной, я тебе дам таблеточку… Только вот отведу эту дрянь.
11
Сергей пришел бледный, строгий, в синей футболке, черных брюках, и в руке у него был дипломат. Нас отпустили на прогулку.
— Мне позвонил какой-то человек. Он не представился. Я уже заходил — в субботу, но мне сказали, что сейчас не время посещений.
— Знаешь, как хорошо, что ты пришел? — сказала я, голос ослаб, плохо повиновался. — Давай присядем, мне тяжело ходить много.
Отмою твои латы от гноя.
— Мы прошли совсем немного.
Сошью тебе черную рубашку.
— Ну давай все-таки присядем… Ты… снился мне.
Я золотом вышью рубашку — сломаю себе глаза от этой работы, но у тебя на груди засверкает солнце.
— Вот как? — он усмехнулся. — Ну послушай, я не отношусь к тебе, как к больной, поэтому скажу тебе правду. Ты в состоянии ее выслушать?
Перевяжу твою рану.
— Правду? Выслушать? В состоянии.
Постелю тебе постель.
— Так вот, мы с тобой расстались не просто так — мы навсегда расстались. Надеюсь, это ты понимаешь?
Накормлю твоего сокола.
— Понимаю ли я, Сергей?..
Напою твоего коня.
— Уже всё, Елена. Уже всё. Мы никогда не будем вместе.
Черный ворон сложит крылья на ограде.
— Что это значит — вообще всё?…
Приберу дом.
— Тебе, конечно, сейчас нужна помощь. Квалифицированная медицинская помощь. Поверь, то, что я здесь — уже немало с моей стороны. Ты согласна?
Замешу тесто.
— Согласна. Ведь ты мог и не приходить.
Выбелю печь.
— Да. Я мог и не приходить. Но я все-таки пришел. Я помню, что мы пережили вместе.
Выскоблю пол.
— Ты… ты звал меня замуж.
Надену тебе на руку кольцо.
— Ах, Боже мой. Ну мало ли что звал. Давай не будем устраивать здесь сейчас сцену из сериала. Мы расстались, Елена. И ты ведь тоже не жалеешь об этом. Если бы ты не ввела себя в весь этот бред, ты бы и не вспомнила обо мне.
Заплету косы.
— Вспомнила. У меня никого не было, кроме тебя.
Завернусь в платок.
— У тебя есть родители, есть друзья, у тебя соседи, знакомые, у тебя твоя работа, твоя родня. У тебя много всех и всего.
Выйду в ворота.
— Но тебя у меня нет.
Ты будешь спать.
— Будет другой кто-то. Ты еще молодая.
Рано утром.
— Мне не нужен никто, кроме тебя, Сергей.
Пойду по белой дороге.
— Я это уже слышал. Это не трагедия.
К каменному храму.
— А как принято?
На колокольный звон.
— Знаешь, мы ведем бессмысленный разговор. Я не вернусь к тебе.
Встану в притвор.
— Да, ты ко мне не вернешься. Ведь возвращаться некуда. Не сюда же.
Тяжелый дух ладана.
— Сюда или не сюда — не важно. Я никуда не вернусь к тебе.
Темное золото икон.
— Никогда, хочешь ты сказать.
Негромкий голос чтеца.
— Никогда.
Торжественный строгий хор.
— В общем, это нестрашно, — сказала я и посмотрела на цветок. Он рос на клумбе. — Мне совершенно нестрашно.
Луч в окно.
— Я рад.
Высокий свод.
— Ну тогда будем считать, что ты приходил, чтобы я могла сказать тебе, что я тебя прощаю. А ты — прощаешь меня?
Холодный храм.
Он рассмеялся:
— Прощаешь? Ты? Меня? Боже мой, ну ты даешь!.. А за что ты меня прощаешь?
12
Было не больно. Встать из пепла. Может быть, сигаретного.
