Бланка прижалась плечом к плечу брата, глядя, как он открывает коробку своих сокровищ. Она всегда мечтала посмотреть, что там хранится. Оказалось — всякая всячина: письма, фотографии, мелкие косточки.
— А это — мой бельчонок, — сказал Сэм. — Уильям.
— Бр-р, — поморщилась Бланка.
Была там и фотография их матери. Бланка подняла ее к свету. В доме у них не водилось фотографий. Не таков был дом…
— Смотри, какие веснушки!
— На лице — семьдесят четыре. Это она мне сказала. Она считала их.
Сэм вынул какой-то сверток в папиросной бумаге и протянул его Бланке.
— Опять беличьи косточки?
— Скелет дракона. Я как-то ночью на крыше убил дракона, а кости у него были сделаны из звезд!
— Очень остроумно, — фыркнула Бланка. — Чего ты, в самом деле!
Мередит тем временем обследовала помещение. На комоде лежала трубка и щепоть марихуаны, валялись порожние бутылки из-под виски. Она открыла ящик. Нижнее белье. Шприцы… Мередит мысленно пожелала девушке Эми больше удачи в спасении Сэма, чем выдалось им самим.
— Кончайте с этим, Мерри, — сказал Сэм, заметив, как она учиняет свою негласную проверку. — Данная территория — уже не в вашем подчинении.
Бланка развернула папиросную бумагу. В ней оказалась нитка черных бус, похожих на стеклянные шарики, какими играют дети. Бус, неожиданно теплых на ощупь, как она убедилась, взяв их в руки.
— Мамин жемчуг, — сказал Сэм. — Только он запылился.
Бланка поднесла ожерелье к лицу и дунула. Черная короста отделилась и рассыпалась в прах, подобно слою сажи.
— Какая прелесть! — воскликнула Мередит. — Смотри, они совсем другие!
Жемчужины были сливочной белизны — белизны облаков и снега.
— Только не реветь, — предупредил сестру Сэм.
— И не собираюсь. — Бланка скорчила ему рожу и высунула язык.
Правда, когда пришло время уезжать, она все-таки расплакалась. Дэниел незаметно сунул Сэму бумажку в сто долларов.
— Не на наркотики. На еду.
— Да я не наркоман, — сказал Сэм. — Это — так, способ расслабиться.
Мередит между тем перестилала постель, положив Сэму подушку и стеганое одеяло. Девушка Эми наблюдала.
— А говорил, у него нет матери, — заметила она.
— Вы это про меня? Я ему не мать. Его мать давным-давно умерла. Я ему никто.
— Получается — все же кто-то.
— Доброжелатель, — сказала Мередит.
В квартире было темно, но света сквозь опущенные шторы им хватало, чтобы видеть друг друга.
— Вот и я тоже, — сказала Эми.
Пора было прощаться. Мередит так и не удалось спасти Сэма, но она сделала все, что могла. С чем ей и предстояло жить дальше. Дэниел уже дожидался в машине. Сэм — босиком, в футболке и джинсах — стоял на тротуаре, всклокоченный, озябший. Рядом, обхватив его обеими руками, стояла Бланка.
— Надо ехать, — сказала ей Мередит.
— А если я не хочу?
— Хочешь, не хочешь, а придется, — сказал ей Сэм. — Здесь по ночам выходят на улицу чудовища.
— Опять остроумно. — Бланка на всякий случай украдкой огляделась по сторонам.
— И пожирают девочек.
— Брось, Сэм, это не смешно!
Сэм крепко стиснул ее и проводил взглядом, когда она пошла садиться в машину.
— Отец не хотел тебя ударить, — сказала ему напоследок Мередит.
— Да знаю. Он и вообще-то, должно быть, никогда ничего не хотел. Все получалось само собой, без злого умысла, верно?
Мередит вынула деньги, посланные ему Джоном Муди.
— Вот, просил передать.
— Лишнее, Мерри. Дэниел дал мне немного денег. Отец ничего мне не должен, а я — ему. Вот так-то. Верните ему назад.
Впервые Сэм говорил как взрослый человек.
— Значит, ты все-таки остаешься? Уверен?
Сэм кивнул головой. Когда он задумал что-нибудь, его нелегко было сдвинуть с места. Он отличался этим с детских лет.
— Что ж, а я вынуждена принять твое решение. — Господи, чего бы она ни отдала ради его спасенья!.. — Нравится оно мне или нет.
— Какова вероятность, что я выживу?
Мередит знала, что Сэм терпеть не может, когда его трогают руками, и все-таки обняла его. Не ожидала, что у него, при такой худобе, есть мускулы — пожалуй, он был крепче, чем ей казалось. Он не ответил на ее объятие, но хоть по крайней мере не отстранился.
— Я буду скучать по тебе.
Сэм усмехнулся.
— Вопрос был задан не о том. Я серьезно. Каков шанс, по-вашему, — только честно?
Она дала свою оценку по максимуму:
— Пятьдесят на пятьдесят. Что, вероятно, справедливо для каждого из нас.
Сэм снова кивнул, с довольным видом.
— Принято. Это меня устраивает.
Обратно они поехали не прямо домой. По пути через Бронкс у Мередит созрело решение. Доехав до Гринвича, они при первой возможности свернули с шоссе. Измученная Бланка спала на заднем сиденье так крепко, что не шелохнулась, пока Мередит не тряхнула ее за плечо.
— Би, я хочу взять тебя в свидетели.
Бланка протерла глаза, ощущая на своей шее тепло ожерелья. На жемчужинах проступило мягкое коралловое свечение.
— Ладно. В какие свидетели?
— Надо, чтобы при нашей женитьбе присутствовал близкий нам человек.
— Да, тогда это я, — сказала Бланка.
Они постучались в дверь к городскому нотариусу, одновременно — мировому судье. Тот сошел вниз, полагая, что в городе кто-то скончался. Жена уже доставала ему из стенного шкафа черный костюм.
— Примите мои соболезнования… — начал мировой судья.
— Нет-нет, — виновато перебил его Дэниел. — Мы хотим пожениться.
Вид у посетителей был встрепанный, в глазах читалась отчаянность — короче, судья предпочел согласиться. Звали судью Том Смит, и проводить обряд бракосочетания ему доводилось столько раз, что нужный текст он мог бы произнести хоть во сне. Порою, кстати, так и случалось — и жена его, лежа рядом, должна была выслушивать весь текст с начала до конца, утешаясь сознанием, что выучены наизусть все же слова любви.
По окончании церемонии они отправились отметить втроем это событие в ресторанчике «Обеды», где круглые сутки подавали завтраки. Бланка позвонила домой извиниться перед отцом и Синтией, что так задержалась, и сказать, что скоро будет.
— Там у них все еще дым коромыслом. — У Бланки, умаявшейся за день, слипались глаза, но и не улеглось возбуждение от доверенной ей роли свидетеля. — У меня теперь есть особые обязанности? — спросила она у Мередит, когда Дэниел пошел расплачиваться.
— Никаких. От свидетеля требуется лишь присутствовать и потом запомнить.
— Хорошо, — сказала Бланка. — Я запомню.
Они вышли в сгущающиеся сумерки. Чувствовалось, что собирается дождь. Он уже принимался накрапывать, судя по каплям влаги на листьях и на асфальте. Но то будет позже, а пока небо было бескрайним и ясным. Бланка, несмотря на перевозбуждение и данное себе слово не спать весь вечер, вырубилась, едва машина тронулась с места. Ей снились устрицы и жемчужины. Снились люди, умеющие летать. Снилось, будто она идет по проселку с незнакомой женщиной, которая хочет сказать ей что-то важное, но говорит на незнакомом языке. Когда они доехали до дому, юбилейное торжество уже сворачивалось. Час был поздний. Кое-кому из гостей, в подпитии, пришла фантазия при полном параде, не раздеваясь, бултыхнуться в бассейн.
— Просыпайся, — послышался Бланке чей-то голос.
Она открыла глаза и несколько мгновений не могла понять, где она.
Дом, в котором она жила в Лондоне, был полон жуков и книг. Первый этаж занимал обозреватель журнала «Гардиан», третий — профессор-историк, а этаж между ними — Бланка, владелица книжной лавки. Стоит ли удивляться, что у девочки, выросшей в доме по прозванию «Стеклянный Башмак», развилось пристрастие к сказкам; ее дипломная работа в университете носила название: «Потерянные и найденные» — исследование, посвященное тем, кому посчастливилось выбраться из дремучих дебрей, и другим, кто сгинул без следа, застрял в колючих зарослях, был закован в цепи, сварился на медленном огне.
Личная библиотека у Бланки хранилась в коробках на застекленной холодной веранде с видом на садик, где росла большая липа. Квартира ей досталась чудесная — просторная, с красивыми большими комнатами, — но Бланку и здесь не покидало чувство беспокойства. Из образцовой, серьезной, всегда озабоченной девочки выросла не слишком образцовая, но по-прежнему озабоченная молодая женщина. Бланка верила твердо: при любых обстоятельствах тебе с гарантией обеспечена жестокость судьбы. Это и составляло тему ее диплома. Потерян ты или найден, но горя тебе не избежать. Вдребезги разобьется стекло, сломаются кости, сгниет яблоко.
Знамением собственных напастей Бланка сочла нашествие к ней в квартиру насекомых: жучков-пожирателей бумаги, Paperii taxemi. Дезинсекцию пришлось проводить по всему дому. В обществе литературного критика и профессора истории, ежась от холода запоздалой весны, Бланка сидела под липой и обсуждала сравнительные достоинства местных ресторанов, дожидаясь, когда им позволят вернуться в пропитанные едкой вонью квартиры. И в тот же день пришло известие, что умер ее отец. Телефон зазвонил, когда она смотрела, как из ее книг сыплются крохотные серебристо-черные шарики мертвой ткани, словно это сами слова отклеились от страниц.
