— Ты очень жестока, чисто по-женски, — он улыбнулся, положил руку ей на плечо.
— А ты — приспособленец. Хуже предателя.
Она сбросила его руку, вдруг резко размотала платок и, схватившись за живот, побежала к патрулю.
— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! — крикнула она.
Офицер выстрелил в нее, но она успела взорвать себя, и шестерых солдат, и Марка заодно.
Сервер был в Канаде. Поэтому РобоМарк, узнав об этом случае, постучался к РобоАнне. Просто так, поделиться информацией. Но ему ответили, что пользователя с таким именем больше нет.
Тогда он подумал сорок секунд и сам себя стер.
вопрос пожилому человеку
Правда, травма и тысяча километров
Вот о чем меня спросили совсем незнакомые люди, муж и жена, с которыми я случайно оказался в одной машине. Попутчики.
Как пожилого человека спросили, то есть многоопытного. Так прямо и сказали: «Вы человек пожилой, опытный в жизни, и поэтому нам очень интересно, что вы нам скажете». Я даже слегка закашлялся, если честно. Это, кстати, второй раз в моей жизни, когда ко мне обращались как к мудрому старцу. Первый раз был лет десять назад, но там был совсем мальчишка, грузин, у них особое почтение к старшим. А тут русские люди сорока пяти лет. Наверное, я в самом деле уже пожилой. Но это неважно. Не в том дело.
А вопрос был такой.
Но сначала короткая предыстория.
У этой женщины была тетя, сестра матери. А у тети был сын. То есть этой женщины двоюродный брат. Но они не виделись уже лет сорок или чуть больше, с самого детства, когда им было по три годика.
Однажды эта женщина решила разыскать своих родственников — двоюродного брата в том числе. И она нашла его. Он живет в другом городе, достойный человек, рабочий высокой квалификации, женат, двое детей, все у него в порядке.
Они стали переписываться. Она узнала, что тетин муж бросил семью как раз сорок два года назад и двоюродного брата с трех лет воспитывал отчим, хороший человек, который недавно скончался.
Итак, двоюродные брат и сестра собрались встретиться.
Но тут эта женщина узнала, что отец двоюродного брата жив. Одиноко прозябает-доживает в каком-то селе, в другой республике бывшего СССР, то есть, по сути, за границей.
Спившийся, нищий, полусумасшедший старик.
— Очень неблагополучный и совсем неадекватный, — сказала она.
А вопрос вот какой:
— Должна я сказать двоюродному брату, что отец его жив и что я знаю адрес?
Ее муж говорит:
— Я думаю, ты должна сказать. Правду надо знать.
Я говорю:
— Правильно.
Она говорит:
— А вдруг это для него будет слишком сильная травма?
Муж говорит:
— Травма бывает у ребенка. Какая еще травма в сорок пять лет?
— Вот именно, — говорю я. — Взрослый человек, ничего с ним не сделается. Но если хотите, вот вам мой совет. Адрес отца ему не говорите. Сразу не говорите. Скажите: «Я знаю, что твой отец жив». И подождите, что он вам на это скажет.
— Точно, — говорит муж, обращаясь к жене. — Потому что если ты ему скажешь адрес, ты его как бы заставишь к отцу ехать. Или заставишь сказать: «Да я его знать не хочу». Не надо заставлять. Пусть сам спросит, если ему надо. А если не надо — промолчит.
— А я все-таки боюсь его расстроить, — сказала жена. — Жил себе человек сорок с чем-то лет без родного отца, а тут — на тебе… И потом: а вдруг отец на алименты подаст? Были же такие случаи.
— Ну, это вряд ли, — сказал муж.
Тут мне надо было выходить из машины. Попрощались.
Вроде бы простая история, обыкновенный разговор.
Но почему-то нейдет из головы.
Надо говорить? Или не надо?
Страшно, наверное, узнать, что где-то далеко-далеко живет, а вернее, умирает в сельском доме для престарелых твой отец. Который хоть и бросил тебя в три года, но до трех лет держал тебя на руках, и ты какой-то ранней памятью все равно помнишь его руки, его голос, его запах.
Что делать? Помчаться туда, за тысячу верст? Поглядеть на этого незнакомого старика, послушать его невнятный рассказ о нелепо прожитой жизни? Тратить на него сердце, время и деньги, хотя он бросил тебя и ничего на тебя не тратил — ни денег, ни времени, ни сердца.
Или сказать: «Да пошел он, предатель! Бросил нас с мамой, пусть теперь подыхает, не жалко!» Но помнить об этом своем решении всю оставшуюся жизнь.
А если двоюродная сестра ничего не скажет — вроде лучше. Но на самом деле еще хуже. Через годы все равно это откроется. Как? Да та же сестра проговорится, или ее муж, или их дети — они, наверное, тоже знают. И получится — ты жил, не зная, что где-то далеко в это время жил в нищете и болезни твой никчемный и нехороший, но все-таки твой отец, жил и умер, а ты даже не знаешь, где его могила.
Как быть?
Вот я вроде пожилой и опытный в жизни — а ничего не понимаю.
а у нас сейчас кашу разносят
Не пройдет и полгода
Мой приятель, художник, рассказывал:
«Сначала все было как у всех, а потом вдруг раз! — и понеслась.
Выставка тут, выставка там, потом уже совсем там, в Лондоне то есть. Серьезный галерист, хорошие продажи. Деньги.
Я-то, — говорит, — конечно, понимал, что это просто стечение обстоятельств, пруха, везуха и все такое. Как любимый ученик незабвенного Матвея Лазаревича, я прекрасно отдавал себе отчет — кто я такой и какова моя роль в мировом художественном процессе (смеется).
Но голова, конечно, слегка кружилась. Сильно кружилась, если честно.
Жена была страшно рада.
Потому что мы довольно трудно жили. А тут хороший ремонт, нормальная машина, детям компьютеры. Два! Каждому свой! Жена первый раз в жизни оделась с ног до головы в фирменные шмотки. Включая часы “Омега”. Мне это особенно приятно было. Потому что жена у меня — настоящий друг. Всегда была со мной, за меня, понимаешь? Никогда не упрекала, в самые такие годы, когда ни заказов, ни денег, и даже друзья как-то начинали исчезать в тумане. И вот — награда. Я очень гордился, когда жене деньги давал на разные дорогие штучки.
Но человек, а в особенности мужик — жуткая скотина.
Была у меня выставка в Новосибирске.
И встретил я там одну бабу. Вернее, девочку. На шестнадцать лет моложе. Но уже актриса, уже премьерша, со своими поклонниками, со своими придворными критиками, как она выражалась.
А и вправду — страшно красивая, именно по-королевски. Величавая такая, рослая, руку подает — так и хочется склониться.
Сошлись мы буквально тут же. В первый вечер, как познакомились. Она хоть и королева, но областная. А я, конечно, не король, но про меня в журнале “Тайм” писали.
Отличная баба. И, самое главное, ничего не требует, не просит. Типа разведись, женись на мне. Ни-ни. Наоборот. Говорит: мы очень красивая пара, а остальное неважно.
Правда, пара красивая. Особенно когда мы в зеркало смотрелись».
— В голом виде? — спросил я и щелкнул его по пузу.
— Представь себе, да! — сказал он. — Это я в последние годы так разъелся, а тогда был еще ого-го! Ты что, не помнишь? — он втянул живот и поместил два кулака между пряжкой пояса и краем стола — мы сидели в ресторане.
— Помню, помню, — сказал я. — В смысле, верю.
«Вот, — продолжал он. — Я устроил себе в Новосибирске постоянный мастер-класс. Стал туда летать раз в месяц, не реже. На свои деньги, что характерно. И помещение тоже сам снимал. И квартирку. Жене говорил, что все оплачивает губернатор, типа культурное развитие областного центра. Денег-то у меня полно, и жена ничего не замечает.
В общем, полтора года полного счастья.
А потом мой лондонский галерист совершенно предательски умирает.
А московский галерист — уходит из арт-бизнеса, продает свою галерею, а новая хозяйка меня не берет. У нее своя концепция, и я в нее как-то не вписываюсь.
Прилетаю в Новосибирск, рано утром. Днем провожу занятие. Вечером — она у меня. Я ей все рассказываю. Прямо до того. Сразу.
Она с дивана встала — я на стуле сидел, — обняла меня и говорит:
— Ты только не раскисай. Соберись с силами. Оказался в жопе — надо вылезать! Четыре месяца хватит? Или лучше все-таки полгода?
Наверное, я как-то не так на нее посмотрел, потому что она улыбнулась, нежно поцеловала меня в макушку и сказала:
— Ты что! Я же тебя люблю. Но ты все-таки за полгода постарайся.
— А почему именно полгода?
— Мне нужен победитель. А год — слишком долго.
И, на ходу расстегиваясь, пошла в коридор, где ванная.
Я дождался, когда душ зашумит, и ушел; у нее были ключи от этой квартиры.
Из аэропорта позвонил мальчику, который староста мастер-класса, и хозяину квартиры тоже. Все уладил. И улетел домой».
— Бедная девушка, — сказал я.
