Во сне я чувствую, что не могу остановиться, что я читаю уже из последних сил, что я устал, что у меня болит голова, мелькает в глазах, но какая-то неведомая сила заставляет меня читать, читать, читать…
письма из нашего экзецицгауза
Очень современный роман
А почти через год, 25 декабря 2010 года, мне приснилось, что я читаю переводной роман. Немецкого автора. Его зовут Хайнц Хофман. Название не помню. Роман написан от первого лица.
Так и начинается:
Я, Хайнц Хофман, сотрудник третьего отдела четвертого управления по делам мирного населения, сижу за своим рабочим столом — если только этот пластмассовый четырехугольник на складных алюминиевых лапах можно назвать столом, — в своем рабочем кабинете — если только эту палатку, стены которой гнутся от влажного морского ветра, можно назвать кабинетом — и допрашиваю беженца. Он кореец. Его только что вытащили из воды, он плыл на пенопластовой доске. Ему дали проглотить стакан питательной смеси, воткнули профилактический укол от всей возможной заразы, надели на него брюки и куртку и привели ко мне. Беженцев надо допрашивать сразу, в первый час, а лучше в первую минуту, когда они еще не пришли в себя, не расположили в уме свои будущие показания, не сочинили убедительный жалобный рассказ и, упаси боже, не пообщались с товарищами по несчастью, которые уже прошли допрос. Смотрю на него. Он нечеловечески худ. У него подпухшие от воды складки на коже. Как он попал сюда, на побережье Северного моря, в рукав Эльбы в полусотне километров от Гамбурга? Я говорю: «Здравствуйте, меня зовут Хайнц Хофман, я буду заниматься вашим делом, расскажите, как вы здесь оказались?» Переводчик переводит. Кореец что-то отвечает. Переводчик говорит: «Он сказал, что он не знает». Я говорю: «Вы спрыгнули с корабля?» — «Не знаю». — «Может быть, вы приплыли на своем пенопласте из Кореи?» — «Не знаю».
Ну, и так далее.
Я примерно представляю себе, о чем будет этот роман, и закрываю книгу.
литературная учеба
Лбом об холодное стекло!
Веранда была залита солнцем.
В кухне бабушка хлопотала у плиты, гремела сковородками. Пахло пирогами.
Во всем теле было ощущение счастья.
Она была угловатым длинноногим подростком.
Подруги звали ее недотрогой, а ребята робели в ее присутствии.
Она давно облюбовала эту укромную лужайку, окруженную белой колоннадой старых берез.
Он закурил, неловко затянулся и закашлялся.
Она упала на спину в цветущее разнотравье, раскинула руки и посмотрела в июльское небо, где порхал одинокий жаворонок.
Он хотел что-то сказать, но не успел: она порывисто обняла его. Он вдыхал загадочный и волнующий запах ее волос.
Она капризно запрокинула голову и доверчиво прикрыла глаза.
Он свернулся калачиком и мирно посапывал.
Она сидела, обхватив колени тонкими руками.
Из окна тянуло сыростью и дурманящим запахом ночных цветов.
Она прислонилась лбом к холодному стеклу.
На тропинке валялось забытое детское ведерко.
Забор потемнел от дождя.
Чужая собака забежала во двор, понюхала крыльцо и снова убежала сквозь распахнутую калитку.
У нее тоскливо сжалось сердце.
Поезд прощально загудел.
Она спрятала лицо в его теплых ладонях.
Толстая проводница с белой травленой челкой, выбивавшейся из-под сизого форменного берета, по-бабьи сочувственно глядела на нее.
— Можно сочинять, как будто складываешь паззл, — сказала она. — Или даже не паззл, а самое настоящее лего.
Довольная произведенным эффектом, она звонко рассмеялась, приоткрыв пухлые губы и показав белые влажные зубы.
Он ответил, любуясь ее точеной фигурой и водопадом золотых волос:
— Роман, состоящий из одних штампов, легко найдет дорогу к сердцу читателя.
филологические досуги
Поверить нельзя усомниться
Примерно 95 % литературных произведений состоят из бесконечной череды сюжетных и/или психологических натяжек.
Ибо любые герои любого произведения — от поэмы Гомера «Илиада» до повести Вербены Гламурской «Искры соблазна», — конечно, могли бы сто раз помириться, обо всем договориться, не упираться рогом, не дразнить гусей и вообще не валять дурака.
И, разумеется, герои могли бы не верить обманщикам и проходимцам, случайным знакомым, неопытным врачам, дедушкиным письмам, дядюшкиным завещаниям и встречным гадалкам.
Могли бы знать, чего стоят нежные речи и пылкие клятвы донжуанов и потаскух, альфонсов и содержанок.
Могли бы не пускаться в сомнительные аферы, не брать и не давать в долг, не бросаться на помощь, когда никто не просит, не читать чужие письма, не подслушивать чужие разговоры, не ходить по улицам опасных кварталов, особенно после захода солнца.
Но произведения, которые идеально достоверны, — идеально скучны.
Все имена и фамилии изменены.
Какие деньги? Мы записывали цифры.
Вы смешны, мой друг. Это же была чистая условность, не так ли?
Честь? Моя честь — это благополучие моей семьи. Я все сказал.
Да, она влюблена, но я еще не решил… Думаю, вам через некоторое время надо еще раз попробовать.
Получить? По морде? Да хоть сию минуту!
