Несмотря на все предупреждения батюшки, понял Синицын, что он, может быть, и не спаситель мира — ибо обстоятельства не так сложились, — но всё-таки, спаситель собственной семьи. А это кое-что да значит!
Время шло, Лиза уже давным-давно ходила в школу и училась прилежно. Тем временем, жена родила от одного из своих кавказских друзей мальчика, тёмненького. Тимофей, вопреки ожиданиям, чужого ребенка принял, но принял с каким-то мрачным удовлетворением. Когда он смотрел на мальчика, на лице его, Тимофея, играла странная, тёмная улыбка. Синицын специально решил назвать ребенка не по-русски, Маратом, «чтобы никто не забывался».
Юлечка к тому времени начала понемногу успокаиваться, стала кое-что понимать… Поэтому и с именем мальчика безропотно согласилась и вообще смотрела на Тимофея другими глазами.
А Тимофей и в самом деле очень изменился. Он почувствовал свою силу, видел теперь себя не просто обманутым мужем, а человеком с особой миссией, безвинно, но сознательно терпящим за правое дело.
Появление в доме чужого ребенка наконец-то заставило жену признать себя виноватой, и значительно увеличило его, Тимофея, власть в семье.
И очень стал Синицын себя уважать. К тому же и работу ему удалось удачно поменять: приятель предложил доходное место в своей фирме. Платить Тимофею стали намного больше, а Юлино пошивочное объединение, наоборот, неожиданно развалилось. Теперь-то Юлечке в полной мере пришлось почувствовать зависимость от своего правильного и терпеливого мужа.
А поскольку Тимофей никакого отношения к появлению Марата не имел, то и заботиться о мальчике Юле поневоле пришлось самой. А она не умела… Надо было учиться…
Тут и красота Юли как назло стала быстро меркнуть. Бурная её жизнь каким-то непостижимым образом стала отражаться на её лице. Сперва выражение глаз потеряло былую лёгкость и беззаботность, а потом… Кроме того, как назло, после родов обострилась наследственная болезнь почек. Руки, ноги и даже лицо стали сильно пухнуть, особенно по утрам. Юля почувствовала, что пришло время притихнуть, смириться. И вообще, с появлением Марата, что-то в ней как будто хрустнуло, надломилось. Она стала почему-то чаще задумываться о жизни, и стало ей приходить в голову, что должен же быть и в её нелепом существовании, — ну хоть какой-нибудь! — смысл. Чтобы развеять тоску и отогнать от себя странные, непонятные пока мысли, Юля начала даже понемногу читать.
Когда её правильный муж был на работе, положив Марата спать, Юля брала с полки разные книги, — попадались среди них и православные. Книги были хорошие, простые, читать их было интересно… И в какой-то момент осенило Юлю в полной мере: какая же она безнадежная грешница!.. Стало ей по-настоящему стыдно, да так, что хоть волком вой. И начала Юля часто плакать тайком. Решила она полностью переменить свою жизнь, а вскоре одела длинную юбку, платочек и отправилась в церковь.
Первые же попавшиеся соседи, — были это бывшие бухгалтеры, а теперь пенсионерки, Ольга Ивановна и Татьяна Ивановна, — завидев Юлю, попятились.
— Смотри! Наша валютная проститутка пошла, — легонько толкнула в бок приятельницу Татьяна Ивановна.
— Да не может быть! — поразилась Ольга Ивановна.
— Что это она так вырядилась? Может, на похороны пошла!
— А кто её, шалаву, знает! Ну, ты подумай! Сколько ж Тимофей от неё терпит! А тут ещё приблудного ребёнка на своё обеспечение взял.
— Да. И не говори! Достался же этакой шалаве такой золотой мужик!
— Что ты!.. Настоящий праведник!
— Праведник! Одно слово, праведник, — согласно закивала головой Татьяна Ивановна.
Однако личность Юлечки всё равно обсуждать было гораздо интереснее, а потому приятельницы снова вернулись к своей излюбленной теме. Юлечка давно скрылась из виду, а разговор пенсионерок всё не умолкал. Если бы кому-нибудь пришло в голову прислушаться, он бы очень удивился: и откуда только эти дамы всё знают?..
Так Юля тайком от мужа принялась ходить в церковь. Почему тайком? Потому что однажды, узнав, что Юля ходила на исповедь, Тимофей очень рассердился. Побелел даже, ногами затопал!
— Не для таких как ты церкви строили! — немного успокоившись, резко сказал жене Синицын. — Я запрещаю тебе и порог храма переступать!
— А ты почему сам-то в церковь теперь не ходишь? — робко спросила Синицына Юля. Мужа последнее время она откровенно боялась и старалась ему ни в чём не перечить.
— Я сам себе церковь, — значительно, с достоинством сказал Синицын, и на лице его появилось то самое возвышенное выражение, которое последнее время сделалось для него обычным.
Юля промолчала и пошла в ванну плакать. А в церковь она продолжала ходить, тайно. Дочку свою Юля стала жалеть. А Тимофей всё увеличивал нагрузки для ребенка: то разбудив маленькую Лизу в пять утра, заставлял бегать босиком вокруг дома, то пить ледяную воду зимой, то поднимать тяжести. Объяснял он это тем, что хочет, чтобы дочь росла не только физически закалённой, но и по жизни стойкой, выносливой. Всё было бы хорошо, но и Юля, и Лиза, понимали, что это — только красивые слова, а в действительности Синицыну дочь совсем не жалко.
Лиза и в самом деле росла выносливой. Однако отца любить перестала и даже не столько из-за его равнодушия: порой Лизе было больно смотреть, как он обращается с матерью. Юлечку Тимофей ни во что не ставил, при каждом удобном случае попрекал прошлым, слова при этом подбирал самые обидные. Юля хорошо понимала свою вину, поэтому она никогда не оправдывалась, а только плакала. Теперь даже в магазин за хлебом ей приходилось отпрашиваться. Если она на несколько минут из магазина задерживалась, приходилось потом выслушивать долгие, тяжёлые нотации мужа. Сдачу Тимофей высчитывал тщательно, всю до копейки. Заводить подруг Тимофей ей тоже запрещал, все телефонные звонки не только прослушивал, но и вклинивался в разговоры, — поэтому Юле перестали звонить. Точно так же он поступал и с друзьями дочери, — но ей он не всех подряд собеседников запрещал, а выбирал с кем ей дружить можно. В общем, занимался Тимофей семьей всерьёз, воспитывал своих женщин неустанно, на самотёк ничего не пускал. Но Лиза была покрепче, безмерной вины за собой не чувствовала, а потому сопротивлялась отцу гораздо сильнее, чем мать. И зачастую сопротивлялась успешно.
Тимофей запретил Лизе заканчивать одиннадцать классов, заставил после девятого идти в ПТУ. Лиза пошла учиться на воспитателя. Правда, потом она тайно от отца всё же поступила в Педагогический институт. Когда Синицын узнал об этом самоуправстве, было уже поздно. Но к тому времени в жизни Синицына появилось нечто, пока неизвестное ни матери, ни дочери. Может, какая-то новая работа, может ещё что… Вопросов Тимофею им задавать не полагалось. Кроме того, они обе только радовались, если Тимофей задерживался на службе, и можно было отдохнуть от его нравоучений. Словом, Синицын тогда был чем-то занят, поэтому из тайного поступления Лизы в институт трагедии делать не стал. Зато решил он Лизу женить на каком-то своём толстом, старом и лысом, но — по словам Тимофея — очень правильном приятеле. Не столь правильном, как сам Тимофей, но всё же. Когда Лиза увидела своего жениха, она чуть не упала в обморок и замуж выходить наотрез отказалась, — да так, что сделать отец с ней ничего не смог.
Марату, которого Юля прижила от другого отца, жилось полегче, потому что Марат Тимофея вообще не интересовал; так что по-настоящему воспитывала мальчика только Лиза. Марат жалел мать и сестру, но он был ещё ребенком и не знал, как им помочь.
Лизе очень хотелось вырваться из мрачного дома. Она тоже, как и мать, тайно от отца, стала посещать церковь. Делала она это потому, что чувствовала себя в церкви очень легко. Особенно усердно молилась Лиза святителю Николаю.
И однажды её мечта осуществилась: тайком от отца, она вышла замуж по любви — за подающего надежды студента-биолога. А тому вскоре предложили работу и возможность проживания в Голландии, — каковой возможностью молодые и воспользовались. Мать и своего брата Марата, Лиза очень скоро умудрилась перевести к себе.
Тимофей такого удара не ожидал. Поучать ему стало не кого, возвышаться не над кем… Коллеги по работе не давались, а от всех своих друзей Синицын и сам давно отказался: не достойны они были его, Тимофея.
Сначала Тимофей неистовствовал и буквально рвал на себе волосы от бессильной ярости. Однако уже через месяц после бегства своего беспутного семейства, Тимофей привел в свой опустевший дом утешительницу, женщину, во всех отношениях подходящую ему. Они и в правду весьма гармонично смотрелись вместе: просто два сапога — пара.
Звали утешительницу Софией. На пять лет старше Тимофея, полноватая, приземистая, но бойкая, — в Синицыне её всё устраивало: то, что он хорошо получает, что у него большая квартира, и то, что он такой правильный. Она тоже считалась правильной. Это сразу бросалось в глаза. Вид у Софьи был внушительный, взгляд строгий. Тимофей свою утешительницу даже немного побаивался: умела она если что голос повысить, да и за словами в карман не лезла. Оказывается, знали они друг друга давно, — успели присмотреться: встречались тайно уже три года в её малюсенькой комнате в коммуналке. Когда Тимофей уставал сражаться с грехами и несовершенствами собственной семьи, он шел утешаться к правильной Софии. Она и в самом деле умела его утешить.
