«Может, тебе лучше плюнуть на все это?» — говорила тебе Вивека, когда ты печатал в нескольких экземплярах сообщения для «Вельт» и «Коррьере делла Сера». Вся эта молодежь была для тебя приятной компанией, но верят они тебе или нет, не имело для тебя значения. Вы были в одной лодке: вам не позволяли пристать к берегу. Простые статисты!..
Наверное, ты впервые столкнулся с таким противодействием, с такой глухотой. В единственный раз, когда ты попытался быть самим собой, действовать от своего имени, добиться признания именно себя, тебя не приняли всерьез. Ты упорствовал, словно жалкий актеришка, растерявший свою публику и донимающий импресарио в попытках найти работу. Теперь это ты надоедал другим, долдоня одно и то же. Поблизости наверняка обретались какие-нибудь бешеные, которые могли бы использовать тебя как «коктейль Молотова», но твои дела их не касались. Ты не был для них достойной целью. По правде говоря, им было плевать на Атарассо и на то, кто именно накропал эту книжонку. Буржуазная литература!
Твое письмо все же переходило из рук в руки, но в Европе большинство газет отказались его публиковать. «Что это с ним, о нем забыли?» Шутка, очень плохая шутка в стиле скандальной хроники поп-арта! «Наверное, наркотиками накачался. Что он потерял в Нью-Йорке?..» Это все байки, высосанные из пальца, только чтобы о тебе заговорили. Гигантский хэппенинг. Но дураков нет. Это даже не смешно; раньше ты получше номера откалывал, а это скучно. Именно те, кто больше всех тебе симпатизировали, принимали, давали кров, пищу, денег в долг, менее всего были расположены тебе поверить. И спрашивали себя, что за этим кроется, кто стоит за твоей спиной. Тут крутятся большие бабки! Делишки редакторов, которые уладятся полюбовно, ты мне, я тебе! Впрочем, так было всегда. Каждый раз, когда произведение какого-нибудь автора публикуется после его смерти и становится бестселлером, начинается драчка: пытаются выяснить, кто из его окружения переиначил рукопись, которая, естественно, не была закончена. В конце концов все возвращается на круги своя. Но в случае с тобой никто не собирался бросать спичку в пороховой погреб. «Бедняга Жеро, наверное, здорово головкой стукнулся!» И припоминали пару историй, в которых ты выступил в довольно неприглядной роли. Однажды в Италии тебя застукали вместе с потрошителями этрусских захоронений возле Черветери, где полиция, чтобы помешать незаконным раскопкам, установила сторожевые вышки и патрулирование. Тебя потом признали непричастным к этому делу, но не сразу. А теперь эту историю с ворованными предметами, переправлявшимися за границу, вытащили на Божий свет: она не делала тебе чести, даже если ты сошелся с этим ворьем, с ночными археологами, из любопытства и жажды неизведанного. Со своей стороны, старик Молионидес сразу заявил, что ты не брезгуешь никакими средствами, чтобы добиться своих целей, и припомнил ту историю с камеей, которую ты попытался всучить Атарассо, словно того можно было провести на мякине. Все это явно было не в твою пользу. Твой поезд ушел. В пределах подлости гораздо труднее вызвать скандал правдой, чем навязать ложь. Я не удивляюсь, что ты так мало рассказывал мне об этом времени, наверняка бывшем самым горьким в твоей жизни. Одно перечисление всех твоих демаршей, которые привели лишь к тому, что к тебе стали относиться подозрительно, обозвали вором, фальсификатором, торгашом (полностью извратив при этом действительное положение вещей), могло бы стать романической канвой для совсем иного рассказа. Как бы ты ни был отрешен ото всего, что не дает покоя трем четвертям человечества, — от честолюбия, личной выгоды, жажды признания, почестей и восхвалений, — ты, наверное, часто чувствовал, что задыхаешься от стыда и отвращения. Представляю, какой бы это был сюжет для романиста реалистического направления: борьба одиночки, которая лишь окружила его неправдоподобием и неверием. Вопрос не в этом. Просто ты не был задирой, способным довести до победного конца эту полемику, и вступил в нее только для того, чтобы заставить зазвучать в себе истину, которая в любом случае не стала бы таковой для остальных. Твоему полному провалу можно найти лишь одно объяснение: ты слишком тщательно стер собственную личность, слишком глубоко запрятал свою суть, чтобы у твоих доказательств было лицо.
Как мне свершить то, что не удалось тебе? Вопрос не в этом. Это мое дело. Я только рассказываю об этой истории или пережил ее сам?
* * *
Другой важный и неотложный момент: перейти непосредственно к тексту и сделать его основой для иной системы интерпретации. Не так, как многие критики, которые основывают свое толкование на определенном количестве тем, более-менее явно проступающих за этим изобилием, а руководствуясь глубинной интуицией, с помощью которой можно предложить иное прочтение.
Я возвращаюсь к начальной фразе: «Погребенные миры, в которых мы идем навстречу самим себе…» Она преднамеренно определяет процесс. Путь, искание, хотя слово это поистаскано, направление задано. В то же время, если помнить об особых обстоятельствах, в которых ты оказался, когда писал эти первые строки, нельзя не отметить доли откровения, собственных твоих открытий в истории, ставшей для тебя подобной долгому алхимическому опыту, где только завершение прольет свет на начало, отправные точки, явит истинные лица, разъяснит отдельные эпизоды, да и просто выявит смысл.
То, что исходную идею тебе подал Атарассо, не подлежит сомнению. Описывая стратиграфический срез на недавно обнаруженном и размеченном участке раскопок и указав количество стратов, выявленных путем вертикального зондирования, каждый из которых соответствовал породам и отложениям, оставленным здесь несколькими сменившими друг друга цивилизациями, Андреас Итало в шутку вообразил уровень, который никто до него будто бы не распознал и не классифицировал, и представил, что бы случилось, если бы он, ни с кем не поделившись своим открытием, продолжил бы исследование в одиночку, чтобы одному разработать эту жилу.
Была ли столь чужда идея о неизвестной цивилизации человеку, которому более полувека, между Индом и первым нильским водопадом, являлись другие варианты уже известного прошлого, а историческое время разворачивалось, словно свиток, являя взору других людей, других богов, существовавших задолго до Вавилонского столпотворения из Библии? Для ученого, приверженного методам кропотливого поиска — и столь чуждого мании сенсационных находок, которой для неспециалистов только и можно объяснить напряженный труд исследователей, — подобная фантазия была не более чем игрой воображения.
Весь день Атарассо работал на раскопе со своей командой — эпиграфистами, графиками, фотографами, ремонтниками, — следил за тем, чтобы его указания передавались прорабу, наблюдал за суетой сотни рабочих, орудовавших киркой и лопатой, толкавших вагонетки, откачивавших грунтовые воды, укрепляя осыпающуюся землю, и когда вечером он добирался до своей палатки, то вместо того чтобы продолжить дискуссию со своими сотрудниками, наверное, предпочитал почитать детектив или записать то, что приходило ему в голову. Условия жизни были суровыми. Мухи, змеи, скорпионы, днем — палящий зной, ночью — ледяной холод, вокруг лагеря бродят шакалы и гиены. Подчас возникала и другая опасность, которая исходила от враждебно настроенных племен обитавших рядом кочевников, иначе относившихся к деятельности археологов, а иногда и просто фанатиков.
Вообразив другую — площадку для раскопок, где он мог бы проводить исследования один, не сталкиваясь с подобными трудностями, даже не запрашивая у властей вооруженной охраны, он попытался удовлетворить потребность в том, чтобы нарушить монотонность своей жизни и обрести некую свободу, какая бывает лишь во сне и чужда всяким научным занятиям.
Тебе была хорошо знакома такая жизнь и эти места, но изначальная идея «Описания земной империи» принадлежит лично Атарассо: открытие слоя отложений, не проступавшего ни на одном срезе, не выявленного никакими приборами, который откроет доступ к вневременному пространству, к «погребенному миру», не известному никому, кроме исследователя, решившего углубиться еще дальше. В следующих строчках ты лишь переписал или пересказал отрывок из записных книжек.
«Я увидел уровень, который я один мог соотнести с конкретным моментом времени. Одного рабочего убило в этой траншее упавшим валуном, и поскольку при зондировании не было обнаружено ничего — ни черепков, ни предметов, ни фундамента, а в этой местности, где еще сохранились следы предыдущего землетрясения, могли сойти новые оползни, раскопки были заброшены. Я один снова спустился туда. Работа велась в другом месте. Я провел рукой по стенке траншеи. Заметил разлом, края которого понемногу раздвигались. Проскользнул внутрь. Вдруг под моим взглядом разверзлось время…»
