И теперь он вообще не понимает, что с ней стряслось, и не знает, что ему с ней делать — обнять ее или высказать все, что он думает по поводу ее внешности, по поводу того, что она окончательно сбила его с толку. По поводу того, что она к тому же не побеспокоилась показаться на своем собственном дне рождения, а он под проливным дождем проделал весь этот путь, чтобы увидеть ее, привез ей вполне достойный подарок, за который она его до сих пор так и не поблагодарила.
Когда он был ребенком, мать всегда заставляла его благодарить бабушку или тетю за любой подарок, врученный в честь дня рождения или Рождества. Но он думает, что в любом случае стал бы их благодарить, потому что знал, что это правильно, даже в таком возрасте знал, как нужно вести себя с людьми. В том возрасте, когда, полагает Марк, он должен был бунтовать. Когда должен был грубить всем подряд, несносно себя вести и постоянно сходить с ума.
Вот за это он и был так зол на Лили — она не появилась, когда он приехал, чтобы увидеться с ней — и ему пришлось коротать эти долгие часы с Ким в ее модной гостиной — а после этого она даже не позвонила, чтобы сказать спасибо за компьютер, и спустя все эти недели и месяцы он решил, что ни в коем случае не поедет в Ньюбери забирать ее на Рождество. Достаточно того, что Ким посадила ее на поезд, за который даже не попросила заплатить, предоставив Лили разбираться самостоятельно со всякими встречными извращенцами, которые будут к ней приставать. Теперь он и не думал переживать насчет того, что ее могут поймать, уговорить сойти с поезда в Ипсвише, затащить в комнату в трущобе и изнасиловать.
— Где машина? — говорит Лили, продолжая подпрыгивать на пятачке. — Где моя сестра? Где Николь? Я не хочу стоять тут и говорить с тобой весь день и отморозить себе сиськи.
— Вон там, — говорит Марк, показывая на то место, где припаркована его «Астра», против всяких правил на желтых волнистых полосах в сумерках раннего вечера, освещенная огнями вокзальной рождественской елки и мягко отсвечивающая в темноте металлической поверхностью. Он думает, странно, что они побеспокоились украсить сказочными фонариками станцию, но забыли нарядить елку.
— Где твое пальто? — говорит Марк, уверенный, что она подросла, впрочем, понимая, что нельзя так думать только потому, что она сильно похудела и что этот свитер и футболка слишком куцые и не прикрывают ее голый живот, ее по-прежнему проколотый пупок.
— А оно у меня есть, это пальто? — говорит она, наклоняясь, чтобы поднять свою большую сумку, которую Марк уже узнал.
— Я понесу, — бурчит он, отталкивая Лили от сумки, не в состоянии позволить своей тонкой, бледной, дрожащей дочери, этой жалкой девчонке с черными волосами, с мертвенно белой кожей, одетой в вещи, из которых она давно выросла, самостоятельно тащить сумку в машину, не в этот раз. Сумка, он обнаруживает, на удивление тяжелая, почти такая же тяжелая, как его ящик с инструментами. Он и представить себе не может, что у нее в этой сумке.
— Отвали, — говорит она, пытаясь выхватить у него ручку, вырывая у него сумку. Отпихивая его своим худым телом. Она толкает его, а он чувствует, что она такая же легкая, как и Джемма.
— Это мое, — говорит она. — Не хочу, чтобы ты трогал ее своими грязными лапами.
— Я только собирался отнести сумку в чертову машину, — говорит он, волоча баул по земле, едва найдя силы поднять его, но полный решимости не отпускать ручку. И ему стыдно за то, что его дочь выглядит такой слабой, хотя в данном случае его не в чем обвинять. — Я не собираюсь с ней убегать. Не переживай. Что у тебя там, кстати?
— Барахло, — говорит она.
И вот они в машине, и машина снова ползет в плотной пробке по внутренней кольцевой дороге, но теперь дорога залита облаком оранжевого света с проблесками красного и осколками серебряного, и все это искусственное освещение дрожит во влажном, неподвижном декабрьском воздухе, и Николь говорит:
— Должно быть, ты там замерзла. Но по крайней мере тебе не пришлось долго ждать.
— Час или два, может быть, — говорит Лили.
— Час или два? — говорит Марк. — У тебя есть мобильный телефон, не так ли? Почему ты не позвонила? В любом случае, я думал, что твой поезд прибывает в три сорок.
— Видимо, он прибыл раньше, ага, — говорит Лили. — А еще у меня не осталось карт на телефон, понял?
— На Ливерпуль-стрит есть часы, правда? — говорит Николь.
— Откуда мне знать, сколько было времени? — говорит Лили. — Я просто села в первый же поезд, который, как мне сказали, следует сюда. Отопление не работало, и никто не купил мне выпить или какой-нибудь еды. Ничего. Ужасные были пассажиры. Даже сигарету не вышло стрельнуть.
— Но твоя мама довезла тебя до Ливерпуль-стрит? Она ведь посадила тебя на нужный поезд? — говорит Николь.
— Типа того, — говорит Лили.
— Что это значит? — закипает Марк. — «Типа того»? — добавляет он, пытаясь подражать ее голосу, ее угрюмому, пронзительному западному акценту.
— Это значит типа того, — говорит Лили.
— Так она тебя посадила на поезд до Лондона или нет? — говорит он. — Как она мне сказала по телефону, она собиралась отправить тебя в начале недели.
— Какая разница? — говорит Лили.
— Большая, — говорит Марк.
— А что, если я не хотела, чтобы она отвозила меня в Лондон и сажала на поезд, как будто я — дитя малолетнее? Что, если я сама это сделала? Что, если я все равно провела последнюю ночь у своих друзей, а? Мне не пять лет. Я бывала в Лондоне много раз, одна-одинешенька. Я справляюсь со всем сама. Я умная, чувак.
— Так что, она не посадила тебя на поезд? — говорит Марк. — Я должен был, еб твою мать, догадаться.
Он не просто зол на Ким, он зол на самого себя, за то, что не предусмотрел такой развязки событий, за то, что ему в голову не пришло, что Лили будет слоняться по Лондону, по всяким местам, сама по себе, ввязываясь в бог знает какие неприятности, — за то, что он был слишком горд и не поехал за ней в Ньюбери, потому что она подвела его. Не предусмотрел ничего, а должен был, особенно после того, как Ким упомянула, что Лили болела, что она похудела, что недавно даже подумывала о том, чтобы сбежать из дома. Но какого черта он должен верить каждому слову, сказанному Ким?
— Марк, даже не смей материться перед Джеммой, — говорит Николь. — Сколько раз мне повторять, чтобы ты этого не делал? Я этого не заслуживаю.
— Да, Марк, — говорит Лили, — следи за своим языком.
— Да, Марк, — со смехом говорит Джемма, — следи за своим языком, а не то он отвалится.
Они сидели в гостиной, смотрели телевизор, рекламу, в которой, казалось, только и говорили о рождественских распродажах, о специальных подборках рождественских CD, о дешевых ювелирных изделиях, о ценах на мебельные гарнитуры, которые будут распродавать со складов на второй день Рождества, и тогда Марк встал и сделал вид, что отправляется на кухню, а потом быстро остановился и сказал:
— Что, если Лили приедет на Рождество? Чаепитие уже давно закончилось, и Джемма быстро уснула, рано отправилась в постель, веря, что так Рождество придет быстрей — несколько вечеров подряд Марк и Николь твердили ей об этом.
— Не особо, — сказала Николь, не отводя глаз от телевизора, она даже не вздрогнула, заметил Марк, обернувшись через плечо, чтобы посмотреть на ее реакцию.
— Но ведь больше к нам никто не собирался? — сказал он, вернувшись в комнату и встав напротив дивана, на котором, поджав под себя ноги, в своей обычной позе сидела Николь. — Твои родители отправляются к твоей сестре. Моя мама будет с Лоуренсом и его тупой семейкой, так что в этом году мы не слишком-то часто будем видеться.
— Не в этом дело, — сказала она. — Я думала, что у нас будет хорошее, спокойное, семейное Рождество, только для нас. Только для нас троих. Именно об этом я и мечтала.
— Ну а теперь будет только для нас четверых, — сказал он. — Она моя дочь, Николь. Если она хочет приехать на Рождество, я не могу ей отказать.
— Нет, ты можешь, — сказала она. — Ты легко можешь сказать — нет. Кстати, это Лили решила поехать сюда в последнюю минуту или это Ким просто хочет избавиться от нее? Чем эта женщина сейчас занимается?
— Ким сказала мне по телефону, что Лили говорила, она хочет провести Рождество с нами. Ей уже плохо от своей мамочки — Ким именно так и сказала.
— Ну да, конечно, а может, мы не хотим праздновать Рождество вместе с ней?
— Кто это мы? У тебя есть свое мнение, у меня — свое.
— Я не понимаю тебя, Марк, — сказала Николь, высвобождая ноги и отворачиваясь от телевизора, но не глядя ему в глаза. — То ты только и делаешь, что поливаешь Лили грязью и материшься, то ты заявляешь, что она — самое важное в твоей жизни. В последний раз, когда ты видел ее, когда ездил в Ньюбери на ее день рождения, ты вернулся, матеря ее на чем свет стоит, ведь так? Ты говорил, что она совершенно невоспитанна и проигнорировала тебя, вместо этого предпочла ускакать куда-то со своими друзьями.
