— Одно можно сказать наверняка — ты никогда такой не станешь.
— О, я бы не была так уверена, — засмеялась она. — Но если всё-таки стану, я позабочусь, чтобы ты никогда об этом не узнал. — Она взяла меня за руку. — У тебя есть время пообедать?
— Конечно, но я нигде не заказал столик.
— Я заказала, — улыбнулась Сьюзи. — В галерее превосходный ресторан, и я заказала столик на двоих, так, на всякий случай… — Она снова улыбнулась.
У меня не осталось особых воспоминаний об этом обеде, помню только, что когда нам принесли счёт, кроме нас, в ресторане уже никого не было.
— Если бы тебе прямо сейчас представилась возможность осуществить любое своё желание, — эту заготовленную фразу я не раз использовал в прошлом, — что бы ты сделала?
Сьюзи ненадолго задумалась и наконец ответила:
— Поехала бы с тобой на выходные в Париж и сходила на выставку ранних работ Пикассо, которая сейчас проходит в Музее д'Орсе. А ты?
— Поехал бы с тобой на выходные в Париж и сходил на выставку ранних работ Пикассо, которая…
Она рассмеялась и, взяв меня за руку, предложила:
— Давай так и сделаем!
Я приехал на вокзал Ватерлоо минут за двадцать до отхода поезда. Я уже заказал номер в своём любимом отеле и столик в ресторане, который может похвастаться тем, что его нет в туристических путеводителях. Я купил два билета в первый класс и стоял под часами, как мы договорились. Сьюзи опоздала всего на пару минут, и её объятие при встрече было явным шагом вперёд — его можно было расшифровать почти как «Мечтаю сорвать с тебя одежду».
Мы держались за руки, пока в окне мелькал английский пейзаж. Как только мы оказались во Франции — меня страшно раздражает, что на французской стороне поезда всегда идут быстрее, — я наклонился и поцеловал её.
Она непринуждённо болтала о своей работе в Нью-Йорке, о выставках, которые нельзя пропустить, и подготовила меня к тому, что мне предстоит увидеть на выставке Пикассо.
— Карандашный портрет его отца, сидящего на стуле, который он написал, когда ему было всего шестнадцать лет, стал предвестником всех его гениальных работ.
Она говорила о Пикассо и его творчестве с такой страстью, какой не найдёшь ни в одной книге по искусству. Когда поезд остановился на вокзале Гар дю Норд, я схватил наши сумки и быстро выскочил из поезда, чтобы оказаться среди первых в очереди на такси.
По дороге в гостиницу Сьюзи всё время смотрела по сторонам, как школьница, впервые попавшая за границу. Помню, я подумал, что она ведёт себя странно для человека, который много путешествует.
Когда такси подъехало к гостинице, я сказал ей, что сам мечтаю быть владельцем подобного заведения — уютного, но без изысков, а уровень обслуживания — выше всяческих похвал. У англичан такие гостиницы — редкость.
— А владелец, Альберт, — просто сокровище.
— С нетерпением жду встречи с ним, — сказала она, и в эту минуту такси остановилось у входа.
Альберт, как я и думал, ждал нас на улице. Я бы тоже встречал его у дверей, если бы он приехал на выходные в Лондон с красивой женщиной.
— Мы оставили для вас ваш обычный номер, мистер Романелли, — сообщил он. Казалось, он едва сдерживается, чтобы не подмигнуть мне.
Сьюзи шагнула вперёд и в упор посмотрела на Альберта.
— А где будет мой номер?
Он улыбнулся ей и не моргнув глазом ответил:
— Полагаю, мадам будет удобно в соседнем номере.
— Ценю вашу заботу, Альберт, — заявила она, — но я предпочла бы занять номер на другом этаже.
На этот раз Альберт растерялся, правда, быстро оправился и потребовал журнал регистрации. Он несколько минут изучал записи, потом сказал:
— У нас есть свободный номер с видом на парк. Он находится прямо под номером мистера Романелли.
Он щёлкнул пальцами и вручил два ключа коридорному, который вертелся поблизости.
— Номер пятьсот семьдесят четыре для мадам и апартаменты Наполеона для мсье.
Коридорный придержал для нас дверь лифта и, как только мы вошли внутрь, нажал кнопки с цифрами «5» и «6». Когда двери открылись на пятом этаже, Сьюзи сказала с улыбкой:
— Встретимся в фойе около восьми?
Я молча кивнул, так как мама не говорила мне, как вести себя в подобной ситуации.
Я достал из сумки вещи, принял душ и завалился на огромную двуспальную кровать. По телевизору шёл чёрно-белый французский фильм. Я так увлёкся сюжетом и уже вот-вот собирался узнать, кто же всё-таки утопил женщину в ванне, когда случайно взглянул на часы. Они показывали без десяти восемь, а я всё ещё не был одет.
Я чертыхнулся, быстро натянул на себя какую-то одежду и, даже не посмотревшись в зеркало, выбежал за дверь. Интересно, кто же всё-таки убийца? Я вскочил в лифт и, когда двери открылись на первом этаже, чертыхнулся снова, потому что Сьюзи уже ждала меня в фойе.
Должен признать, что, увидев её в этом длинном чёрном платье с элегантным разрезом, приоткрывавшем стройное бедро при каждом шаге, я готов был её простить.
В такси по дороге в ресторан она без умолку хвалила свой номер и восхищалась вышколенным персоналом.
За ужином — хочу заметить, еда была восхитительной — она говорила о своей работе в Нью-Йорке и вслух размышляла, вернётся ли когда-нибудь в Лондон. Я старался выглядеть заинтересованным.
Когда я оплатил счёт, она взяла меня за руку и предложила в такой приятный вечер пройтись до гостиницы пешком — тем более, по её словам, она слишком много съела. Она сжала мою руку, и я подумал, что, может быть, всё-таки…
Она не отпускала мою руку до самой гостиницы. Когда мы вошли в вестибюль, коридорный бросился к лифту и открыл перед нами двери.
— Будьте любезны, какой этаж? — спросил он.
— Пятый, — твёрдо ответила Сьюзи.
— Шестой, — вынужден был сказать я.
Сьюзи повернулась и поцеловала меня в щёку. В этот момент двери открылись.
— Я навсегда запомню этот день, — сказала она и вышла.
Я тоже, хотел сказать я, но промолчал. У себя в номере я лежал без сна, пытаясь понять, что всё это значит. Я понимал, что я всего лишь пешка в крупной игре; но кто, в конечном счёте, уберёт меня с доски — слон или конь?
Не помню, когда я заснул, но проснулся около шести. Я вскочил с кровати и с удовольствием отметил, что «Фигаро» уже подсунули под дверь. Я проглотил её от корки до корки и узнал все последние французские скандалы — причём ни одного сексуального, хотел бы добавить, — потом отложил газету в сторону и отправился в душ.
Вниз я спустился около восьми и нашёл Сьюзи в ресторане. Она сидела за угловым столиком, потягивая апельсиновый сок. Одета она была убийственно, и, хотя жертвой явно был не я, мне сильнее, чем прежде, захотелось выяснить, кто же он.
Я опустился на стул напротив неё, и так как никто из нас не произнёс ни слова, другие посетители, вероятно, решили, что мы давно женаты.
— Надеюсь, ты хорошо спала, — наконец нарушил молчание я.
— Да, спасибо, Тони, — ответила Сьюзи. — А ты? — с невинным видом поинтересовалась она.
Я мог придумать сотню ответов, но понимал, что в таком случае никогда не узнаю правды.
— В котором часу ты хотела бы пойти на выставку? — осведомился я.
— В десять, — решительно заявила она и добавила: — Если тебя это устраивает.
— Вполне. — Я взглянул на часы. — Я закажу такси примерно на девять тридцать.
— Встретимся в фойе. — От её слов мы ещё больше стали похожи на семейную пару.
После завтрака я вернулся в номер и стал собирать вещи. Потом позвонил Альберту и сказал, что мы вряд ли останемся ещё на одну ночь.
— Мне очень жаль, мсье, — проговорил он. — Надеюсь только, это не…
— Нет, Альберт, уверяю вас, тут нет вашей вины. Если когда-нибудь я узнаю, кто в этом виноват, я немедленно дам вам знать. Кстати, мне понадобится такси в девять тридцать. Мы поедем в Музей д'Орсе.
— Разумеется, Тони.
Не стану утомлять вас пересказом светских замечаний, которыми мы обменивались в такси по дороге от гостиницы до музея, — нужно обладать гораздо большим писательским талантом, чем обладаю я, чтобы удержать на этом разговоре ваше внимание. Однако было бы несправедливо не признать, что рисунки Пикассо стоили этой поездки. И ещё следует добавить, что комментарии Сьюзи собрали вокруг нас небольшую толпу.
— Карандаш, — объясняла она, — самый жестокий инструмент художника, потому что ничего не оставляет на волю случая.
Она остановилась перед рисунком Пикассо, на котором был изображён его отец, сидящий на стуле. Я был потрясён и долго не мог сдвинуться с места.
— Картина эта примечательна тем, — продолжала Сьюзи, — что Пикассо написал её в возрасте шестнадцати лет. То есть уже тогда было ясно, что традиционное направление наскучит ему задолго до окончания художественной школы. Когда отец увидел рисунок впервые — а он сам был художником, — он… — Сьюзи не договорила фразу. Вместо этого она вдруг схватила меня за руку и, глядя мне прямо в глаза, сказала:
