– Ничего нет, – отвечает мне женщина. – Все заказано. До понедельника – ничего.
Нейту я не говорю – некоторые вещи лучше узнавать лично, – но по дороге туда мой и без того хилый организм предчувствует какой-то стресс и гадает, что же должно случиться.
Мы приходим, я включаю дурака. Сообщаю хостессе свою фамилию.
– Сейчас посмотрю, – отвечает она, и я начинаю нервничать:
– У нас заказано. Мы сюда каждый год приезжаем. Сколько уже? – поворачиваюсь я к Нейту.
– Четыре, – отвечает он, глядя на ботинки.
– Вот уже не менее четырех лет мы сюда приходим, в один и тот же день. И я всегда заказываю столик. – Я начинаю возмущаться – девушка совершенно не реагирует: отвечает кому-то по телефону, я прямо перекрываю ее речь: – Мы думали, что можем на вас положиться.
Она приподнимает палец, будто переводя разговор со мной в режим удержания. У меня голос становится громче, настроение меняется.
– У тебя лицо как у папы, – говорит Нейт.
– Всегда или вот сейчас?
– Вот сейчас.
– Настроение паршивое.
– Хочешь, брось меня тут? Ты пойди, разберись со своей головной болью, а я к кому-нибудь пристроюсь за стол.
– Не вариант, – отвечаю я. – Слушай, может у человека на минутку испортиться настроение? На меня сегодня много навалилось.
Я не могу начать объяснять, как и почему, но шум, успех, блеск этого прекрасного сияющего дня меня гнетут. Все было так чудесно, что меня от этого тошнит, и я не могу объяснить Нейту и его приятелям, что само оживление, заразительная энергия их юности, манящие перспективы будущего – все это для меня чертовски депрессивный фактор.
– Как скажешь, – говорит он, и я чувствую, как он уходит, испаряется, оставляя пустую оболочку.
Хостесса заканчивает телефонный разговор, поворачивается и уходит. Меня подмывает броситься за ней – куда это ты, посреди разговора? Издеваешься надо мной на глазах у мальчишки?
Злость во мне кипит. Не говоря ни слова, я разрываю ее на части, сам удивляясь отвратительной ясности мыслей. Она исключительно непривлекательна – гротескна. До невозможности гордится тем, что кто-нибудь назвал бы хорошей фигурой, одета поэтому в изумрудное платье, слишком тугое, с глубоким вырезом, и буфера вываливаются. Не на хостессу похожа, а на уличную проститутку, на торговку наркотиками. Губы широкие и толстые, смазанные дешевым розовым дерьмом с блестками. Поры огромные, черные, каждая как отдельная выгребная яма, черная с черной головой. Из меня рвутся слова: «Не надо мне тут рассказывать, что вы забыли забронировать столик по заказу месячной давности. Какой вообще в этом смысл, в бронировании, если вы за ним не следите?» – и тут я вспоминаю, что ничего на самом деле не бронировал, и представляю себе, как вываливаю на нее вазочку мятных конфеток, опрокидываю стакан с зубочистками, рекомендую сливочный соус засунуть себе в одно место, а потом мы с пацаном уезжаем в какую-нибудь тошнотную забегаловку за двадцать пять миль отсюда.
Я себе все это представляю и слышу голос Нейта:
– У тебя сейчас такая же противная рожа, как у папы.
Эти слова жалят, ранят глубоко. Не хочется мне, чтобы он думал, будто мы с Джорджем – слабоумные двойники. Не хочу, чтобы он догадывался, что творится у меня в голове.
– Ты как себя чувствуешь? – спрашивает Нейт.
– Вроде нормально. А что – я что-то не то делаю?
Я подумал, не стал ли я мыслить вслух.
– Похоже, задумался.
– Я сегодня не подремал днем. После инсульта я каждый день сплю. Как объяснил доктор, мозг был поражен, и теперь ему нужно время восстановиться.
Хостесса возвращается, ведя с собой приземистого усатого мужчину, который тут же здоровается со мной за руку.
– Извините за задержку, мы не были уверены, что вы придете. Естественно, стол для вас зарезервирован. Сюда, пожалуйста.
Лучше все просто не могло кончиться.
Я копаюсь в кармане, и когда этот человек усаживает нас, я ему сую двадцатку.
– Ты и правда бронировал? – спрашивает Натаниэл.
– Наверное, это твоя мама заранее забронировала. Она была очень организованная.
Официантка не успела еще к нам подойти принять заказ напитков, как Натаниэл наклоняется ко мне через стол.
– Для сведения, – говорит он, – есть традиция: ты мне пиво заказываешь.
– Ты несовершеннолетний.
– Традиция, – повторяет он. – Заказываешь ты, пью я.
Я осматриваюсь. Ни за одним столом никто из детей пива не пьет.
– Мозги мне паришь, – говорю я.
Он молчит.
– Лучше бы ты со мной по-честному, – говорю я. – Это окупается.
– Ладно, – говорит он. – Мне хочется пива.
– Хочешь – получишь, – отвечаю я. – Машину тебе не вести, днем отлично поработал, и вообще какое мне дело. Ты какое предпочитаешь?
– «Гиннес», если у них есть…
– Правда?
– Ну, оно как еда в стакане. Я к нему привык прошлым летом, когда в Оксфорде был.
Я заказываю «Гиннес» и рутбир. Когда приносят, я беру кружку пива, чуть отпиваю и ставлю перед Нейтом.
– Тебе соломинка к нему нужна?
Он пьет, блаженно закрыв глаза. Явно это не первое пиво в его жизни.
– Я видел, как ты хостессу разглядывал, – говорит он, когда отрывается перевести дыхание. – Может, тебе стоит ее на свидание позвать? Ты же холостой теперь?
Знал бы он, что я на самом деле о ней думал.
– Я и понятия не имел, что ты такой спортивный, – говорю я, меняя тему. – У нас в роду спортсменов как-то не особо.
– А это не из твоего рода. Мамина бабушка была знаменитой пловчихой. Первая женщина, проплывшая вокруг острова Манхэттен.
– Правда?
– Ага. А ее муж, мой прадед, был глотателем огня. Колоссальный объем легких имел.
– Никогда бы не подумал.
– Так что не воображай, будто все на свете связано с тобой.
– Мальчики, что вам принести? – спрашивает официантка.
Я вижу директора – входит все в той же юбке, она раздувается над волосатыми и очень белыми коленями.
– Крабовые пироги как? – спрашивает Натаниэл.
– Отличные, – отвечает она. – Стопроцентно мышечная часть.
– Не уверен, что сейчас сезон для крабов, – говорю я.
– Я их каждый год ем, – возражает Нейт. – Мне салат «Айсберг» и голубой сыр, а потом крабовый пирог.
Почему мне всюду мерещится блевотина? Пиво, сыр с плесенью, крабовое мясо?
– Мне тоже «Айсберг» и сыр с плесенью, а потом – стейк дня.
– Жареный или печеный?
– На гриле.
– Картошку – жареную или печеную?
– Печеную, если можно.
Я отпиваю рутбира, и тут к нам идет директор.
– Ты что это пьешь, сынок? – спрашивает он Нейта.
– Да вот, попробовал глоток у дяди – он говорил, что какой-то странный вкус. А как по-вашему? – Он поднимает стакан с пивом в направлении директора.
– Для меня любое пиво – моча. Пью я только бурбон, да и то не на работе.
Подбегает усатый:
– Все тут нормально?
– Принесите этому человеку другое пиво. И юноше тоже можно бы налить еще – что у тебя там было? Кола? – благодушно ревет директор.
– Вообще-то рутбир.
– Хороший у вас спорран, – говорю я, не в силах сдержаться. – Тюленья кожа?
Интересно, откуда я это словечко подцепил – «спорран»?
– Тюленья кожа, – отвечает он. – Зоркий у вас глаз. – Спорран еще дедушкин.
Он включает шотландский акцент на полную мощность.
– Оно и видно, – говорю я, он кивает:
– Приятного аппетита, и поздравляю с восхождением. Рад наконец-то увидеть, откуда у Натаниэла такая удаль.
И он спешит к другому столу.
– О чем это вы? Про какой-то спор или спорт или про что оно?
– Спорран, сумка его. Я похвалил эту сумку. Вот эта штука на цепи называется спорран. В килте карманов нет.
На Нейта это производит впечатление. Я вытаскиваю пакет с таблетками на вечер и раскладываю их: перед едой, во время еды и после еды.
– А что еще должен я знать о тебе, Нейт?
– У меня школа есть в Южной Африке, – говорит он. – И я очень этим горжусь.
– В смысле, ты помогал собирать деньги на строительство школы? Кажется, твоя мама что-то говорила про это.
– Я ее построил, – буднично отвечает он.
– Руками?
– Руками, и руками тех поселян, кто там живет, и с помощью досок, гвоздей и листов металла – материалов, из которых строят школы. И я устроил систему фильтрации воды для деревни. Ее назвали моим именем. Было другое название, но сейчас ее все называют Нейтвиль.
Неужто он правду говорит?
– И как же ты все это смог сделать сам?
– Это не так трудно, как кажется, – поясняет он. – Что-то вроде очень большого «Лего». У меня были сансетовские книги планов для малых строений, я их собирался использовать, чтобы себе что-нибудь на заднем дворе соорудить, и мы выбрали их как источник идеи. Вопрос тут другой: если это может сделать мальчишка, почему другие не могут? Совершенно нет причины миру быть в таком мерзком виде. Просто люди, черт бы их побрал, жуть до чего пассивны и ленивы, и всегда выискивают, что не выйдет, вместо того чтобы искать, что получится.
