А дома и Перс, и матушка еще спали. Из распахнутой маминой двери слышался двойной храп. Но ведь проснутся и увидят, что нет Нади. Придется сегодня же вечером объявить о разрыве, о разводе… Снова приступ жалости к Наде, снова пришлось напомнить себе, что разрыв их неизбежен, что Надя знала с самого начала — и поэтому, наверное, так и осталась чужой со своими жалкими суевериями. Скорей бы пройти сквозь это, пережить…
Вольт уже позавтракал и стоял одетый, когда зазвонил телефон. Он поспешно прикрыл дверь в мамину комнату и снял трубку.
— Вольт Платоныч? С вами говорит Сергей Георгиевич, отец Максимки. Элеонора Петровна сказала, что я могу вам позвонить.
Интонация неуверенная, просительная.
— Да-да, конечно.
— Так вот, как бы нам…
— Надо мне посмотреть на вашего сына. Вы где живете?
— На Петроградской, в конце Кировского. Очень легко ехать, все автобусы! И метро рядом!
Как будто, если бы не легко ехать, то и не поехал бы. Даже неловко слушать. Может быть, от неловкости Вольт ответил несколько надменно:
— Неважно, я на машине.
И сразу сам почувствовал неприятную надменность в своем голосе. Но отец Максимки (как его? — опять с первого раза не запомнил имя-отчество) не расслышал надменности в голосе, или считал, что некоторая надменность естественна для знаменитого специалиста, и подхватил радостно:
— Тем более, тем более! А найти легко: вход с парадного. Лифт.
Вольт подумал, что удобнее всего заехать по пути в институт: Песочная набережная совсем рядом с Кировским.
— Давайте сегодня в двенадцать. Кто-нибудь будет дома?
— Жена! Она не работает из-за… из-за этого.
— Хорошо, значит, в двенадцать. Или в половине первого.
Ведь не знаешь точно, когда освободишься в клинике.
— Пожалуйста! Конечно! Жена будет ждать! Так радуется, будто от приезда Вольта сын сразу
встанет на ноги и пойдет. А ведь, скорее всего, придется разочаровать. Но радовался предстоящему визиту и сам Вольт: после пережитой боли особенно ценен был этот звонок, лишнее доказательство, что он нужен, что остается в его жизни главное! Пациенты тоже иногда помогают врачу.
По дороге в клинику он по привычке посматривал на номера встречных машин, но заметил только один по-лусчастливый, как он называл про себя: 62–26.
В ординаторской Вольт снова не застал Якова Ильича. Подумал было, что тот на каком-нибудь совещании, как и вчера, но оказалось, что Яков Ильич заболел.
— Не просто грипп, что-то серьезное, — приглушив голос, сообщила между затяжками Элла Дмитриевна. — Кажется, кладут на обследование, понимаете — куда? Он знал, что его кладут, но ничего нам не говорил до последнего дня.
Ее лицо просмоленной Венеры было печально-торжественным.
Но Вольт ответил непримиримо:
— Он сам всю жизнь этого добивался. Курил — вот и докурился.
— Господи, вы и правда — Савонарола! Упрекать в такой момент! Да вы хоть оцените мужество: знал, куда его кладут, и не говорил, не пожаловался ни разу!
— Ну, это — элементарное самоуважение, хотя, конечно, не все умеют.
— «Элементарное»! Я бы посмотрела на вас! Подняли бы крик от малейшей боли! Такие непримиримые всегда первыми и ломаются!
Невозможно же ответить: «Я каждый день терплю и еще ни разу не пожаловался!» — вот бы и получилась та самая жалоба.
— Этого никто заранее не знает про себя.
— Видала я таких. Вся ваша физкультура — от трусости. И не курите от трусости! Потому и злорадствуете!
Выходит, жалеть и ахать — это участие, это гуманность, а сказать прямо, что сам виноват, — злорадство. Не давали бы курить, гнали бы отовсюду с папиросой — вот была бы гуманность!
— Я не злорадствую, я недоумеваю: как можно знать все — и курить?
Элла Дмитриевна посмотрела с видом превосходства:
— Вам и не понять. Вы — робот. Вы идете кратчайшим путем от причины к следствию. А человеческий путь извилист…
— Вам самой не надоели подобные банальности? Все, что неразумно, всякая слабость — ах, это человечно! Зато разум для вас всегда бесчеловечен!
И ведь Надя твердит то же самое — немного по-своему, но по сути то же: всякий бред ей мил, только бы подальше от разума. Дожили в двадцатом веке!
Злясь не столько на Эллу Дмитриевну — что ему до нее? — сколько заочно на Надю, Вольт оборвал ненужный разговор и выскочил из ординаторской, довольно сильно хлопнув дверью. Несколько больных, гулявших по коридору, посмотрели на него с удивлением.
Немного успокоившись, он вспомнил про Якова Ильича и подумал, что тот и правда держался на удивление достойно. Пожалуй, Вольт от него такого не ожидал. Жаль, конечно, человека, хоть и сам во всем виноват.
Зато старик Мокроусов порадовал новым случаем, записанным в школьную тетрадку. Тот же невозможный почерк:
«Я Платоныч тебе про Светку Яковлеву которую тоже к нам в разведвзвод прислали для особого задания. Пришли на связь с партизанами а у них пацан трехмесячный матка вчера погибла а других баб нет чтобы кормящие. А про корову забыли с какой стороны доится и про козу, У Светки тоже никаких детей ни счас ни раньше не успела но ей сразу подкинули как полноночной женщине он у ней на руках орет а кормить совершенно нечем. Так не поверишь от тоски Светка вся до черноты усохла а на третий день когда не орал а хрипел только у ней пошло молоко. Капитан Братанов чья она ППЖ тоже не поверил выматерил будто скрыла ребенка на стороне а на самом деле чистая правда. Ты говорил писать про геройство так оно у Светки настоящее геройство и есть только не в голове одной или в сердце где храбрости полагается быть а насквозь во всем теле а по женским особенно».
Да, порадовал старик Мокроусов! И написал хорошо, и тема — будто специально для Вольта. Правда, несколько таких случаев описано, Вольт их включил в свою книгу, но все равно, каждый такой случай — находка! И как здорово сказано: «геройство насквозь во всем теле»! То есть и это от головы, от воли, но как образ — здорово!
И незаменимый пример для немедленной проповеди!
— Видите, сами пишете, Егор Иваныч, что молоко пошло у нерожавшей девицы от силы воли, а вы не можете язвы свои заживить!
— Да не девица она, эта Светка! Нашел оправдание.
— Неважно. Детей не было? Не было, сами написали. Значит, и молоку взяться неоткуда. А вот появилось! Вы-то сами понимаете, что это чудо?! Куда там библейскому, когда высекли воду из скалы! Такая, значит, сила жалости! Вот и вы себя пожалейте, ногу свою.
— Да надо бы. Только труднее себя самого жалеть, Вольт Платоныч!
Только бы найти отговорку.
— Но все же меньше язвы? Затягиваются?
— Затягиваются.
— Вот и дальше будут затягиваться. А вы старайтесь, записывайте еще случаи. Да вспоминайте про Светку!
Отличное сделалось настроение! Жалко, Марина сегодня не дежурила, а то бы сразу привел ее в кабинетик грозной Авроры Степановны и помирил бы! Ну чего им делить на самом деле? Точно, помирил бы — бывают такие минуты, когда все удается.
В таком же настроении приехал к Максимке.
Открыла ему женщина на вид почти пожилая. Вольт уже из рассказа Грушевой знал, что Максимка — поздний ребенок, ну а несчастье, стало быть, состарило еще больше.
— Это вы, доктор? Мы на вас я не знаю как надеемся!
Конечно, нужно, чтобы во врача верили, не только сам пациент, но и родственники, — нужно, но в данном случае… Вдруг разочарование?
Квартира большая, обставленная. Но грустная, как и хозяйка.
— Вот сюда, доктор.
Из детской кровати на Вольта смотрел не малыш, а прямо-таки маленький мудрец. Всезнающий.
— Вот, Максим, это доктор. Новый доктор. Женщина говорила без обычных сюсюкающих интонаций, как со взрослым.
И мальчик сказал высоким детским голосом, но с совершенно взрослой интонацией:
— Здравствуйте, доктор, как вас зовут?
Да сколько ж ему лет? Грушева вчера говорила: четыре. Не может быть!
— Здравствуй, Максим, меня зовут Вольт Платоныч.
Руки у мальчика были беспрерывно чем-то заняты. Только усевшись вплотную к кровати, Вольт разглядел: в руках у Максима крошечный котенок. Странная игрушка — но все бывает.
— Это Китик, — сказал Максим. — Он будет ходить и бегать, если его много-много тереть.
— Делать массаж, — подсказала мать Максима.
— Массаж. Я все время его тру. Массаж. И я тоже смогу, как он.
Не вопрос, а утверждение.
И сколько убежденности в этом: «Я тоже смогу, как он»! Не может быть, чтобы четыре года! Да откуда такие берутся?! Или страдание воспитывает?
— Вы понимаете, доктор, у наших соседей родила кошка. Котенок не ходит. Ветеринарша сказала, что можно вылечить, если очень долго массировать. Но кто же будет возиться? Надо усыпить. Мой муж узнал случайно и принес Максиму. И с тех пор Максим массирует и массирует. Часами. Вот так…
