На следующий день, зайдя в класс, все, кого это интересовало, могли увидеть на Ларисином столе раскрытый журнал с заложенными в нем записками. Когда все заняли свои места, Лариса гневно заявила, что вчера они вели себя безобразно, что они ее очень подвели этим и продемонстрировали свое полное неуважение, поскольку все это произошло как раз в тот момент, когда она была на совещании у директора, где, в частности, обсуждалась и ситуация в их классе. Им прекрасно известно, что ей пришлось приступить к работе в очень незавидных условиях: посреди учебного года взять класс, в котором сменились уже две учительницы, – и что пошла она на это отнюдь не по своей охоте, так как это неожиданное предложение ломало некоторые ее личные планы, а согласившись на настойчивые уговоры администрации школы, решившей в этой тяжелой и сложной ситуации пойти им навстречу и найти для них постоянного классного руководителя. Но эта неблагодарность пусть останется на их совести… Главное же заключается в том, что вчера один из них позволил себе совершить гадкую, мерзкую, подлую – именно так, другими словами не скажешь, – грязную выходку, направленную даже не против нее – с этим-то она еще как-нибудь справилась бы, она, слава богу, взрослый человек и не такое встречала в своей жизни, – но против совершенно беззащитного существа – одной из девочек их класса.
«Кто, что…» – взволнованно зашелестел ошеломленный класс, пытаясь вычислить, кого же из девчонок сегодня нет. Только несколько человек понимали, о чем идет речь, и молча ждали, ужасаясь в глубине души. Фурман сидел в расслабленной позе, чуть боком, с ледяными и почти трясущимися руками и ногами. При этом он тяжко уставился в висок скромно склонившей голову Любки, пытаясь внушить ей, чтобы она повернулась и посмотрела ему в глаза. Но слова Ларисы Константиновны приводили его в отчаяние: «Ну, она и дала… – смятенно возражал он ее оценке. – Да о чем она говорит-то? Где все это?!»
– К сожалению, я вынуждена буду назвать имя этой девочки, хотя она и просила меня не делать этого. Я очень хорошо понимаю ее нежелание продолжать участвовать во всей этой грязной истории и поэтому прошу у нее прощения за то, что все-таки начала этот тяжелый и для меня самой разговор. Но избежать его в любом случае не удастся, то, что произошло, слишком серьезно, и лучше сделать это не откладывая… Видимо, я должна сказать еще, что сама эта девочка настаивала на том, чтобы никакого обсуждения в классе не было вообще, и вчера я была склонна согласиться с ней. Но подумав, я все же решила, что нельзя все это оставить просто так и что такой разговор необходим – не столько самой этой девочке, сколько всем вам. Не стану больше скрывать ее имя, чтобы не провоцировать вас на ненужные догадки, вы все хорошо знаете эту девочку, ее зовут Люба Гуссель.
Класс вздохнул с некоторым облегчением и приготовился слушать дальше.
– Я надеюсь, что Люба все же простит меня, а у вас хватит такта, чтобы не превратить все это в фарс. Я знаю, что Люба сегодня всю ночь проплакала и все-таки нашла в себе мужество придти в школу, хотя я хорошо понимаю, каково ей сейчас просто даже находиться здесь, в классе, после того, что с ней случилось. Прошу вас оценить это и отнестись к Любе с сочувствием – если вы на него еще способны. Своим вчерашним поведением вы заставили меня в этом сильно сомневаться.
Думаю, для вас не будет большим секретом, что перед тем, как придти работать к вам в класс, я говорила с вашей первой учительницей и услышала от нее исключительно хорошие отзывы о подавляющем большинстве из вас. Тогда это очень удивило меня, так как я считала, что такого класса просто не может быть. Но, начав с вами работать, я почти поверила, что «невозможное возможно» и что это так и есть. Однако после того, что произошло вчера, я, честно говоря, нахожусь просто в растерянности. Не знаю, то ли она сильно в вас ошибалась, то ли с вами что-то произошло за это короткое время, но только вы оказались совсем не такими. В чем-то, возможно, и лучше, а в чем-то – хуже, но, во всяком случае, вы намного сложнее и, хотя, может быть, это вам и будет неприятно услышать о себе, но это так, – вы оказались намного грубее, чем я могла себе представить по рассказам вашей учительницы.
«Что ж, – шевельнулись все, – нам ведь тоже пришлось кое-что пережить…»
– Возвращаясь к тому, с чего мы начали, я хочу вам сказать, что самой Любе известно имя ее обидчика. Но она отказывается назвать его не только мне, но и всем остальным, хотя ее очень просили об этом – и ее семья, которая тоже чувствует себя оскорбленной, и администрация школы, куда Любины родители обратились за защитой. Более того, в разговоре со мной Люба сказала, что она прощает этого человека. Я уважаю Любу за то, что она нашла в себе такие силы, и считаю это ее правом. Тем не менее я сама – и как ваш педагог, и как женщина, да и просто как взрослый человек, – я лично не могу все это так оставить и считаю своим долгом довести это дело до конца. Нравится вам это или нет, но на мне лежит ответственность за ваш класс, в том числе и перед вашими родителями, и я просто не могу допустить, чтобы тот, кто совершил этот отвратительный поступок, ушел безнаказанным – это означало бы, что в будущем возможно повторение чего-либо подобного.
Родители Любы, если виновник станет им известен, вероятно, будут настаивать на каком-то своем наказании – но это уже пусть решают они сами вместе с дирекцией школы или с кем-то еще, меня это не волнует. Для меня как вашего классного руководителя важно другое. Этот человек находится сейчас здесь, среди вас, мне это известно совершенно точно, хотя я, как уже говорила, и не знаю, кто это. Но я обещаю, что не начну урок до тех пор, пока он не извинится, причем дважды. Во-первых, он должен просить прощения у Любы Гуссель, над девичьей честью которой он посмел так жестоко надругаться… Я вижу, некоторые из вас улыбаются – должно быть, им никогда прежде не приходилось слышать слово «честь», они незнакомы с этим понятием и не знают, что честь должна быть у каждого человека. Что ж, это их проблема, но мне очень жаль их родителей, которые вырастили их такими моральными уродами… А во-вторых, я считаю, что вы – все без исключения – виноваты передо мной: не только за свое вчерашнее отвратительное поведение, но и за сегодняшний вынужденный срыв урока. По-моему, я ничем не заслужила такого отношения к себе. Так что пусть тот из вас, кому вчера хватило смелости тайно сделать подлость, сейчас попробует найти в себе смелость встать и при всех попросить прощения также и у меня. Только после этого я смогу продолжать с вами заниматься. Люба, ты можешь сесть… А вы теперь думайте и решайте, как вам жить дальше. Когда надумаете, скажете.
Лариса села за свой стол и стала что-то писать, не обращая внимания на поднявшееся осторожное гудение. Думать над тем, как жить дальше, похоже, никто не умел, поэтому все стали выдвигать предположения. С одной стороны, когда оказалось, что пострадавшая вчера девчонка – это Гуся, кое-что немножко прояснилось, по крайней мере возможные мотивы совершенного преступления. Но вот что именно случилось, оставалось загадкой: Любка-то вроде цела и здорова, никаких синяков не видно… Что же с ней сделали? И кто? Двоечник Судариков? Румянцев?.. На стоящего Фурмана не сразу обратили внимание и сперва спрашивали, чего он. Не отвечая, он только странно улыбался.
Постепенно все разговоры в классе истощились. Все с интересом поглядывали то на Фурмана, то на гордо страдающую Гусселъ, то на Ларису, ожидая, что будет дальше.
Наконец учительница подняла голову.
– Ты хочешь меня о чем-то спросить, Фурман?
– Нет, – Фурман сжал губы и помотал головой.
– Почему же тогда ты встал?
– Это я… – у него немного запершило в горле. – Я написал эту записку и прошу у вас прощения.
– Какую записку? О чем ты, я не понимаю. Скажи яснее, – она холодно смотрела Фурману в глаза.
– Ну, вчера я написал Гусселъ записку, она у вас на столе лежит…
– Там у меня много записок… Так, ну хорошо. – Она сделала глубокий вдох. – Ты написал эту записку, и что же дальше?
– Ничего, – сказал Фурман, пожав плечами, и от неожиданности все засмеялись. Интересно, что же Фурик там написал? Он ведь может… Но зачем он…
– Так, пожалуйста, тише все! – сердито крикнула Лариса, и все опять примолкли. – Ладно, несмотря на избранный тобою довольно странный способ просить извинения, я готова считать, что передо мной ты это сделал. Ты не хочешь ничего добавить к тому, что ты нам сказал?
Фурман показал, что вроде бы ему нечего добавить.
– А тебе не кажется, что тебе следует еще попросить прощения у Любы Гуссель?
Подумав для виду, Фурман грустно сказал:
– Нет.
Лариса Константиновна растерялась, класс зашумел, довольный этим спектаклем, многие показывали Фурману, что они за него, а Любка, сильно покраснев, неловко выбралась из-за парты и выбежала из класса, хлопнув дверью. Фурману стало ее жалко, но он сказал себе, что это же она сама все это затеяла; что же – она хотела, чтобы он еще и перед ней?..
