Чарли задумался, потом сказал, что, поскольку собирается стать зоологом и много путешествовать, ему, пожалуй, лучше не жениться. Стелла ответила, что, по ее мнению, это разумно.
Что до работы Макса, она оказалась не столь интересной, как он ожидал. Видимо, он тешил себя надеждой, что работа не будет скучной, но Стелла видела, что Макс уже скучает и чувствует себя в их новом положении почти как Чарли, хотя не хочет признаваться в этом. Ему было невыносимо думать, что он оказался на периферии, где его карьера заглохнет, а тем временем другие, менее одаренные, получают места, которые должны были бы достаться ему. Макс был честолюбив, и Стелла иногда думала, не злится ли он на нее за испорченную карьеру больше, чем за неверность.
В северный Уэльс пришла зима, ранняя, унылая. По утрам Макс отводил Чарли в школу и отправлялся в больницу, а Стелла бродила неприкаянной. Если ей нужна была машина, приходилось подниматься вместе со всеми, но теперь она просыпалась поздно, так как ночами подолгу лежала без сна. Целыми днями лил дождь. Вставая с постели, она видела густое серые тучи, плывущие над долиной, слышала стук дождя по крыше и, разумеется, непрестанный лай зверюги, как они с Чарли окрестили черно-белую овчарку, которую Тревор Уильяме держал на цепи в будке за домом. Однажды они пошли взглянуть на нее. Собака яростно бросалась на них и, если бы не цепь, определенно перегрызла бы им горло. Чарли расстроился – он считал ужасной жестокостью держать животное целыми днями на цепи. Мальчик хотел подружиться с ней, но всякий раз, когда приближался к будке, собака бросалась на него, скаля зубы и неистово лая. В конце концов он испугался, что цепь когда-нибудь порвется, и отказался от своего намерения.
У Стеллы дни проходили однообразно. Ей требовалось заставлять себя убираться и готовить еду. Она стала набирать вес и не придавала этому значения. Подолгу смотрела в кухонное окно, за которым дождь лил на луга; пробудясь от своих грез, не могла вспомнить, о чем думала. Когда дождь прекращался, она выходила прогуляться по расположенной за домом дороге к вершине холма, откуда открывался вид на соседнюю долину с беспорядочно разбросанными фермерскими домами и карьером вдали. Дождевая вода с шумом неслась по канавам за густыми живыми изгородями, овцы, когда Стелла проходила мимо, сбивались в кучи и блеяли. Она редко встречала кого-то; иногда мимо нее проезжал Тревор Уильяме. Он кивал ей, но никогда не останавливался. Листья опали и плыли по канавам густой массой. С голых ветвей капала вода. Однажды, когда Стелла стояла на вершине холма, тучи разошлись, ненадолго проглянуло солнце, и его водянистое сияние казалось чудом, явлением Бога. На ней были высокие сапоги, натиравшие пятки, и длинный серый плащ. Стелла давно не делала прически, но это не имело никакого значения, поскольку она ни с кем не виделась. Она пыталась представить себе Эдгара, все еще находящегося где-то вдали, но торопящегося к ней.
По субботам они втроем ездили за покупками. Стелла не любила выходные. Дом в эти дни казался переполненным, ее раздражал шум. Приходилось больше готовить, а стряпня занимала ее все меньше. Сама она ела постоянно, все, что попадалось под руку, оттого и полнела. Дожидалась понедельника, когда в доме снова станет пусто и тихо. Иногда заходила Мэйр, и она пили чай на кухне. Мэйр Стеллу не раздражала, так как обе не испытывали желания вести разговоры.
Секс с Тревором Уильямсом впервые состоялся у Стеллы в середине ноября. Не по ее почину – ей не приходило в голову думать о нем как о партнере. Случилось это в то утро, когда Мэйр уехала на несколько дней к матери. Стелла сидела за кухонным столом с чашкой чая, лениво листая журнал. Послышался стук в заднюю дверь, она выглянула в окно и увидела Тревора. На ней все еще был халат. Стелла открыла, и Тревор спросил, можно ли зайти к ней на минутку. Она отступила в сторону, он вошел, прямиком направился к окну и стал смотреть на долину. Стоял один из тех дней, когда воцарялась полнейшая тишина, без малейшего ветерка; неподвижные деревья как будто прислушивались к какому-то движению глубоко под землей – возможно, это медленно текла кровь мертвых валлийцев, убитых сыновей Оуэна Глендауэра[2]. Стелла ненавидела эти тихие дни, они наполняли ее ужасом, в них таилась какая-то безымянная угроза. Она стояла у плиты, сложив на груди руки, и наблюдала за Тревором.
– Почему так тихо? – спросила она. – Терпеть не могу такие дни.
Тревор обернулся.
– В самом деле, Стелла?
Он никогда еще не называл ее Стеллой, никак не обращался к ней. Тут она поняла, для чего он пришел, и лениво подумала, как ей быть. Тревор уже стоял перед ней. Руки она держала все так же сложенными на груди.
– Ты красивая, – сказал Тревор.
Голос его с валлийским акцентом был хриплым, негромким. Глаза, казалось, пожирали ее. Стелла почувствовала, как что-то шевельнулось внутри, легчайшую искру проникнутого любопытством желания, возбуждение, столь легкое, что его можно было подавить за секунду. Она ждала. Тревор сказал, чего хочет. Искра ярко вспыхнула, и он это увидел, коснулся ее волос, потом положил ладонь ей на затылок, придвинулся вплотную, коснулся другой рукой ее груди и поцеловал. Стелла чуть отпрянула от него. Теперь в ней пробудилось желание, однако она отдавала себе отчет лишь в легком, бесстрастном любопытстве к этому мужчине, угрюмому фермеру, пришедшему утром и заговорившему о сексе.
– Здесь это так делается? – спросила она.
– Что?
Теперь он плотно прижимался к ней пахом. Стелла уперлась ладонями в его плечи, собираясь оттолкнуть. Кожа его была совершенно белой от ветров с дождями, глаза – маленькими, узкими, глубоко сидящими, синевато-серыми. В дыхании ощущался запах табачного дыма.
– То, что делаешь ты. Входят и объявляют, чего хотят?
Тревор не ответил, он неотрывно смотрел ей в глаза и принялся поглаживать ложбинку между бедром и животом. Она невольно слегка расставила ноги. Тревор сунул руку под халат и мягко прижал к лобку. Стелла подумала, что можно уступить ему, почему бы и нет? Тревор был очень пылок, она давно не испытывала ни малейшей страсти, и остановить теперь его было нелегко; пожалуй, он бы ее изнасиловал.
– Ну что, пойдем тогда в спальню? – сказала Стелла, и он неприятно улыбнулся, радуясь, что перехитрил ее.
В спальне Стелла встала коленями на кровать, держась за подголовник, амортизируя руками его толчки. Глаза ее были закрыты, разум пуст, и она всего раз заговорила с ним, попросила не изливать семя внутрь. Стелла уже несколько недель обходилась без противозачаточного колпачка, в нем не было нужды.
– Занимаешься ты этим с Мэйр? – спросила она потом, лежа и глядя, как Тревор надевает брюки.
– Изредка, – ответил он. – А ты с мужем не занимаешься совсем.
Стелла промолчала. Тревор сел на кровать и стал смотреть на нее как человек, подсчитывающий доходы. Стелла представила себе, что в его гроссбухе появилась запись: «Женщина, живущая под одной крышей со мной».
– Повезло тебе, да? – сказала Стелла. – Ты не думал, что это окажется так легко.
– Видно было, что ты страдаешь от одиночества.
– Я не страдаю.
После этого Тревор ушел. Он пытался заключить то, что назвал условиями, но Стелла не стала слушать. Она не собиралась входить ни в его расписание, ни в его гроссбух. Любопытство ее было удовлетворено, и она оставалась такой же равнодушной к Тревору, как и прежде. Подумала, что это удивительно: мужчина может зайти поутру к женщине на кухню, сказать ей, чего он хочет, и получить. Неужели здесь и вправду так делается?
Макс вернулся домой раздраженным, как будто знал, что она снова изменила ему; на самом деле его беспокоили их жилищные условия. Принесенная из сарая кровать стояла теперь в комнате Чарли, но это было не очень удобно. В стенном шкафу места не хватало, поэтому Максу пришлось развесить свои костюмы в комнате Стеллы, и она заставляла его брать с вечера то, что понадобится утром, так как не хотела, чтобы он входил спозаранку и будил ее. Не было у него и подходящего места для работы; если он раскладывал бумаги на столе в гостиной, то отвлекался всякий раз, когда кто-то поднимался по лестнице, которая от кухни шла наверх, прилегая к противоположной стене.
Осознав несправедливость, Макс начал выражать ее, и теперь в балансе их отношений что-то сместилось. Не связанный более кодексом галантности по отношению к падшей женщине, он, казалось, интересовался только сыном, и Стелла понимала, что когда-нибудь ее обеспеченной жизни придет конец. Макс бросит ее – не сразу, но бросит – и заберет с собой Чарли. И теперь подобие их семейной жизни, видимость ее, а не сущность стали для Стеллы единственной опорой и защитой. Перспектива лишиться этого подобия очень беспокоила Стеллу, но, даже видя, что оно начинает исчезать, она не могла притворяться, что испытывает к Максу что-то, кроме безразличия.
