Ознакомительная версия.
Мы в Синг-Синг не попали. Но посетили две другие тюрьмы, одну в городе Ливингстоне, штат Техас, другую в Луизиане. С нее я и начну, с самой большой тюрьмы в Соединенных Штатах Америки, название которой — «Ангола»…
В ней содержатся более пяти тысяч заключенных. И все они дожидаются своей смерти, потому что все они — за исключением человек десяти, приговоренных к смертной казни — приговорены к пожизненному заключению.
В «Анголе» нами занимался помощник начальника тюрьмы по связям с общественностью, некто Гарри Янг. Мужчина видный, здоровенный, усатый, лет пятидесяти пяти. Часто улыбается, любит сострить, ввернуть смачное словцо, дает вам понять, что вы — дорогие и желанные гости, но не спускает с вас глаз. Все вопросы — только ему, запрещено разговаривать с кем-либо из тюремного персонала без его личного разрешения, то же относится к заключенным. Жаль, конечно, что не было начальника тюрьмы, Берла Кейна, жаль, потому что говорят, что с его приходом порядки в «Анголе» радикально изменились.
Брайан Кан подтвердил (он как адвокат в свое время сумел вытащить невинного человека из этой тюрьмы), что «Ангола» пользовалась репутацией самой страшной, самой кровавой и жестокой тюрьмы Америки. Управляли всем сами заключенные, дело дошло до того, что в знак протеста против жестокого обращения тридцать один человек перерезал свое ахиллово сухожилие.
Берл Кейн — как рассказывают — человек глубоко религиозный, который считает, что пожизненное заключение само по себе тяжелейшее наказание, что надо способствовать тому, чтобы человек сохранял чувство собственного достоинства, переродился, вновь, по сути дела, стал человеком.
Конечно, мы видели не все. Нам не показали камеры-одиночки, где держат «непослушных» по двадцать три часа в сутки и выпускают на прогулку только на один час. Нам не показали тюремный карцер, равно как и те камеры, в которых сидят приговоренные к смертной казни. Но многое показали, и это произвело впечатление: заключенные ходят в своей одежде, а не в тюремной робе, им позволяется носить нормальные ремни, пользоваться шариковой ручкой, ходить по помещениям, где они исполняют ту или иную работу.
В «Анголе» есть свое радио, которым управляет заключенный Уолтер Дикс, приговоренный к пожизненному заключению за убийство. Он сидит уже восемнадцать лет. Он говорит:
— Наш начальник — просто подарок от Бога.
— Правда? Все тут твердят это.
— Да, он позволяет нам быть людьми. Мы же не звери. К нам здесь относятся как к людям, а не как к животным, нам многое разрешается. Не думаю, что в других тюрьмах, как у нас, можно подойти к служащим поздороваться за руку… Это такая тюрьма, понимаете, дар Божий…
Вот парадокс: эти люди никогда не выйдут отсюда, но их пытаются сделать людьми, а во всех других тюрьмах, откуда когда-то выйдут, отсидев свои сроки, заключенные, из них делают зверей.
В «Анголе» даже есть хоспис, в нем работают около пятидесяти добровольцев, среди них — Тед Джорбан, осужденный на 140 лет (из них он уже отсидел около 40). Вот его слова:
— Раньше здесь человек умирал в одиночестве, а теперь рядом с ним кто-то есть. Понимаете, то есть рядом с тобой, с умирающим, постоянно находится кто-то 24 часа в сутки. Буквально сидит рядом, пока человек умирает, чтобы тот умирал не в одиночестве…
Конечно, я увидел в «Анголе»: как под палящим августовским солнцем трудятся в поле, собирая какие-то плоды, заключенные, трудятся по двенадцать часов кряду. Это, как объяснили мне, новички, к тому же осужденные за «сексуальные преступления» (в основном изнасилования). После двенадцати часов такой изнурительной работы, объяснил нам г-н Янг, эти люди еле волочат ноги, и ими проще управлять, не возникает конфликтов. Они будут работать так каждый день в течение трех месяцев, потом отличившихся послушным поведением переведут на другие, менее тяжелые работы. Два или три раза в день привозят в здоровенных пластмассовых бочках воду — людям надо пить. Поодаль на коне сидит часовой с винтовкой. Он не спускает глаз с заключенных. Второй страж, тоже на коне, постоянно курсирует между работающими, следит за тем, чтобы они не разговаривали, не отлынивали — у него нет оружия, чтобы заключенные, в случае чего, не смогли бы отнять его. При возникновении любого беспорядка вооруженный караульный достает винтовку и стреляет вверх, если это не приводит ни к чему, он стреляет на поражение…
«Ангола» произвела на меня странное впечатление. Было такое ощущение, будто я попал на какой-то остров покоя и благоденствия, но при этом меня не покидало чувство, что где-то рядом находится невидимая мне дверь, за которой творятся невообразимые ужасы. Почему? Не знаю…
* * *
В тюрьме Ливингстона предстояло интервью с приговоренным к смертной казни.
Описывать эту тюрьму особо нечего. Подъезд к ней охраняется полицейскими, она расположена за несколькими рядами колючей проволоки высотой метра четыре. Сама проволока не колючая, а усеяна мелкими стальными лезвиями — она так и называется по-английски — razor wire, «лезвийная проволока». Поставили машину на парковку и пошли к главному входу — нас было только двое, оператор и я, больше не разрешалось. Вошли. Небольшое, со всех сторон просматриваемое помещение, всего один человек охраны: крупная блондинка лет сорока пяти с почти прозрачными голубыми глазами. Разговаривала вежливо, но без тени радушия. Проверила документы, вызвала представителя тюрьмы по работе с прессой. Это оказалась вполне милая темноволосая девушка, очень приветливая. Повела нас в отдельное здание, специально отведенное для таких встреч. Небольшой вестибюль, затем коридор. Справа — стена. Слева — ряд камер, отделенные от коридора пуленепробиваемым стеклом, у каждой камеры с наружной стороны — настенный телефон, такой же телефон внутри камеры.
— Постойте здесь, сейчас приведут заключенного, — сказала она, подведя нас к одной из камер.
Вскоре появился приговоренный — высокий, очень красивый чернокожий молодой человек лет двадцати. Руки за спиной в наручниках. Ввели его в камеру, заперли за ним дверь, в которой на уровне сидящего человека проделано круглое отверстие. Сев на стул, он просунул руки в это отверстие, и с него сняли наручники. Он снял телефонную трубку, его примеру последовал я, и он сказал:
— Привет. Меня зовут Кристофер Янг, я приговорен к смертной казни за убийство при попытке ограбления.
Дальше я привожу наиболее, на мой взгляд, важные отрывки из нашего интервью. Они не нуждаются в комментариях.
— Вы признались в этом преступлении?
— Нет. Я невиновен.
— Но коллегия присяжных заседателей признала вас виновным. И вас приговорили к смертной казни.
— Да.
— Скажите, пожалуйста, что вы думаете о смертной казни как таковой? В принципе.
— Я думаю, это просто такой способ очистить улицы от тех, кто им кажется «плохим», они решили взять на себя работу Бога, понимаете?
— Понимаю.
— Сейчас в Техасе любого к смерти могут приговорить. Даже тех, кто ее совершенно не заслуживает, кто ничего такого не сделал, чтобы его казнить. Как я, например. Но приговорить могут любого.
— Вы знаете, сейчас во многих странах мира и в ряде штатов США нет смертной казни. Там считают, что максимум, что можно «взять» с преступника — это пожизненное заключение в тюрьме. Что вы думаете об этом?
— Ну, это, может, даже более жестоко, чем смертная казнь, ведь так? Представьте себе: всю жизнь на нарах!
— У вас были деньги на адвоката?
— Нет, не было.
— Значит, адвоката предоставило государство?
— Да.
— Можно ли сказать, что те, у кого есть деньги, как правило имеют больше шансов быть оправданными?
— О да! Это хорошо заметно здесь, в Техасе. Среди смертников нет ни одного, у кого был собственный, частный адвокат.
— Правда?
— Сейчас в списке смертников в Техасе — 380 человек, и у всех были адвокаты, предоставленные государством.
— А как насчет всего этого равенства и так далее?
— Это вы о чем?
— В Конституции сказано, что все люди равны от рождения и так далее.
— Да это все слова только. Как должно быть. Но никто не вспоминает об этом, пока не окажется в ситуации вроде моей. А когда ты все-таки оказываешься в подобной ситуации, ты начинаешь задумываться о том, что где написано, что где сказано, о том, что написано в их законах, которые они принимают и сами же их нарушают. Они хотят, чтобы ты их соблюдал, сами их не соблюдают.
— А вы обжаловали свой приговор?
— Да.
— Он на апелляции?
— Да, на апелляции. Не знаю, уже рассматривают ее или нет — я же здесь всего пять месяцев как приговорили к смертной казни. Может, и не дошла еще.
— Правда?
— Да, и неизвестно, когда дойдет и ею займутся.
— То есть это будет долгая история?
Ознакомительная версия.
