Довид остановился, уперся глазами в землю, сказал:
— Не отдашь назад?
— Не отдам.
— Окончательно?
— Окончательно.
Довид без перехода сказал дальше:
— Тебя Малка за гроши мучала. Зусель сказал, где гроши закопал. Надо пойти — откопать. Тебе отдам. Ты государственный человек, употребишь по закону.
— Что за гроши? Откуда у Зуселя?
Довид отмахнулся.
На кладбище у могилы Малки стоял Зусель. В красной железнодорожной фуражке, правда, с отковыренной кокардой, но в остальном непоношенная. Занимался своим обычным делом — молился. С-под фуражки набекрень чернела ермолка.
Я толкнул в бок Довида:
— Ну, Зусель фраер! А я думал, старый картуз только с головой у него снимется!
Довид показал на Малкино постоянное место упокоения:
— Она купила. У нее кофта оставалась, еще с до войны, поменяла. Зусель, как его Евка с Чернигова приволокла, хватался за пустую голову и сильно кричал, чтоб закрыли. Малка и принесла ему. Сильно он полюбил. Первые слова его, когда опять заговорил: «Меня Малка закрыла».
Довид присел на скамеечку. Закачался, как Зусель, повторял за ним слова.
Ну что, Зусель на меня ноль внимания. Зыркнул вроде на незнакомого. Даже слова не прервал.
Я спросил Довида:
— Скамейку кто делал?
Довид ответил без задержки:
— Сунька. — По-хозяйски огладил сиденье. — Гладкая, как колено. На совесть сделал. — И языком прицокнул от удовольствия.
Старики молились долго, под конец Довид встал рядом с Зуселем.
Я прилег невдалеке на траву между могилами. Ждал, пока закончат голосить и так далее.
Довид рассмотрел меня в траве не сразу.
Позвал:
— Михаил! Где ты?
Я отозвался.
Старики пошли на голос.
Я говорю:
— Лягайте. Травичка мягкая, где еще полежим спокойно, как не тут? Тенек, птички поют. Чистый рай.
Довид присел на траву первый. За ним и Зусель прилег.
Я приступил:
— Ну, товарищи, давайте теперь сначала. Рассказывайте, кто может. Первое слово тебе, Довид Срулевич. А там посмотрим-послушаем, вдруг и гражданин Табачник подтянется языком своим. Хорошо, что при Малке получится разговор. Она и в гроб пошла с думкой про меня, что я гроши украл или как.
Довид посмотрел в сторону Зуселя. Тот лежал на спине. Дремал. Козырек торчал в самый верх. Фуражка даже не ссунулась — сильно врезалась в голову. Маловатая. Вроде вросла.
Я показал пальцем на голову Зуселя.
— Не больно ему? Давит.
Довид уверенно ответил:
— Не мешает. — Помолчал, оглянулся на все боки, кинул глаза на небо, потом на землю под собой.
Я спросил:
— Что ты кругом смотришь? Кто напугал?
Довид усмехнулся. И я подумал, что он проснулся только теперь, в данную минуту. После Евсея, после Бэлки, после всего. Лицо у него разгладилось. Даже помолодело. Насколько можно. Ясно ж, обманчивая видимость, но я обрадовался. Ему еще Вовку с Гришкой тянуть и тянуть.
Я подбодрил:
— Не журись, Довид Срулевич. Государство не оставит. Добрые люди также помогут. Вот Сима с Сунькой, и сам Файда к тебе с заботой. И Зусель поправляется. На светлый путь выходите. С потерями, конечно. Но выходите. И я под боком. И Любочка. Согласен?
Довид согласился.
Но с трудом выговорил:
— Я за Ёськой не скучаю. Плачу горькими слезами, аж задыхаюсь. А не скучаю. Я после этого кто? Скажи, Миша.
— Я тебе скажу честно. Не скучаешь, потому что рассудил и пришел к правильному выводу. Ёське у нас с Любочкой лучше. По возрасту он родителей уже забыл. По крайней мере они ушли на второе место. Мы ему теперь самые родные и близкие. И ты, как грамотный человек, это отмечаешь в своих мыслях. А старшенькие — им забывать тяжелей. Им — с тобой лучше. И ты после этого — человек со здравым размышлением. Значит, с тебя в дальнейшем будет толк.
— Может… Ты правда так считаешь? Есть возможность жить?
— Есть. Точно есть.
— Я сразу после Евсея и Бэлки сомневался. А теперь вроде и не сомневаюсь. Я плохо тебе хотел. Сильно плохо. В мозгах у меня засело, что ты виноватый. А ты ж не виноватый?
— В чем? — Я чувствовал, что сейчас пойдет нужная мне ниточка. Надо ее потянуть. Самостоятельно Довид не справится. Тонкая работа. — Тебя дурманом обкурили. С одной стороны Зусель, с другой — Лаевская. С Зуселя спросу нету. Религиозный пережиток. А Лаевская свою корысть соблюдала. Правильно? Я все знаю, ты мне только подтверди. Мы по косточкам разберем. Как рыбу разделаем. Чистый фарш будет. Прожуем и не подавимся. Не подавимся, Довид! Тебе хлопцев поднимать, подумай!
Довид смотрел на мои ноги. Сандалии на мне запылились, в дырочки набилась земля. Широкие гражданские брюки задрались высоко, и моя белая нога в волосах выглядела некрасиво.
Я поправил штанину. Отряхнул.
Сказал для перемены:
— Я, Довид, без формы. Жарко. И свободней. Люди не ожидают, что я их к чему-нибудь привлеку. Хоть если совесть чистая, так милиционеру только радуются. Внушает спокойствие. Тебе как, в форме я больше нравлюсь?
Довид заметил без участия:
— А я смотрю, ты без сапогов. Летом без сапогов прохладней. И в доме не грюкают. Евсей любил грюкать. Дети просили — он и грюкал. Чечетку бил.
Зусель зашевелился. Я повернулся в его сторону.
Он открыл глаза, что-то сказал по-еврейски одним словом, с вопросом.
Довид погладил его по фуражке:
— Спи, Зусель, спи. Шлофн.
Я приступил к Довиду вплотную:
— Давай дальше. Не сбивайся с курса. Курс твой правильный. На искоренение допущенных ошибок. Тем более я теперь не при исполнении. Ну! — Я для близости сильно тронул его за плечо.
Показания он дал следующие.
После войны в Чернигове поселилась Лаевская. Басин ее знал наглядно как интересную женщину.
Однажды он увидел Евсея, который прогуливался с этой дамочкой в неположенном месте — возле Еловщины, где начинается лес. Причем гуляли они близко под ручку, фактически вплотную. А Басин в лесу находился по делу: с неким товарищем воровали древесину на дрова по договоренности с лесником. В сложившихся обстоятельствах Басин не мог себя обнаружить и отложил выяснение до удачного случая в спокойных условиях.
Встретил Евсея с работы и спросил, или у него есть совесть. Растерянный Евсей ответил: имеется. Басин спросил, как же при наличии совести муж его Бэлки гуляет с чужой женщиной под ручку от посторонних глаз в лесной местности?
Евсей смекнул, что тесть настроен скандально, и заверил, что получилась роковая ошибка. Дамочка — есть негласный сотрудник милиции, и у них в лесу состоялась явка. Но говорил сбивчиво и без напора. Тянул подальше от здания милиции и оглядывался, вроде его режут на месте.
Басин сделал вид, что поверил. Но в душе переживал.
Евсей уезжал с заданиями в районы Черниговской области. Иногда с ночевкой. Всякий раз Басин это внутренне отмечал, имея в виду свои подозрения. Оценивал с новой силой совместную жизнь дочки и зятя. Особенно по ночам, когда оставался в их доме. Для чего устраивал так, что засиживался до глубокой темноты, и ему стелили на полу. Довид прислушивался, ловил свидетельства отношений между Евсеем и Бэлкой, тактично засыпал, когда кровать начинала под ними ходить ходуном.
Наконец Довид пришел к выводу, что у них все идет надлежащим чередом. С тех пор на эту тему царило строгое молчание.
Довид продолжил так:
— В сорок восьмом — сорок девятом, правда, Евсей стал крепко выпивать. Я подсел до него с разными своими мыслями. Говорю, как положено, шепотом. Так и так. Люди рассуждают на интересную тему. С сорок восьмого года говорят, говорят. Думали, до кого надо дойдет, а не дошло. Или дошло, но в сильно неправильном виде. Теперь из-за этого гонения. Получается разрез с еврейским народонаселением по линии партии-правительства. Ходили слухи среди евреев, что всех их гамузом отправят в только что образованное государство Израиль. В мире неспокойно. Империалисты и так далее. Если опять война — на евреях отыграются с новой силой, потому что не всех же поубивали. А советское государство ощущает ответственность за своих граждан, хоть и евреев, и потому рассматривает вопрос, чтоб их отправить куда-нибудь. Если возникнет в ходе новой неизвестно с кем войны необходимость большой эвакуации масс, так хоть за евреев будут спокойные. А потом, когда в мире все окончательно уляжется, вернут всех обратно по прежним местам жительства. Мне Зусель рассказывал. Он по еврейским домам ходит, слушает людей. Люди недоумевают. Теперь получается неразбериха. То вроде хотят собирать евреев для оживления, то опять сворачивают. Я не от себя излагал, я Зуселя повторял. Еще Зусель сказал, письмо напишет на самый верх.
Евсей зыркнул на меня — спьяну, конечно, — и заорал: «Куда на самый верх? Что он людей баламутит? Что он выспрашивает? Он людей может под статью подвести».
