— Похоже, сотня баксов или около того. Плюс полтинник.
— Да мы живем!
— Не мы, а я, — сказал он.
— Да иди ты.
— Шучу-шучу.
— Что собираешься с этим делать? — спросил я. Он посмотрел на меня, вытер нос и сказал:
— Пошли в торговый центр. Есть идея.
Итак, у нас было сто пятьдесят долларов и весь вечер субботы, и вот что мы придумали: Майк купил Эрин Макдугал такую штуку на шею, которая на самом деле две штуки, с серебряным сердечком, которое разламывается надвое, одна половинка — парню, вторая — девчонке, и выгравировал на ней надпись и всякую такую хрень, и стоило это блин целых шестьдесят баксов. Плюс двадцать пять за гравировку, так что на самом деле на этот тупой подарок ушло восемьдесят пять, и написано там было «Майк и Эрин, в такой чудесный 1991 год», что, на мой взгляд, вообще на хрен не имело никакого смысла, но надежды отговорить его не было никакой, так что я помалкивал в тряпочку.
Я пошел в магазин под названием «Слон и канарейка», где продавалась безумная, дурацкая бижутерия и солнечные очки, и всякая такая девчачья хрень, в этом магазине я чуть однажды не проколол себе ухо, но в последний момент прибздел.
— Что ты тут собираешься покупать? Здесь же сплошные пластиковые браслеты, дерьмо.
— Вот это, — сказал я. — Вот это для нее.
В углу магазина сгрудились мягкие игрушки — мишки, собачки, кролики, котята, тигрята — и типа всякие леденцы и браслеты, и разное такое дерьмо, которое в магазине могут засунуть в суперпрочный воздушный шарик, знаете, такой вот подарок: мягкая игрушка с типа конфетой или там я не знаю, но внутри воздушного шарика. По-моему, охренительно гениально.
— Чувак, ты что, подаришь ей воздушный шарик? — спросил Майк
— Вроде как зверушка внутри шарика.
— За шестьдесят баксов?
— На целый месяц хватит!
— Чувак, это самая тупая идея на свете.
— Нет, чувак, — сказал я. — Подарить какой-то девчонке, с которой ты и трех недель не встречаешься, серебряную блин цепочку с гравировкой — вот это самая тупая идея на свете.
— Да это шик! — сказал он.
— Нет, совсем нет. Это ее вырубит.
— И как же это ее вырубит? — спросил он.
— Это же как руку предложить. И сердце. Мой подарок забавный. Дурацкий такой.
— Дурацкий, это точно, — сказал он.
— Мм, продавщица, — сказал я пятнадцатилетней блондинке с излишком косметики, скучающей за стойкой. — Я хочу животное в воздушном шарике. Можете мне помочь?
Она щелкнула жвачкой и кивнула.
— Какое животное?
— Ну не знаю. Какое животное, Майк? — спросил я.
— Только не собаку. У нее собака сбежала в детстве, и она сильно переживала.
— Ладно, собаку не надо, — сказал я. — Как насчет… как насчет медведя? — спросил я.
Девчонка за стойкой округлила глаза.
— Все медведей берут, — сказал она, беря с полки белого мишку.
— Хорошо, хорошо, как насчет тигра?
— Тигра? — спросил Майк.
— Да, я подарю ей тигра. В шарике. Заплати девушке, — сказал я Майку. Он кивнул и вытащил из кармана остаток нашей добычи.
— Почему тигра-то блин?
— Ну не знаю, — сказал я. — Нравятся мне тигры. Прикольно ведь, правда? Прикольно? — спросил я девушку, которая надувала гигантский красный шарик. Она поглядела через плечо и грустно кивнула.
— Я бы не отказалась, — сказала она. — Я молюсь Богу, чтобы кто-нибудь сделал такое для меня, просто ни ради чего. Вот так и узнаешь, что встречаешься с хорошим парнем. Они делают такие вещи ни ради чего, — сказала она, и я пихнул Майка локтем в бок, усмехаясь.
Хотите верьте, хотите нет, но с этой цепочкой и гравировкой «Майк и Эрин, в такой чудесный 1991 год» все прошло как по маслу. Эрин Макдугал просто влюбилась в нее, в смысле, просто влюбилась. Она запрыгнула Майку на колени и попросила помочь застегнуть ее на шее, и то же сделала с его половинкой, и они вдвоем возились на диване и целовались, и Эрин Макдугал хихикала и говорила: «Какая прелесть, какая прелесть».
Что ж, потом встал я и полез в белый бумажный пакет, и сказал Дори закрыть глаза, что она и сделала, но потом стала подсматривать, и я остановился, а она вздохнула и отвернулась лицом к дивану, и я вытащил большой воздушный шар и подмигнул Майку, который покачал головой, и Эрин Макдугал смотрела на меня, как на сумасшедшего, должно быть думая: Что это еще за штука? Но мне было все равно, потому что, ну, я знал, что это прикольно. Я знал, что это нелепо и глупо, но мне было все равно, потому что это был я, наверное, и мне правда нравилась эта девчонка, и я хотел с ней быть самим собой, что ли. В общем, в конце концов я вытащил большой красный шарик и сказал: «Можно», и она открыла глаза и посмотрела на шарик, потом на меня, потом снова на шарик.
— Это тигр, — сказал я. — В шарике.
Дори снова уставилась на него и улыбнулась, и я не мог сказать, притворяется она или нет, но потом она подошла и поцеловала меня в щеку, и сказала:
— Мне очень нравятся тигры.
— Правда? — спросил я.
— Ага, — сказала она. — В смысле, не то чтобы я их собирала, или что, но они мне правда нравятся.
— И мне, — сказал я и поцеловал ее. — Это ведь не глупо, правда?
— Нет, мне правда нравится. Прикольно, — сказала она. — Это, ну, так на тебя похоже.
— Я подумал, ну, ты же не носишь украшения, так что, ну вот, — сказал я. — Я не хотел этого, знаешь, «Давай дружить» и все такое.
— Мне нравится, правда, нравится, — сказала она, обвивая мою шею руками.
— Ну хорошо, — сказал я. Мы сели на диван, тигр в шарике на коленях Дори.
— Эй, — сказала она.
— Да?
— У меня есть секрет.
— Правда? — спросил я.
— Правда, — сказала она.
Она придвинулась ближе ко мне и поднесла губы к моему уху, и произнесла слова, слова, которые должны были изменить мою жизнь, бесповоротно:
— У меня дома никого нет.
— Правда, — переспросил я, выпрямляясь и улыбаясь.
— Правда, — повторила она, подмигивая.
— И?
— И у меня дома никого нет, — снова сказала она, и мы поднялись и побежали, вдвоем, рука в руке.
Я никогда раньше не бывал в комнате Дори, не говоря уже об остальном доме. Меня пускали не дальше крыльца, вот, собственно, и все. Комната Дори была вся белая, с красным ковром, и все в ней было такое чистое, на стене висел плакат с Дэвидом Боуи, затягивающимся сигаретой, а на узкой кровати лежали подушечки в форме сердец, что, признаться, меня удивило.
— Итак? — сказала она, вроде как нервничая. — Вот собственно. Это моя комната. Что думаешь?
— Мило, — сказал я.
— Точно.
— Правда.
— Ну и? — сказала она, вроде как хлопая в ладоши.
— Ну и, — сказал я, и мы начали целоваться и обниматься, падая на кровать. В одно мгновение коричневая рубашка Дори оказалась расстегнута, мой свитер стянут, ее блестящие черные ботинки на полу, мои штаны спущены, ее джинсы сняты, ее носки стянуты, ее волосы у меня на лице, ее рот у моего подбородка, ее коричневый атласный лифчик расстегнут, мои штанины опущены на ботинки, ее руки стягивают с меня футболку через голову. Мы быстро нырнули под бежевое покрывало, она помахала в воздухе белыми трусиками, бросила их на пол и засмеялась. Я касался ее кожи, такой гладкой, такой ароматной, и почему-то она покрылась пупырышками от холода, и я, вроде как неловко, стянул с себя трусы и сбросил их с кровати и затем, внезапно вспомнив, сел прямо и полез в карман штанов за резинкой, которую как-то дал мне Майк.
Вернемся:
Майк на стоянке у аптеки «Оско Драг», облокотившись на детскую карусель, прикуривая сигарету, достает из заднего кармана кошелек, открывает его, вынимает завернутый в фольгу презерватив и говорит: «Без него ни шагу. Ты же не хочешь вдруг оказаться папочкой, правда?»
— Правда, — говорю я.
— В общем, покупай новый раз в месяц, — говорит он. — А то мало ли что.
— А то мало ли что, — повторяю я.
— Держи, — говорит он.
Затем:
Майк сидит на буром диване в своем подвале в белом несвежем белье, крутит косяк, время от времени оглядывает маленькую комнату, качает головой, улыбается. Говорит «Придется тебе вернуть мне ту резинку», и подмигивает мне, потому что в спальне его ждет Эрин Макдугал, и я, открыв кошелек, вручаю его ему и еще улыбаюсь.
Затем:
Майк как сумасшедший вылетает из «Оско Драг», на бегу хватает меня за руку, набирает скорость — через стоянку, через железнодорожные пути, через забор, на кладбище, я едва дышу, сердце в ушах, он достает из-под джинсовой куртки новенькую упаковку презервативов, вручает мне несколько, говорит: «С ребрышками», и задыхаясь: «знаешь, чтоб ей было приятно».
— Ага, — говорю я, сгибаясь, пытаясь дышать.
