В ответ он смеется Он, безусловно, понимает о чем я веду речь, но ему отчего-то смешно и сеется он так, словно знает нечто, что не известно мне, отчего мои слова кажутся ему глупыми Оказывается, я понимаю его смех правильно, и уже в следующее мгновенье слышу подтверждение своих мыслей.
— Глупая женщина — произносит он смеясь и больше не говорит ни слова, а, перестав смеяться, внимательно смотрит на меня И снова какая-то сумасшедшая интуиция вдруг обретенная мною подсказывает, что в этот момент он решает мою судьбу и судьбу истекающего кровью человека, а возможно и всех остальных пассажиров автобуса — детей и их напуганной воспитательницы, и еще я остро ощущаю, словно вижу почти наяву, как в нем борются два возможных ответа на мою просьбу, два решения, словно две вечно противостоящие друг другу силы Наверное выбор не занял у него много времени, этот человек из породы тех, кто решения принимает стремительно, но мне кажется что миновала вечность Наконец он небрежно роняет, продолжая сверлить меня немигающим взглядом своих светло-карих, почти желтых глаз.
— Хорошо, я добрый — иди лечи его, если умеешь, — и что-то коротко то ли сообщает, то ли приказывает своим людям.
Первое, что увидел Павлов, когда пришел в сознание были документы из его портфеля разбросанные на уровне его лица — он еще не ощущал своего тела и не понимал, в каком положении, где оно находится и вообще, что с ним происходит — только увидел небрежно разметанные бумаги на уровне глаз и ближе всех к нему — копию четвертой гравюры, драгоценный листок, бережно упакованный им перед дорогой в пергамент, теперь валялся без него и был к тому же покрыт какими-то бурыми пятнами Это Павлова возмутило и он сильно рванулся вперед, стремясь немедленно защитить свои бесценные бумаги, но испытал острую очень сильную боль, от которой на несколько мгновений в глаза померк свет Вместе с картиной окружающего мира к нему вернулось и ощущения пространства, он понял, что лежит на полу, покрытом жестким ковром с коротким туго закрученным ворсом, пол пах бензином и пылью и его пространство было ограничено с обеих сторон невысокой ступенькой над которой возвышались толстые основания кресел Это был проход между креслами с большом автобусе и едва сообразив это, Павлов вспомнил все Он еще раз попытался пошевелиться на сей раз, чтобы встать на ноги, но снова острая боль на несколько мгновений ослепила его и даже лишила сознания Очевидно он вскрикнул или застонал, потому, что сверху раздался ломкий мальчишеский голос.
— Вам больно?.
— Больно, — ответил Павлов, уже не пытаясь пошевелиться, чтобы поднять голову и взглянуть на мальчика, но тут же попросил его, — Собери, пожалуйста мои бумаги.
Он еще плохо ориентировался в происходящем и не мог оценить степени опасности своей просьбы, но бумаги и особенно гравюра для него сейчас были главным и гораздо более существенным, чем даже собственное ранение, лишавшее его возможности двигаться Мальчик послушно сполз с кресла и присев на корточки начал аккуратно собирать разбросанные по полу документы Теперь Павлов увидел его лицо — смуглое, обрамленное короткими вьющимися волосами На вид ему было лет тринадцать.
— Я сильно ранен? — спросил Павлов, немного успокоившись за судьбу своих бумаг.
Мальчик внимательно посмотрел на него и неопределенно пожал плечами.
— Крови много, рану не видно Они стреляли в спину, я видел, потом тащили в автобус, — он говорил с легким южным акцентом, более всего похожим на грузинский.
— Откуда ты? — спросил Павлов Все, что произошло с ним на дороге после слов мальчика вдруг вспомнилось ему, включая сухой треск сзади и удар в плечо «Значит, детские крики мне не почудились», подумал он, глядя как смуглый мальчик старательно укладывает собранные листы в аккуратную стопку.
— Из Цхинвали Знаете, где это?.
— Конечно Ты грузин?.
— Осетин С грузинами мы воюем — серьезно, но просто, как о деле вполне обычном, сказал мальчик.
— Как тебя зовут?.
— Таймураз А вы — еврей?.
— Нет, русский, — Это хорошо, — задумчиво сказал Таймураз.
— Почему? — Павлов не удивился его вопросу, в конце концов они были в Израиле, но глубокомысленное заключение мальчика повергло его в изумление.
— Они, может быть, вас не убьют тогда Еврея бы убили…
— Кто они? — Павлов, наконец вспомнил, что ничего не знает о террористах, в чьих руках оказался, да и вообще о том, что собственно произошло.
— Палестинцы Они с евреями воюют.
— А почему они напали на вас?.
— Мы — заложники Теперь они будут что-нибудь просить у евреев, а если они не дадут — убьют нас.
— Детей? — конечно Павлов и сам мог догадаться о смысле произошедшего в целом, но то что захвачен был автобус с российскими детьми не укладывалось в его голове, насколько он мог сейчас соображать и анализировать ситуацию подобного история еще не знала.
Мальчик же, напротив, был совсем не удивлен и вроде бы даже не испуган.
— Детей еще лучше, — серьезно со знанием дела заметил он, — так больше подействует.
— Послушай меня, — Павлов постарался, чтобы голос его звучал как можно более убедительно и спокойно, — Никто не посмеет вас убить и никто этого не допустит Но вот со мной может что-нибудь случится Сам говоришь, крови много, а рану не видно, поэтому я хочу тебя попросить об одной услуге Можно?.
Мальчик только кивнул головой, но по выражению его глаз было видно, что он очень хорошо понимает, что имеет в виду Павлов и к просьбе относится крайне серьезно.
— Так вот, пускай эти бумаги пока будут у тебя И если со мной что-нибудь произойдет, ты их сохрани А потом, когда вас освободят отдай кому-нибудь из взрослых, лучше всего из нашего посольства Знаешь, что такое посольство?.
Мальчик снова кивнул.
— И скажи, что передать надо в Московский университет, МГУ Запомнишь?.
— Запомню А что там?.
— Это исторические документы Очень древние, вернее их копии для ученых они очень важны.
— Вы ученый?.
— Да, я преподаю в Московском университете.
— А Карину Рубеновну они убили, — неожиданно сказал мальчик.
— Кто это, Карина Рубеновна? — говорить Павлову становилось все труднее Боли он как ни странно не чувствовал, но было ощущение, что его медленно сковывает то ли сон, то ли забытье — ему все труднее было шевелить языком, голос мальчика становился тише и был не очень четок, а сам он словно расплывался перед глазами Павлова, как если бы на них вдруг навернулись слезы, но слез не было, — Кто — Карина Рубеновна?.
— Учительница, — откуда-то издалека ответил мальчик., — наша учительница., из детдома.
Он сказал еще что-то, но Павлов уже его не слышал.
Потом он приходил в себя еще несколько раз — всякий раз от острой боли, сначала, когда его грубо перетаскивали из прохода на заднее сидение автобуса — террористы к тому времени завершили свои кровавые дела на дороге и автобус рванулся к оливковой рощице, потом еще несколько раз, когда автобус особенно сильно подбрасывало на ухабах, но каждый раз всего на несколько секунд и снова проваливался в темноту, он не чувствовал и не видел ничего, но где-то глубоко в его подсознании словно включился невидимый счетчик Это счетчик медленно и методично отсчитывал каждую каплю крови, струящейся из его тела — и каждая эта капля уносила мгновение его жизни, это тоже учитывал счетчик.
Считать же ему оставалось похоже недолго, и он безгласный пытался предупредить об этом угасающее сознание Павлова Быть может поэтому, на доли секунды придя в себя то ли от очередного толчка автобуса, то ли почувствовав подле себя какое-то постороннее движение, он открыл глаза и смутно различая в отдалении чей-то неясный, силуэт попросил о помощи.
Была уже ночь.
— Если бы я был генералом, то давно уже дал приказ на штурм.
— Ты дурак Если бы начался штурм они бы взорвали нас Видел — у них в зеленом мешке взрывчатка?.
— Не взорвали бы Им тоже жить охота.
— Взорвали бы. Они воюют за Аллаха, он потом прощает их и берет в рай, поэтому они не боятся умирать.
— Откуда это ты знаешь?.
— Я знаю, чеченцы тоже воюют за Аллаха, поэтому наши их не победили, а знаешь как бомбили! Все дома разрушили! Наш тоже…
Это рассуждают дети Они сгрудились на задних сидениях автобуса и даже на полу, вокруг нас с Евгением Он полулежит на последнем сидении, а я сижу подле него Каким-то образом мне все-таки удалось перевязать его так, что кровотечение прекратилось и сейчас он утверждает, что чувствует себя почти нормально.
За окнами автобуса светло как днем и очень шумно Ночь сегодня так и не смогла вступить в свои права Тьму рассеивают яркие лучи прожекторов, красно-синие всполохи мигалок, временами оглушительно стрекочет вертолет зависая где — то совсем рядом, слышатся чьи-то переговоры по рации, воют сирены. — все это происходит совсем рядом и где-то бесконечно далеко, в другом, потерянном для нас быть может навсегда мире. Рассудок подсказывает, что там. который уже. час идут напряженные переговоры и на кону — ни много ни мало — наши жизни, десятки если не сотни людей в какой — ни будь сотне метров напряженно наблюдают за нами, готовые к любым действиям да и весь мир наверное взбудоражен известиями о том, что происходит в эти минуты на шоссе No 1 государства Израиль, но в сознании эти соображения укладываются плохо Оно, сознание, медленно погружается в состояние унылой обреченности Вроде бы все мы, и террористы взявшие нас в плен и мы, их жертвы — заложники обречены стать вечными обитателями злосчастного автобуса как если бы кто-то злой и могущественный начертил вокруг него страшный магический круг, проникнуть за который не дано никому и уже никогда По крайней мере ни от кого из нас ничего сейчас не зависит и это действует на всех парализующе Террористы теперь совсем не обращают на нас внимания — они заняли передние кресла автобуса, почти не покидают их и не разговаривают даже между собою лишь изредка перебрасываясь короткими тихими фразами. Мы же полу — шепотом общаемся между собой и с детьми.
