— Во-вторых, — говорил Рой, — не думай, что мне это так легко далось. Это был сущий ад.
— Это почему же?
— Да потому, что пришлось делать вид, будто ты не беременна, хотя все они только и делали, что приставали с вопросами — с чего да с чего.
— И ты сказал?
— Нет.
— Точно?
— Да! Тсс-с!
— Ты сам кричишь.
— Из-за тебя.
— Нет, ты кричишь, потому что ты заврался, Рой.
— Я не сказал им, Люси. Ну что ты на меня взъелась? В самом деле, я просто удивляюсь, почему я им не сказал. Почему нельзя открыть правду? Ведь мы все равно поженимся.
— Поженимся?
— Ну я хочу сказать — смогли бы пожениться, если б я им сказал…
— Ты хочешь сказать, что, раз ты им не сказал, мы не поженимся?
— В том-то и вся штука. Вот что путает все карты. То есть я хочу сказать, они приводят столько доводов, почему нам надо подождать хотя бы до июня.
— Ну?
— Ну, и это серьезные доводы. Мне кажется, против серьезных доводов трудно возражать, только и всего.
— И поэтому ты согласился ждать?
— Я сказал, что подумаю.
— Но разве мы можем ждать?
— Слушай, надо мне было выбраться из дому или нет? Я и так пропустил целый день.
— С машиной ты мог бы в любой момент…
— Но не мог же я уехать в разгар скандала! Ты ничего не понимаешь!
— Отчего же? Почему не мог?
— Слушай, зачем мне их злить, зачем морочить им голову? Я не сделал ничего плохого. Совсем даже наоборот. И почему бы нам попросту не сказать правду? Мне, знаешь ли, не к чему врать родителям.
— Мне тоже, Рой, если мы говорим об одном и том же.
— Но ведь ты ж соврала.
— Потому что мне так захотелось!
— Почему?
— Слушай, будь мужчиной! Ну как ты себя ведешь?
— Но ведь это ты все от них скрываешь? Знай они правду, они бы нас поняли.
— Рой, тебе в самом деле кажется, будто они кинутся мне на шею, если узнают насчет ребенка?
— Я сказал, что они поймут, только и всего.
— Но понять прежде всего нужно нам — нам с тобой, Рой!
— Что ж, может, это и правильно… в отношении твоих.
— А чем они хуже твоих, Рой? Думаешь, твои лучше? Слушай, если ты не хочешь жениться на мне, потому что кто-то начал тебе нашептывать, будто я тебе не пара, — не волнуйся, я тебя неволить не стану.
Молчание. Секунда, другая… Наконец он сказал:
— Но я ведь сам хочу.
— А мне кажется, Рой, это вовсе не так. — Она закрыла лицо руками. — Верно? „Верь мне, верь мне“, — а на самом деле вот оно что получается.
— Ну нет… что ты… Только должен тебе сказать, в последние дни ты ведешь себя так, что поневоле не захочется жить с тобой под одной крышей. Ты вдруг стала такой…
— Какой такой? Плебейкой?
— Нет, — сказал он, — такой неласковой.
— Ах, значит, вот оно что?
— Да, вроде того, особенно в последнее время.
— А что еще?
— Ну ладно, Люси, если говорить серьезно — ты стала ужасно злая.
— Посмотрела б я на тебя, если бы у тебя был уговор с человеком, а потом…
— Да нет, не просто злая, а…
— Что?
— …словно чокнутая.
— Ты действительно думаешь, что я свихнулась?
— Я этого не говорил. Я не говорил, что ты свихнулась.
— А кто же это сказал?
— Никто.
— Кто?
— Никто!
— Может быть, — сказала она, помолчав, — это из-за тебя я и делаюсь чокнутой, Рой Бассарт.
— Тогда чего же ты так хочешь выскочить за меня?
— А я и не хочу.
— Ну, знаешь, тогда не делай мне такого одолжения.
— И не стану, даже не подумаю, — сказала она. — Потому что ты этого не заслужил.
— Как же, как же. А что ты тогда будешь делать? Выскочишь за другого?
— Слушай, знаешь, что я тебе скажу? Да я еще в июле хотела тебя бросить. С того самого дня, как ты снял эту комнату, чтоб спать на большой кровати, эх ты, младенец!
— Ну, тогда ты долго раскачивалась, вот что!
— Я не раскачивалась! Я не хотела тебя огорчать, Рой. Я жалела тебя!
— Как же, как же!
— Да, я боялась, что, если я нанесу такой удар по твоему самолюбию, ты бросишь фотографию. Но я все равно собиралась с тобой распрощаться в День Благодарения и так бы и сделала, если бы вместо этого не должна была выходить за тебя замуж.
— Знаешь, я переживу, если ты не выполнишь этого долга.
— Я думала, тебе будет легче перенести все это в Либерти-Сентре, где ты сможешь утешаться своим любимым печеньем.
— Ну так вот, я плакать не стану, если хочешь знать. Меня не так уж легко заставить прослезиться. А печенье здесь совершенно ни при чем. Я даже не понял, что ты хочешь этим сказать. И кроме того, — добавил он, — если бы тебе так уж приспичило меня бросить, будь спокойна, ты б меня бросила. А уж стал бы я плакать или нет, это тебя бы не интересовало.
— Да?
— Потому что ты не способна переживать, как все люди.
— Я не способна? Откуда ты это взял?
— Люси! Ты плачешь?
— О нет… Я ведь не способна переживать, как все люди. Я настоящий камень — меня не прошибешь.
— Нет, ты плачешь. — Он подошел к кровати — она лежала навзничь, закрыв лицо руками. — Не надо. Пожалуйста, не надо. Я вовсе не то хотел сказать, правда.
— Рой, — спросила она, — кто это сказал, что я сумасшедшая? Кто сказал, что я не способна переживать?
— Переживать, как все люди!.. Да нет, никто не говорил.
— А все-таки, Рой? Кто, дядя Джулиан?
— Никто.
— А ты и поверил?
Ничего подобного. Да и не говорил он этого.
— Ну, я тоже много чего могу о нем порассказать. И как твой дядюшка смотрит на меня! И как он лез ко мне целоваться на вечеринке!
— Летом, что ли? Ну, так это в шутку. Ты ведь тоже поцеловала его в ответ. Ну что ты только говоришь, Люси.
— Я говорю, что ты слепой! Ты не видишь, до чего они страшные люди! До чего испорченные и злые! Они тебе внушают, будто я плебейка и даже переживать не способна, а ты им веришь!
— Как раз не верю.
— А все из-за чего? Ну, Рой? Говори!
— Что сказать?
— Ну ясно, из-за отца! Но я не сажала его в тюрьму!
— Я этого не говорил.
— Он сам себя засадил! И это было бог знает когда, с этим давно покончено, и я ничем не хуже ни тебя, ни их, ни вообще кого бы то ни было!
Тут дверь в комнату распахнулась, и вспыхнул свет.
На пороге стояла миссис Блоджет, хозяйка Роя: худая, нервная, недоверчивая вдова с узким, словно щель, ртом и фантастической способностью выражать неодобрение, сужая его еще сильнее. Она хранила красноречивое молчание — ей и не нужно было ничего говорить.
— Да, но как вы сюда попали? — спросил Рой тоном человека, оскорбленного в своих законных правах. Он молниеносно встал между Люси и хозяйкой. — Так как же, миссис Блоджет?
— С помощью ключа, мистер Бассарт. А вот как она попала сюда? Вставай, бесстыдница!
— Рой, — прошептала Люси.
Он продолжал загораживать ее.
— Тебе говорят, вставай с кровати, — потребовала миссис Блоджет. — И убирайся.
Но Рой стоял на своем.
— Должен вам сказать, что открывать своим ключом чужую дверь не принято.
— Не указывайте мне, что принято, а что нет, мистер Бассарт. Я поверила, будто вы бывший военный…
— Но…
— Что „но“, сэр? И у вас хватает наглости сказать мне, будто вам неизвестны правила поведения, заведенные в этом доме, — так, что ли?
— Вы не совсем поняли, в чем дело, — сказал Рой.
— Чего тут понимать?
— Если вы успокоитесь, я вам объясню.
— Успокоюсь я или нет, вам все равно придется объясниться, хотя мне и нечего успокаиваться. У меня уже бывали такие случаи, мистер Бассарт. Один в тридцать седьмом году а другой сразу за ним — в тридцать восьмом. Оба на вид вполне приличные люди, но только на вид. А нутро у вас у всех одинаковое. — Ее рот стал совсем невидимым. — Прощелыги, вот вы кто, — произнесла она.
— Но тут совсем другое дело, — сказал Рой. — Это моя невеста.
— Кто? Отойдите-ка в сторону, дайте мне на нее посмотреть.
— Рой, — попросила Люси, — отойди.
Он, не переставая улыбаться, отстранился.
— Миссис Блоджет, моя квартирная хозяйка, о которой я тебе говорил, — сказал он, радостно потирая руки, будто уже давно жил в предвкушении такого удовольствия. — Миссис Блоджет, это моя невеста Люси.
— Люси, а дальше как?
Люси встала — наконец-то юбка прикрыла ей колени.
— Зачем же вы выключили свет и что за шум тут был? — спросила миссис Блоджет.
— Шум — удивился Рой, оглядываясь по сторонам. — А это мы слушали музыку… Вы ведь знаете, миссис Блоджет, я очень люблю музыку.
Миссис Блоджет поглядела на него с неприкрытым скептицизмом.
— Радио, — объяснил он. — Мы его только что выключили. Наверно, это и показалось вам шумом. Мы только что приехали, из Либерти-Сентра. И отдыхали с дороги. Глаза, знаете ли, устали… Поэтому и свет был такой слабый.
