Ознакомительная версия.
Бабочки, прятавшиеся при дневном свете по тёмным углам, внезапно проснулись, примагниченные ярким огнём. Обожгли свои шёлковые крылья – и метались по комнате, будто слепые, натыкались на стены в выгоревших жёлтых обоях с белыми ромашками с аккуратно подклеенными лепестками взамен съеденных мышками в холодную и безлюдную зиму. Отражались от стен – и снова летели к оранжевому абажуру, ровно горящему, будто пламя в семейном очаге. Мохнатые их тени скользили по стене, завораживая вечной игрой света и тени.
Пламя абажура покачивалось в толстых стёклах очков, за которыми темнел чёрный омут расширенных зрачков, нырнуть в который было совсем не страшно. Чёрные локоны стекали кольцами телефонных проводов по тонкому женскому запястью с пальцев, запутавшихся в чужих и жёстких волосах.
Ах, эти локоны… Их щетинковую жёсткость рука Лидии Андреевны почему-то помнит до сих пор. Она любила позднее накручивать их на свой указательный палец, дивясь тому, что вот так же странно закручена наша жизнь. Она была по-своему привязана к мужу и, в сущности, ей было бы страшно потерять его и стабильность, что возникла в её жизни после замужества. Почти во всём она была примерной женой, часто уступала свекрови и старалась беречь хрупкое равновесие в доме. Тогда зачем ворвался в её жизнь Фёдор – и она даже не испытывает никакого страха, ходя по тоненькой жёрдочке над горной речкой? Вдруг оступится и покачнётся, вытанцовывая на цыпочках по натянутой струне? Или внезапно съедет с горы какой-нибудь неуклюжий камень, сдвигая опору у качающихся мосточков? Почему недавно такой демонически загадочный и интересный Фёдор становится незаметно для неё родным человеком, которому хочется рассказать и весь прошедший день, и все свои нечёткие, будто в детском акварельном рисунке, мысли, сомнения и предчувствия?
Всё случилось так, как будто и не могло быть иначе. Дождь посшибал все уже ватные яблоки на землю… Просто не могли две половинки разломанного от удара яблока не подкатиться друг к другу… Только ведь истекающий соком срез уже погрызен и чёрными муравьями сомнений, и мягкотелой улиткой долга… Пустое. Половинкам полностью не совпасть.
Но оказывается и это возможно с тобой: тебе нужны и тот, и другой. Любовь к одному не мешает привязанности к другому…
Ей казалось, что она слышит, как волны разбиваются о берег, большие, медленные, равнодушные, равномерно накатывающие одна за другой, увеличиваясь в размерах, валы, накатывающиеся с ритмом судьбы так монотонно, что это создавало иллюзию вечности. Этот бесконечный шорох медленно и неотвратимо приближающихся и подхватывающих тебя волн судьбы стал составляющей её жизни, без которой она уже и существовать не могла. Тишина пугала.
Печаль, захлестнувшая её с головой, когда она, замершая, лежала, устремив взгляд в бесконечность, в которой запутались сполохи лунного света, перерезаемого фарами проносящихся за окном машин, напомнившие ей огни проплывающих теплоходов, и думая о произошедшем, прошла, и осталась неловкость, будто огрызок яблока, выкинутый волной на отшлифованный песок. Ей хотелось взглянуть на него, но она лежала неподвижно, не осмеливаясь пошевелиться и тем более включить бра. Потом она всё же чуть-чуть приподнялась на локте и вполоборота повернула голову к нему, чувствуя, как заломило мышцы шеи, вчитываясь в его лицо, точно в непонятый текст. Он был где-то далеко, в другом мире. Ей захотелось заплакать от обиды. Он казался теперь ей холодной обкатанной галькой, лежащей глубоко на дне под прозрачной толщей воды. Вдруг, будто вода в проломленный борт лодки, напоровшейся на корягу, хлынула ненависть к нему, оставившему её одну у этого равнодушного плеска моря. Внезапно она услышала ход часов, стучавших так явственно, словно подложенное взрывное устройство. А он спал – и она подумала, что теперь он где-то парит среди мыльных пузырей его снов, переливающихся своими хамелеоновыми оболочками и уносимых друг от друга ветром, будто во времени и пространстве бывшие друзья-одноклассники. Теперь перед ней, как в замедленной киносъёмке, поплыли картины из её жизни, путаясь с мыслями о нереализованных возможностях и разбившихся, точно волна о камень, надеждах. Она будто вытягивала сети из глубины моря её прошлого: друзей, родителей, первую влюблённость и первый зубик её ребёнка, тянула, тянула – и всё не могла вытащить, снимая руками налипшую тину сомнений, которой становилось всё больше и больше, чем ниже со дна она извлекала сеть.
61
За завтраком словно катали по горлу молчание, ватным комком перекрывающее ровное дыхание. Василиса размазывала по тарелке манную кашу, складывала её за щёку, от чего щека надувалась, будто у ребёнка был флюс. На веранде стоял комариный гул, сплетённый из множества тоненьких голосов. Лидия Андреевна только и успевала их отгонять от ребёнка. За окном снова начался мелкий дождь. Он стучал по веткам сирени, листья которой вздрагивали от этих холодных капель и пытались их стряхнуть на землю… Каждый лист жил какой-то своей внутренней отдельной от целого куста жизнью. Пока другие смиренно стояли в неподвижности, принимая дробинки дождя, какой-нибудь из них вдруг выворачивался, будто ковш ладони, выливая воду на приникшую к земле траву.
Случившееся казалось нереальностью, сном, привидевшимся в коротеньком забытьи. Было холодно, сыро и хотелось снова закутаться с головой в ватное одеяло.
Потом чужой мужчина, неожиданно становящийся своим, принёс с улицы из-под навеса отсыревшие дрова и снова стал разжигать в доме очаг, сминая для растопки старые газеты. Буквы и чужие лица неожиданно оживали, корчились в последних гримасах и исчезали, становясь ворохом чёрного пепла. И снова огонь весело бежал по хворосту, облизывая подсыхающие поленья и становясь всё яростнее. И опять они с Васей смотрели, как завороженные, на это дышащее пламя, греющее руки своими высунутыми из пасти печурки языками. И снова комната наполнялась теплом, что уже приливало к лицу. И снова щёки горели, будто у школьницы, прогулявшей урок, а сердце билось, как перед неизбежным экзаменом, где никогда не знаешь, что за билет суждено тебе будет вытащить.
В выходные, когда приехал Андрей, поймала себя на мысли, что всё время старается не глядеть на Фёдора. Смотрела в стенку, в пространство, в никуда, старательно отводя близорукие глаза. Когда обедали, Фёдор поймал ногами её лодыжку и спокойно разглагольствовал об услышанных во «Времени» новостях. Она сидела между двумя мужчинами, подпирала ладошкой с истончившимися и расслаивающимися ногтями щёку, пылающую от горячего чая, передозировки солнца и ветра, и почти не слушала, что говорят мужчины. Дискуссия была где-то далеко, будто разговор по междугородней связи, когда испорчен кабель. Только там напрягаются, чтобы услышать, а тут она наоборот, точно выпала из орбиты, сошла с круга разговора, так как из камеры колеса потихоньку ушёл воздух. Стоишь себе на обочине, смотришь, как другие гонят по кругу, вдыхаешь настоянный на хвое воздух и думаешь: «Всё-таки жизнь удивительна! Так куда же бежим тогда, перегоняя друг друга и ослепляя солнечными зайчиками от серебристых покрышек?»
* * *
Строим замок опять на песке,
Словно дети,
Играя на плёсе.
Горсть песка у тебя в кулаке.
Жаль, что сердце уже на износе.
Не закрыли мы глаз на недуг.
И не верим мы в долгое счастье.
Но в глазах затаился испуг,
Что окончится всё в одночасье.
Знаем всё про дожди и ветра,
Что разрушат песочные замки,
Что, шутя, проберут до нутра,
Но оставят несносные лямки,
Чтоб постылое бремя тянуть,
Вместе – к солнцу, чьё время – на завязь.
…И волна плёсу только по грудь,
И смеёмся, песочком бросаясь.
Передавая Фёдору сахарницу, вдруг почувствовала вместо холодной хрупкости фарфора его горячую ладонь, будто невзначай коснувшуюся её пальцев. Отдёрнула руку, как от ожога, бережно и тайно лелея тепло мужского колена в ночи, закутавшееся в клеёнчатую скатерть, низко свисающую со стола почти до самого облупившегося пола.
Ложечка позвякивала о стакан, будто колёса поезда по рельсам, увозя в неизвестность, в края, в которых ещё не бывала.
62
Вечером неожиданно подул душный ветер и после ужина, уложив ребёнка спать, они пошли купаться.
Было полнолуние и луна надраенным серебряным щитом висела над лугами, испуская завораживающее сияние. Она почувствовала себя маленькой девочкой, сидящей в первом ряду на новогоднем представлении в ожидании чуда и сказки с непременно хорошим концом.
Ознакомительная версия.
