Ознакомительная версия.
Встречались теперь иногда у Фёдора на работе, но она очень боялась, что её там кто-нибудь увидит. В его берлоге всё имело своё место и стулья стояли, будто на пионерской линейке, но на всём лежал приличный слой пыли, делающий все лаковые поверхности матовыми настолько, что искать в них своё отражение становилось бессмысленным. Лида как-то написала пальцем на крышке секретера: «Жизнь обрастает слоем пыли…» Её надпись сохранилась до её следующего прихода, но в очередной её визит фразы уже не было: слова исчезли под накопившейся пылью, а в её новое посещение места под солнцем Фёдора секретер ослеплял уже до слёз своей лаковой поверхностью, в которой отражались ровные ряды люминесцентных ламп...
Странно было то, что её нисколько не мучила совесть из-за того, что в её жизни был Фёдор. Она была примерной женой и не собиралась что-либо менять в своей накрахмаленной семейной жизни, которой она пыталась придать устойчивость и всегдашнюю свежесть. Фёдор не был какой-то другой её жизнью, отделённой от семейной высоким забором и никак с ней не пересекающейся. Нет, он спокойно открывал калитку, закрытую на щеколду с внутренней стороны сада. Просто просовывал свою руку сквозь раздвинутые доски забора, нащупывал щеколду – и открывал. Проходил по дорожке сада как желанный гость, давно ставший своим. Приходил с кошёлкой гостинцев, дельных советов и интригующих рассказов.
Иногда она думала: не догадывается ли Андрей, что его друг, давно ставший другом дома, уже скорее её друг и даже больше, чем друг, и что будет, если муж узнает обо всём? Но тут же отмахивалась от этой мысли, как от мухи, назойливо вьющейся поутру над залитой солнцем подушкой и пытающейся, жужжа, примоститься тебе на висок. Залезала с головой под одеяло, чтобы не слушать настойчивого жужжания, и продолжала смотреть цветные сны, где они с Фёдором летают под облаками, взявшись, как дети, за руки.
Она была счастлива в ту зиму не только тем, что желанна и любима, но и тем, что у неё есть надёжный семейный очаг, который пусть и не горел обжигающим пламенем, но тлел ровно, постоянно мерцая в темноте раскалёнными углями и храня накопленное за прожитые годы тепло.
Ноги больше не утопали в глубоких сугробах. Она летала над ними, лишь чуть прикасаясь каблучками к ослепляющей белизне. Просто отталкивалась от накатанного льда или наметённых сугробов и летела навстречу своим любимым, становясь лёгкой, как ажурная снежинка.
65
Перед самым Новым годом она пришла домой с работы – и услышала из кухни голос Фёдора. С замирающим сердцем, взбив волосы, поправив поплывшую за день косметику, влетела, пританцовывая, на кухню. Фёдор уплетал пожаренные мужем пельмени:
– А я вот тут новостью делюсь. Мне предлагают место доцента почти в Москве, в Подмосковье, конечно, с возможностью докторантуры. Хочу рискнуть попробовать себя на этом поприще. Там нам и квартиру обещают дать.
У Лиды внутри будто струна какая-то оборвалась, что звучала несколько месяцев внутри неё. Звучала сама по себе, её даже не надо было трогать пальцем, – точно эхо отражалось от многочисленных препятствий, образуя странный оркестр, рождающий свою новую неповторимую мелодию. И вот струна лопнула. На негнущихся ногах Лидия вышла из кухни и долго пускала в раковину воду в ванной комнате, пытаясь затолкать внутрь слёзы, хлынувшие, будто вода в фанерную лодку, напоровшуюся на металлические останки.
После нового года она стала ждать от Фёдора писем. Он никогда не посылал писем ей куда-нибудь «до востребования», всегда писал им вместе: «Дорогие мои… Обнимаю, целую…», но в строчке «Кому» неизменно стоял Андрей. Один раз, когда муж был в командировке, она не выдержала и вскрыла конверт. Не взрезала письмо по краю, не отпарила нежный шов над плюющимся чайником, а, дрожа от нетерпения, поддела приклеенный краешек скальпелем – и отодрала с «мясом» от конверта. Письмо было как письмо. Фёдор писал о своих новостях, делился впечатлениями о городе, о работе в вузе, о коллегах и студентах. Лиде нравилось читать его письма. Они были написаны очень художественно, так, что перед глазами сразу вырастал сказочный театр из красочных декораций и теней, которые отбрасывали и обозначившиеся сразу вещи, и немые люди, которым ещё предстоит только выйти на сцену. Она так и слышала его язвительный баритон, долетающий через расстояние.
Аккуратно заклеить конверт не получилось. Разодранный слой старого клея почти весь был покрыт ворсом отодранной бумаги и заново не клеился; мазать конверт канцелярским клеем Лидия побоялась, хорошо зная, что тот может пожелтеть; аккуратно промазала часть, закрывающую конверт, ПВА, накапав его предварительно на полоску бумаги, и прижала, разглаживая конверт пальцем. Шов получился волнистый, выдававший Лиду с головой. Она даже хотела тогда просто потерять письмо, ничего не говорить о нём, но не решилась, подумав, что неполученное послание может как-то всплыть, и уж пусть будет лучше с покорёженным швом, но будет. Однако муж ничего не сказал: то ли не заметил, то ли ему так было удобнее: не замечать.
В жизни Лиды не так уж много изменилось с отъездом Фёдора. Он по-прежнему бывал у них иногда дома, наезжая по праздникам или на выходные. Он изредка даже ночевал у них, когда приезжал один, так как с тёщей имел натянутые отношения… Впрочем, она никогда не спрашивала о том, что могут сказать ему дома. Однажды она даже постирала и погладила ему его завоженную рубашку: Фёдор ушёл домой, оставив сорочку у них. Вернувшись через пару дней к ним, он, как ни в чём не бывало, переоделся в чистую рубашку, ничуть не заботясь о том, что ему скажут дома. Лида даже спросила его:
–Ты зачем рубаху одеваешь? Положи в пакет! Увидят – ещё заругают…
– А… – Фёдор махнул неопределённо рукой…
Она старалась, как могла, ничем не выдать их любовь. Да, это была любовь, не страсть, не стихия, как река, вырвавшаяся из-за запруды и сметающая всё на своём пути, – это была река глубокая и полноводная, но она текла в своих берегах, а вот подводные ключи бурлили, бурили воронку мутного омута. Фёдор же иногда будто забывал, что он – женатый человек и находится в гостях у своего друга. Пугал этим Лиду до внутреннего озноба: такого, как был тогда, когда она однажды наелась шампиньонов и точно покрылась изнутри гусиной кожей, а снаружи вся горела. Вырастал из-под земли, подкравшись беззвучно пантерой, делал резкий прыжок – и она оказывалась у него в объятиях. Стоял спиной по ходу движения в лодке, что мчалась по течению навстречу подводным камням, чуть лишь высовывающим из воды свои шапки. Стоял во весь рост, хотя и не раскачивая лодку, но и не гребя и не правя – куда вынесет, так был уверен, что мимо камней пронесёт…
66
Она потом думала, догадывался ли Андрей, что они встречаются без него? Вряд ли… Или то было инстинктивное нежелание знать, когда от удара закрывают голову ладонями?
Теперь Лида стала стараться попасть в командировку в столицу, куда Фёдор мог запросто добраться из своего Подмосковья. Она звонила с вокзала из автомата, предварительно наменяв целый большой мешочек 15-20 копеечных монет для междугороднего разговора, сообщала, что прибыла, и только потом ехала устраиваться в гостиницу, вернее в общежитие, где комендант по договорённости с замом по хозчасти пускал сотрудников её предприятия на побывку. Общага эта была для строителей. Сюда приезжали учиться на курсы повышения квалификации бухгалтера со стройки и всякие мастера да прорабы, мелкие начальники из трестов, чтобы урегулировать вопросы с поставками материалов, проектами, заказами. Гостиница была вся заплёванная, похоже, в ней и не убирался никто. Жёлтое солдатское бельё, пол весь в крошках еды и в раздавленных мякишах хлеба, намертво прилепившихся к полу, словно родинки и бородавки на старческой коже. Ванная вся в рыжих потёках, напоминающая по цвету сходящий по весне снег, впитавший в себя гарь выхлопных газов, снизу подкрашенный оттаявшей глиной. Кран нудно капал, издавая звук, напоминающий стук первых редких капель дождя по железной крыше, долбящий, наводящий тоску в первые холодные августовские ночи.
По кухне ползали рыжие тараканы в таком количестве, что казалось, это сквозняк, гуляющий по кухне, шевелил просыпанные крошки. Из переполненного помойного ведра всегда торчали бутылки и распространялся ударявший в нос запах, от которого у Лиды частенько начинался рвотный спазм, который она с трудом сдерживала, стремглав выбегая с кухни.
Остаться вдвоём в общаге можно было только утром или днём. Вечером бухгалтера пили и орали песни, оккупировав проходную комнату и кухню. Фёдор по возможности брал какой-нибудь библиотечный день – и они гуляли по шумным московским улицам, иногда ходили в театр, а так чаще старались остаться в гостинице.
Ознакомительная версия.
