Штрудель отбросил одеяло, головой боднул кроватную спинку:
– Сделай, как было. И немедленно! Если не желаешь на блюдо. Куриная грудка в винном соусе, фаршированная шейка, крылышки на меду.
– Шурда-бурда… – простонал тот, как выругался. – На какие дела посылаемы! Какие преграды одолевали! А с этими? А теперь? Которые докучливы и обидчивы…
Добавил между делом:
– Чтоб ты знал. Меня уже ели. Не однажды.
– И что?
– И ничего.
– Ты несъедобный?
– Я несъедаемый. Нефролепис – птерис…
Исчезло ложе, исчез гобелен, ангелы с сильфидами, и всё возвратилось на прежние места, ввергнутое в первоначальное убожество. Старая его кровать. Одеяло с подушкой. Растоптанные тапочки. Даже тумбочка вернулась, утробно поскрипывая, которую собирался выбросить за ненадобностью.
Штрудель натянул на ноги потрепанные брюки, признался с неохотой:
– Вещи обижаются на меня, не желают пребывать в неприглядстве. Будто ожидают, что попрошу прощения. А я… Чего это стану извиняться? Пускай ублажают, какие ни есть.
Петух признание не принял:
– Простыню бы сменил. Наволочку с пододеяльником. Как я его терплю! За что мне такое?..
После завтрака Штрудель вышел на бульвар. С петухом на ниточке. Тот шел, гордо задрав голову, нёс себя с великим достоинством. Следом бежали отроки досознательных годков, высовывали языки и дразнились:
– Петух, петух – на жердочке протух!..
А он никого не замечал.
– Ты не мог бы их пристыдить? – спросил Штрудель.
– Мог бы, – ответил петух. – И не только. Жалко родителей: плакать будут, падать в обморок, школу винить.
Дети отстали, лишь один из них, шныристый малолетка, которого ожидало славное уголовное будущее, бежал следом, цыкал слюной на сторону, дерзостно кричал в восторге:
– Петух, петух – на жердочке протух!..
– Мальчик, – сказал Штрудель, – не подарить ли тебе этого петуха?
– Мальчик, – сказал петух, – не подарить ли тебе этого мужчину?
Повертел глазом в глазнице. Щелкнул свирепо клювом. Шпору навострил на обидчика.
Малолетка посинел, помертвел, заканючил:
– Дяденька петух… Век воли не видать…
Исчез с бульвара.
– Где он теперь? – испуганно спросил Штрудель.
– Дома. Под одеялом. С ним работают психологи-криминалисты.
Пошли дальше.
– Всё, – решил Штрудель. – Влипнешь в историю с этим петухом. Продам и немедленно.
Тот ответил резонно:
– Кто такого возьмет? Глаз снулый. Раскраска блеклая. Гребешок линялый. Шпоры на ногах обвисли.
– Я же купил!
– Ну и дурак.
Склевал кого-то в траве, сказал примирительно:
– Не петушись, Штрудель. Ты выделен среди прочих. Побуду пока у тебя.
– Надолго?
– Как получится.
– С какой такой целью?
Ответил, напустив туману:
– Мир завораживает, Штрудель: сверши – и возвысишься.
5
Пришли домой.
Петух взглянул на часы.
– Включи телевизор! Срочно! Девятьсот тридцать седьмой канал.
– Такого нет.
– А ты включи.
– Сам включи.
Застеснялся:
– Я не умею…
Штрудель возликовал, даже руками всплеснул:
– Не можешь без меня! Не можешь!..
На экране возникла кокетливая несушка, зачастила заученно:
– Добро пожаловать на горячую линию связи! Если вас интересуют интимные знакомства, подмигните левым глазом. Если требуется незамедлительная помощь сексолога, моргните правым глазом. Страдающие расщеплением личности: мигайте всеми глазами, какие имеются. Подмигивающие безостановочно: вам к психиатру, на другой канал. Если не умеете мигать – ваша забота.
Петух моргнул должным шифром: точка – тире – две точки, и объявился кур в темных очках. Сообщил строго:
– От кочета кочету. Велено вам путешествовать.
– Вдвоем?
– Вдвоем. Зюйд-зюйд-вест. Инструкции получите в пути.
Штрудель возмутился:
– Велено? Кем это велено? Мне дома хорошо!..
– Успокойте его.
И отключился.
Петух скосил глаз, сказал утомленно:
– Нефролепис – птерис… Продолжить?
Штрудель поостыл:
– Не надо.
Выпил чаю. Сгрыз пару сушек. Дотерпел до вечера непредсказуемое соседство.
Перед сном петух произнес:
– Сердце твое озябло, Штрудель, в приблизительном существовании. Событий недоставало на твоем пути, достойных упоминания, эхо не откликалось на вялый призыв, приливов не было в твоей жизни, одни отливы.
Вздохнул. Запечалился:
– Ты прав, Петя, как же ты прав!.. Жизнь проходит перед глазами. Где та подножка, чтобы вскочить на нее?
– Будет тебе подножка.
Продолжил без жалости, наставляя на скорые превратности:
– Мир взглядывал в профиль на тебя, одним глазом, – теперь повернется лицом, со сменами выражений, выкажет суровость мест, прежде неподступных, дикость и коварство их обитателей, покушения, отравления, прободения копьем из засады, стрельбу в упор из мушкетона. Страшно тебе?
Признался:
– Еще как!
– Ты голый, Штрудель, оттого и страшно. Обрастешь корой, шкурой и чешуей, шипами, клыками и перьями, всех и всё одолеешь, просветишь неразумных варваров, заложишь город в новооткрытых землях, имя которому – Штруделиополь. Случай пред тобой, человек, не упусти его.
– Это не опасно? Такие приключения?
– Еще как! Джек Кетч голову мне рубил. Лондонский палач. В семнадцатом веке.
– И что?
– Как видишь. Только тень оставалась без головы. Долгое время.
– Чья тень? – в потрясении спросил Штрудель.
– Моя, чья же еще? Потом и у нее приросла. Как надобно быть.
– Идиот! – завопил Штрудель. – Чего меня понесло на тот рынок? Когда от винограда колики в животе! Инжир терпеть не могу!..
Петух переждал вопли, зашептал, себя утишая:
– "То, что заставляет сердце сильнее биться. Кормить воробьиных птенчиков. Ехать в экипаже мимо играющих детей. Лежать в покоях, где курились чудесные благовония. Заметить, что драгоценное зеркало слегка потускнело..."
– Это что?
Небрежно:
– Десятый век. Перевод со старо-японского. Тебе не уразуметь. Спать, Штрудель!
6
На рассвете он услышал сиплый призыв:
– Кок-а-дудль-ду!..
– Че-его?..
– Кок-а-дудль-ду, – разъяснил петух. – Кукарекаем по-английски. Чтобы привиделось, будто проснулся на Темзе.
Штрудель рассердился спросонья:
– Не хочу на Темзе…
Петух был настроен благодушно.
– Можно и по-итальянски – чики-ричи, чики-ричи!.. Глаза открыть в Тоскане, где сад ореховый за окном, сад гранатовый – того стоит. По-японски – кокэ-кок-ко, кокэ-кок-ко!.. Углядеть на рассвете заснеженную Фудзияму, миру раскрыться нараспашку. "О, проснись, проснись! Стань товарищем моим, спящий мотылек!"
– Да я! – возопил Штрудель. – Десять лет учил всякие языки, а кукарекнуть на них не способен!
– Зато я. Накричался по материкам. Голос сорвал.
Под одеялом было тепло, надежно, не обидчиво, но петух расслабиться не позволил:
– Откидывай одеяло, Штрудель!
Откинул.
– Решай, Штрудель: жизнь в мечтах, которых не дождаться, или по тропам, куда колея вынесет.
Решил.
Встал.
Позавтракал.
Заторопился в банк – вернуть давний долг, но петух прикрыл глаз, произнес стихосложением:
– Две шпроты спозаранку попасть стремятся в банку. Банка железная, не всякому полезная.
Кичливый. Чванливый. Кавалер ордена Золотого Гребешка Первой степени.
– Что это значит? – закричал Штрудель. – Пифия чертова, не выражайся иносказательно!
Петух закрыл глаза, словно заснул, и Штрудель решил: "Пойду завтра". Завтра наступит не скоро, за то время будет скачок валюты, и он заплатит меньше. На значительную сумму.
Вышли из дома.
Двинулись ходко, почти в ногу.
– Далёк ли путь? – спрашивал. – Велики ли расстояния?
– Два петушиных крика, друг мой. Два петушиных. За полноводную реку Умолчания, в долину Неведения, где край непуганых птиц, духовитые травы по пояс, солнце перекатывается по верхушкам баобабов; куда устремляются бескорыстные, не падкие на стяжания, ибо нечего там разграбить.
– Туда мы направляемся?
– Если бы…
Шли дальше.
Оглядывали окрестности.
– Ах, Штрудель, Штрудель! – возопил попутчик. – Встретишь судьбу свою, руку пожмешь, пойдешь рядом, шаг в шаг. А там и друга заимеешь, женщину возжелаешь, тень отбросить на неведомое, – плохо ли?
– Нужно мне это?
– Нужно, Штрудель. Просто необходимо. Видел ли ты летающие острова, окруженные сиянием? Женщин, которые рожают в пятилетнем возрасте и затем умирают? Мужчин со спермой черного цвета?
– Нет. Не видел.
– Видел ли ты существо без головы, питающееся одними запахами? Зайца, который погибает при виде человека, искусав самого себя? Горный ручей, что возопит человеческим голосом: "Привет тебе, Штрудель!.."?
