Иосиф чувствовал себя возбужденным, но несчастливым. Не то чтобы он ощущал себя несчастным. Нет. Просто чувства счастья не испытывал. Катастрофа разразилась вместе со смертью Иакова.
Получение огромного наследства, наличие которого напрочь избавило Иосифа от необходимости работать, расстроило все его планы. Не было в мире теперь ничего такого, интересного и нужного Иосифу, чего он не смог бы купить. И жизнь потеряла смысл! Достичь благосостояния отца самостоятельно, без чьей-либо помощи, было мечтой. Иосиф жмурился от удовольствия, представлял себе тот день, когда Иаков поймет, что сын превзошел его в искусстве делать деньги из денег. Именно это чувство сыграло главную роль в том наслаждении, которое получил Иосиф, отказываясь от денег отца, а теперь к чему все это? Иаков умер, все досталось Иосифу. Сын выиграл. Выиграл сокрушительно, забив все возможные голы, изрешетив ими ворота. Отец больше никогда не выйдет ни в четверть, ни в полуфинал, он выбыл из игры окончательно и бесповоротно.
Любовь? Иосиф так привык ее покупать и ему ее так охотно продавали, даже не пытаясь маскировать под какие-либо чувства, что заставить сына Иакова поверить в честные бескорыстные чувства было в принципе невозможно. Секс — это бизнес. Тело женщины — ее актив, зачастую единственный. Она должна им грамотно распоряжаться. Иосиф принимал это и уважал, как и любую предпринимательскую деятельность.
— Существует только то, что я могу потрогать руками. Все остальное — призраки, галлюцинации, иллюзии, называй как хочешь. Вся эта сентиментальная, истерическая чушь придумана некрасивыми, неудовлетворенными, закомплексованными, бедными, инфантильными, истеричными, короче — слабыми людьми. Зачем она? К чему? Какая от нее польза? Сегодня я с тобой и, может быть, буду еще месяца четыре при условии, что ты будешь достаточно интересна и сможешь разнообразить наш секс, но потом ты надоешь мне, а я тебе. Но если у тебя есть ограничитель — тебе нужны мои деньги, то у меня этого ограничителя нет. Мне нужно твое тело? — Иосиф ухмыльнулся в лицо молоденькой, самонадеянной любовнице. — тела в изобилии, желающих продать их за неимением ничего другого — огромное количество. Продать за самую разную цену — одним нечего есть, другие хотят хорошо пожить, а третьи — очень хорошо пожить. Я могу выбирать вас как куски говядины — для праздничного стола и для обычного. Вас так много… Вы такие одинаковые, так легко заменяемы. Не дуй губки, девочка, кто ты такая? Мотылек-однодневка. Истаскаешь свое нежное тело по таким, как я, купишь себе шмоток, съездишь за границу, а собрать ничего не сумеешь, нет у тебя к этому стремления, желания, воли, а есть только глупость, лень и амбиции. Куда ты пошла, дура? Думаешь, кто-то тебе что-то должен только за то, что ты вот такая? Да ни хрена! Пройдет пять-десять лет, и ты состаришься, личико твое покроется морщинами, тело расплывется, ноги покроются синими сетками, грудь отвиснет, живот вывалится, будешь рада, если какое-нибудь быдло возьмет тебя в жены. И стирать ему будешь, и готовить, и детей рожать, ненавидеть его будешь и бояться потерять больше всего на свете. Иди, иди. Мне тебя не жалко.
Пьяный Иосиф отхлебнул еще глоток из бутылки дорогущего коньяка, коньяка, стоящего совершенно неприличных денег, закусил самым дорогим лимоном из самого дорогого магазина, нарезанным серебряным ножичком на серебряное блюдечко, вытянулся в своей шикарной кровати на шелковом белье, зевнув так громко, что эхо раскатилось по огромной спальне. Потом закрыл глаза и представил себе, что он мертвый. Так хорошо! Никуда не надо идти, ничего не надо делать, нечего больше ждать. И вдруг это блаженство сменилось острой тоской, словно лопнула внутри какая-то струна, словно взрывом раскидало и повредило все в груди. Хотелось вырвать эту удушливую тоску, от которой сосало под ложечкой и кислило во рту. Иосиф вспомнил отца, когда тому было шестьдесят, как сейчас самому Иосифу. Иаков был полон неистребимого довольства собой. Одиночество радовало, отцу никто не был нужен. Он наслаждался своим заработанным богатством единолично, смакуя все прелести жизни богатого человека до самой смерти. Умудрился отгрохать себе склеп и распорядился хоронить его с царскими почестями. Добился своего, его похороны показали по всем центральным телеканалам страны. Так что же не так с его сыном? Почему, добившись большего, отгрохав себе еще более шикарный склеп, Иосиф готов лезть на стену от тоски, что булькает в глотке серной кислотой, мешая дышать?
Никого нет вокруг. Молоденькая, наивная шлюшка ушла, завтра появится другая, очередь их только что не стоит прямо за дверью… и так до самого конца, пока Иосиф не окочурится один в огромной постели, в шикарном доме, окруженный самыми лучшими вещами и самыми дорогими аксессуарами. Потом будут умопомрачительно шикарные похороны, Иосифа торжественно засунут в каменный мешок, замуруют там, чтобы трупный запах не просачивался наружу, растащат все его имущество и забудут о покойнике, который благополучно сгниет и истлеет в своем склепе, как это уже сделал Иаков. И странно то, что этого финала Иосиф мог бы добиться с равным успехом, будучи грязным, безработным бомжем в этом же самом огромном городе.
Иаков улыбался сыну с фотографии и грозил пальцем. Иосиф тяжело вздохнул, отчаянье охватывало его при мысли, что такой вот смертной тоски еще как минимум лет пятнадцать.
Каин и Авель Адамовичи родные братья.
Каин — старший, первенец в семье, на него всегда возлагались большие надежды. Авель же получился случайно, неожиданно — на него обращали внимание постольку, поскольку он просто был.
Каин — другое дело, старший сын и брат — продолжение отца. Надеялись, что он будет гордостью семьи, когда вырастет. Впрочем, Каин и так был гордостью — просто потому, что первый и старший.
В школе Авель привык к тому, что, переходя в каждый следующий класс, он воспринимался учителями как продолжение Каина. Они поначалу ждали от него той же серьезности, сосредоточенности, стремления вникнуть в предмет и быть первым в этом предмете, знать столько же, сколько учитель, а то и больше. Однако время шло, а Авель не делал блестящих докладов, особенно по биологии, по которой Каин занимал первые места на городских, районных и всей страны олимпиадах.
Каин любил биологию, а Авель ботанику — но никто об этом не знал. Авелю было стыдно показать кому-то, что он тоже интересуется разделом биологии, от него ведь немедленно потребовали бы участия в олимпиаде или бы просто осмеяли.
Родители относились к Авелю как к растению, создавали ему тепличные условия, кормили, поили, грели иногда своим присутствием, но не более, а вот Каин стал их подлинной страстью. В четвертом классе ему купили первый микроскоп, потом были еще, более мощные, более «научные». С замиранием сердца Адам следил, как его сын режет мышей, вынимает из них органы, которые затем рассматривает в свой микроскоп и делает странные записи.
Каин любил животных, но по-своему, пытаясь узнать, как они устроены и по каким принципам функционируют. Когда по окончании школы Каина просто, без всяких вступительных испытаний, взяли в ветеринарный институт, никто не удивился. Нет, вру, один человек удивился — Ева. Какой еще может быть институт, когда ее сын в шестнадцать лет практически профессор?
Институт стал для Каина домом. Он жил в лабораториях, где можно было разбирать животных побольше и микроскопы стояли мощнее, делал открытие за открытием, его записи, с разрешения, конечно, цитировались на лекциях, куда он, понятное дело, получил право не ходить.
Ректор возлагал на Каина большие надежды, уже трижды иностранные ученые приезжали смотреть его работы. Каин стал такой же неотъемлемой гордостью института, как парадная лестница и не имеющие в мире аналогов лаборатории по изучению влияния электричества на живые организмы.
Но сам Каин оставался несчастным, зная, что должен достичь чего-то, что еще никому в мире не удавалось.
С самых ранних лет он пытался понять, что значит «вдохнуть жизнь». Когда ему было четыре года, его собаку сбила машина. Каин сидел над ней и ждал, пока она встанет, не давал ее закопать, пытался открыть ей пасть и дышать в нее, так как слышал, что жизнь можно вдохнуть. Вдохнули же ее в Адама, и в Еву, и в самого Каина.
С этих пор прошло много времени.
Каину казалось, что то, что делает он, может делать любой идиот, если не поленится, а вот создать жизнь — это будет выдающимся открытием. Каин был несчастным, потому что ему не удавалось открыть секрет жизни.
Но вернемся к Авелю. Он уже было смирился со своим положением «героя из массовки», но в старших классах положение ухудшилось по довольно прозаической причине — денежной. Адам и Ева трудились в поте лица своего, как им и было положено, но хватало только «на хлеб насущный». Главным приоритетом продолжала оставаться жизнь Каина, и Авелю постоянно мягко отказывали в карманных деньгах. Авель был братом спокойным и решил проблему по-своему — пошел работать в соседние теплицы, где выращивали помидоры, огурцы, зелень. Там он добывал себе скромные деньги, которых как раз хватало на девчонок, дискотеки, поездки за город и прочие мелкие радости. Родители смотрели на все это без удовольствия, но и без огорчения. Едва ли они вообще что-либо замечали.
