Лишь Валерка Теплаков[151] не изменился, хоть и провел на «зоне» несколько лет. Он стрелял в туриста-браконьера, убившего его любимого оленя Пылесоса, но насмерть ли завалил или только ранил, не знаю — Лемминг говорил путано, а выспрашивать мне не хотелось. А так у него на базе под Пункаруайвом все по-прежнему — тот же шум и та же мужская компания, вонь рыбы, онучей и дешевого табака… даже полярное сияние заиграло на ночном небе точь-в-точь, как в ту пору, когда мы были там с Тадеушем[152]. Лежа в чуме у огня, я поклялся привезти в Ловозерские тундры Мартушу. К тому же будет предлог вернуться на базу Валерия в очередной книге.
На обратном пути мы свернули с главной трассы на восток и через Апатиты поехали в Кировск — взглянуть на Хибинские тундры, которых я ни разу не видел вблизи. Сколько же я об этом Кировске наслушался… Дескать, суперсовременный центр зимнего спорта — в сезон питерцы с мурманчанами тут соревнуются, — самые навороченные канатные дороги, трассы, трамплины, отели и бары, не говоря уж о девках и банях с массажем. И что же оказалось? Провинциальная дыра — остатки советского ампира 1930-х годов вперемежку с «хрущевками». Самое большое впечатление произвели на меня украшенные лепниной — барельефом Ленина — руины железнодорожного вокзала. Так, вероятно, выглядели колониальные владения на Черном континенте, — подумал я, щелкая фотоаппаратом, — после ухода белых. Напротив гостиницы — памятник большевику Сергею Кирову, убитому в 1934 году (предлог для начала Большого террора), а в забегаловке на углу две молодые б… играли в кегли. Хибин я так и не увидел — их скрыли облака.
Единственное, чем и в самом деле отличается сегодняшняя мурманская трасса от той, которую я помню по прежним путешествиям, — это бары при бензоколонках, где можно поесть, отдохнуть и посмотреть по телевизору программу «Вокруг света», а потом принять горячий душ, расплатившись банковской картой. Это безусловно облегчает скитание, делая его еще более беззаботным.
Пустых зеркал не бывает.
14 сентября
В первой главе трактата «Чжуан-цзы» маленькая цикада смеется над большой птицей Пэн, что той приходится подниматься в поднебесье, чтобы пролететь девяносто тысяч ли с севера на юг, а ей достаточно вспорхнуть на веточку вяза, присесть на мгновение, отдохнуть и вернуться на землю. Долго до меня не доходило: что имелось в виду? Наконец дошло… в автобусе, по дороге из Медвежьегорска в Великую Губу.
Была поздняя осень 2008 года, я возвращался с фестиваля писателей-странников Fuorirotti в Удине, где рассказывал о своей поездке на Лабрадор, совершенной двумя месяцами ранее, и где познакомился с седовласой Марией Сильве Кодекаса, которая всю жизнь провела в пути и недавно закончила очередную книгу (на сей раз по следам баклажана — она путешествовала по маршруту распространения этого овоща по свету). Из Удине мы поехали с фотографом Моникой Булай в Триест, чтобы встретиться с глоб-троттером Паоло Румизом, посетить замок в Дуино, где Рильке начал «Элегии», выпить кофе в кафе «Сан Марко», сравнивая маски над буфетом с их описанием у Магриса, и совершить небольшую поездку в Венецию, потом на поезде через Альпы (ничего себе марш-бросок!) отправились в Вену на книжную ярмарку, встретились там с Мартином Поллаком и Герхардом Ротом[153], после ярмарки смотались на машине с Элен Белендорфер и ее мужем в винодельню Эхна в Кремс-на-Дунае, потом — навеселе — улетели в Санкт-Петербург, где съели традиционный суп с Иваном Лимбахом, моим русским издателем, — и ночью на поезде отправились в Петрозаводск. Утром — пересадка в Медгору, откуда — вечерним автобусом через Заонежье — в Великую Губу.
В Заонежье смеркалось, моросил дождь. По окнам стекала грязь, оставляя на стекле отвратительные потеки. Запашок в автобусе был тот еще, лишь откуда-то спереди сквозь душную вонь мокрого войлока сочился слабый аромат туалетной воды «Ив Роше». Народ печально безмолвствовал. Рядом дремал, нацепив наушники, в которых грохотал русский рэп, молодой человек, в полумраке светились мобильные телефоны — малолетки играли, забыв про белый свет, две бабули на задних сиденьях дожевывали булки из пакетика, а монументальная блондинка напротив грызла семечки, сплевывая в кулак. Боже мой, подумал я, как немного эти люди видели, некоторые даже в Москве никогда не бывали, не говоря уж об Удине. Я за одну поездку больше мира повидал, чем они за всю свою жизнь, а ведь это мелочь по сравнению с Румизом и Кодекасой.
Вдруг автобус затормозил. Налево — дорога на Ажепнаволок, остановки тут нет. Из мрака явились трое. Водитель вышел. Пассажиры высыпали на обочину. Кто-то курил, кто-то отошел помочиться. Оказалось, мужики договорились с водителем — он привезет водяру, а они принесут свежую рыбу. Выложили ее на кусок брезента. Чего там только не было: налим и судак, лосось и форель, я даже палию заметил. Пассажиры обступили улов. Посыпались шутки и местные сплетни. Даже малолетки, на мгновение оставив свои мобилы, включились в общий галдеж, а юноша, что дремал рядом, скинул наушники и принялся флиртовать с блондинкой. Никто никуда не торопился. Я представил себе, как реагировал бы турист, окажись он случайно среди нас. Наверняка сразу бы нахмурился: чего стоим? И так уже опаздываем, а он торопится — надо еще в Кижах галочку поставить. И тут меня осенило.
Я осознал, что народ вокруг брезента — стайка тех самых цикад, радующихся веточке вяза, не ведая о далеких полетах. Они просто — не знают. Что вовсе не означает, что они несчастливые. Быть может, как раз наоборот: они — не ведающие — более счастливы.
Позже я вспомнил вопрос Чжуан-цзы: голубизна неба — подлинный ли его цвет? Или так получается оттого, что небо для нас недостижимо? А если оттуда посмотреть вниз, то увидим ли мы то же самое?
Потому что окажись в этом автобусе турист, напоминающий птицу Рух, он — с высоты своего полета — заметил бы, наверное, только мрак за окном да мерцание мобильников. Ему ничего не сказали бы ни заонежские прибаутки (даже владей он русским языком!) водителя, которые тот бормотал себе под нос, ни названия вымерших сел на поржавевших указателях, ему бы в голову не пришло, что эта пустота за стеклом — поля, а запах, распространяемый девушкой на переднем сиденье, — от Ив Роше.
20 сентября
Сколько же таких туристов прошло через наш дом… Они мчались с Кижей на Соловки или с Соловков на Кижи, а по дороге кто-то упоминал (или они сами откуда-то узнавали), что я живу над Онего, и вот они забегали ко мне, с порога расспрашивая, что интересного тут можно увидеть. Затем вынимали из рюкзака карту, чтобы сориентироваться, где они теперь и как поскорее отсюда выбраться, чтобы не опоздать на поезд или автобус.
— Ну, так что здесь интересного? — спрашивали они снова, немного передохнув.
— Silentium, — отвечал я. — Тишина.
Обычно до них не доходит — слишком много шума в голове: чтобы заметить тишину, нужно самому затихнуть, а это не так легко, тем более с непривычки. Мою знакомую Фанни М. из Швейцарии осенило лишь через несколько дней: такой тишины и в Альпах не сыщешь, ведь в Заонежье не слышно самолетов, которые там у них тарахтят даже над самыми глухими альпийскими деревушками. Может, заметила она, вы еще доживете до того времени, когда заонежскую тишину будут показывать за деньги как местную достопримечательность.
Честно говоря, мне бы до этого доживать не хотелось, ибо это означало бы, что на тишину вырастет спрос, и она моментально окажется в дефиците. «Туризм облегчает доступ к местам, которые стоит посещать только тогда, когда они труднодоступны», — говорит Гомес Давила. К счастью, до нас нелегко добраться, хотя недавно появились так называемые экстремальные туристы, то есть экипированные до зубов господа на квадроциклах. Для них и колымская трасса — фигня на палочке, что уж говорить о Заонежье… Только на этих квадроциклах им все равно бабье лето не догнать.
21 октября
С каждым годом я все менее охотно строю планы на будущее, даже ближайшее, зато внимательнее прислушиваюсь к шепоту реальности: что она мне посоветует? Иногда приходится приложить усилие, чтобы уловить подсказку в ее смутном гуле, а бывает — сама заревет и загрохочет — наотмашь, хоть уши затыкай, словно июльская гроза, — и сразу все становится ясно.
Весной мы гадали, на что предназначить причитающийся нам лес — на новую баню или новую крышу. Дело в том, что в Карелии раз в двадцать пять лет хозяевам старых деревянных домов, а также тем, кто строится, полагается сто восемьдесят кубов дерева на корню. То есть тебе дают делянку — кусок леса, — а дальше сам… Надо найти того, кто лес срубит и вытащит на дорогу, кто на лесовозе дотащит до лесопилки, да еще лесопилку выбрать правильно, чтобы не разворовали, посчитать, сколько пустить на доски, а сколько на балки, да еще сколько продать, чтобы оплатить все эти манипуляции плюс доставку на место готового материала…
