– Ладно. Давай действовать. Будем людей поднимать. Я сейчас кое-кому позвоню, договорюсь о встречах, это все по телефону не обговоришь. Мне кажется, к ним туда надо кого-то жить послать. Из наших. На всякий случай. Им же могут теперь что угодно подстроить. Да хоть прибьют эту «жертву изнасилованную» и подбросят к музею. Для полноты злодеяния. И будет уже пожизненное Доменику. Нужны независимые свидетели. Для страховки. И необходимо камеры видеонаблюдения установить. Давай-ка нашему коллекционеру кича отзвоним. Может, он пожертвует на благое дело? Как меценат. Третьяков. А то ему слава Третьякова покоя не дает. Попробуем. Иногда чудеса случаются, дают. Мы тоже со Свеном внесем свою лепту. И – срочно. Теперь – ЮНЕСКО. Я первым делом этим вопросом займусь. Ты мне официальное заключение предоставь, только скорее, – быстро говорила Маня, что-то помечая в своем блокноте.
– Я еще там, в музее, докладную записку составила. Мне бы ее распечатать, оформить, – откликнулась Лена.
– Я тоже, – поддержал Алексей общий настрой, – я тоже на видеокамеры дам. И знаю, кого туда на подкрепление послать. Гошку моего. Он сильный. И деловой. Звал его сегодня ко мне подъехать, на воздухе отдохнуть. А там ведь тоже воздух. И скучать не придется.
– А я Риту попрошу. У Риты сейчас время есть, – поддержала Лена.
– Ну и Свен пусть с Риткой отправляется, ему такой материал жизнь подбрасывает! – присовокупила Маня. – Хорошо, что дети есть, да? Наследники идей, можно сказать.
– Там еще сигнализации нет никакой, – жалостливо объявила вошедшая во вкус Лена. – Я, как услышала, все понять не могла, каким образом все это продержалось без краж столько лет…
– Что теперь думать, как и почему продержалось. Вполне может статься, что везение окончится. Народы тоже умирают. Даже великие, создавшие потрясающие цивилизации. И вот время приходит, народ мельчает, сходит на нет, – с тоской проговорила Маня.
– Да, народы исчезают. Но следы цивилизации остаются. Даже через тысячелетия. Майя, ацтеки, древние египтяне. Но мы же знаем, что они были. Благодаря именно культурному наследию. Они свою душу оставили человечеству, – возразила Лена, – а если мы сами сейчас позволим самое главное, что от человека остается, уничтожить, значит, нас уже и нет. Хоть мы вроде и живы. Но как народ мы, получится, не существуем.
– Ну и все! И будем защищать, спасать, – спокойно вступил в разговор Алексей. – Да и народу нашему еще жить и жить. Ты ж сама, Лен, стихи мне говорила: «Да не смутится сей игрой //Строитель внутреннего Града». Мало ли что кто задумал. А мы защитим. Главное – спокойствие. Без паники. Гады должны чуять, что мы сильнее. И пойдем до конца. Эх! Всю жизнь мечтал быть бойцом невидимого фронта.
– Ох, я и злая! – подытожила Маня. – Хотя и сил на злость даже не остается. Куда ни глянь – сплошной бред творится. Необъяснимый бред. Как в сказке про голого короля. С той только разницей, что там мальчик крикнул: «А король-то голый», и все поняли, устыдились… Тут уже народ хором вопит про голого короля, про мошенников, преступников, воров – ноль эмоций. Раньше, помню, сила слова была такая, что боялись газетных публикаций панически. Не столько даже наказания. Стыда боялись. Позора. Сейчас все другое. Что ни напиши – все равно. Ноль эмоций. Хоть нассы в глаза – божья роса. И уже не знаешь, с какой стороны подступиться, чем одолеть. Какие-то погремушки трескучие выдумывают, чтоб народ от главного отвлечь: то реформу какую сочинят, от которой все в ужас приходят, то переименование. И вроде деятельность кипит, умы бурлят.
Захваченные разговором, они не заметили, как в комнату вошел Свен-младший. Он слышал только последние слова матери, но видно было, что тема разговора волнует его.
Он поцеловал мать и тетю, пожал руку Алексею и, не усаживаясь с ними, подошел к компьютеру.
– Я, мам, тут как раз одним переименованием занимаюсь. Отслеживаю изменения. Милиция-полиция. Вот что меня волнует. Про милицию мы все знаем. Даже те, кто ничего знать не хотел, так или иначе столкнулись. И вот предлагается магическое действо. Изменим вывеску. И начнется новая жизнь. Если над вратами ада написать «Рай», суть изменится? Или издать указ к придорожным проституткам обращаться «госпожа девственница», они перестанут собой торговать? Это – манипуляция сознанием общества. Простая и примитивная. Это попытка отвлечь от сути. И я стал просто собирать факты. Смотрю, что поменялось. И – не вижу. Те же пытки. Вон полицейские из мести заперли человека в подсобке и подожгли. Он не смог выбраться – на окнах решетки. Сгорел заживо. А пока еще был жив, по Интернету выходил на связь, с девушкой своей прощался. А полицейские стояли снаружи, следили, чтоб он не выбрался. Это же предел гниения! Полиция! Почему это слово выбрали – вот что еще меня волновало. Допустим, решили вернуться к истокам. Но странное возвращение. Почему-то оставили советский гимн. Это как бы народная память. Хорошо. А то, что в народной памяти полицай – синоним предателя, это уже никого не волнует. Судорожные, непоследовательные решения, рассчитанные на быдло. Так они нас тут называют. И постоянно эти словечки появляются, чтоб народ знал свое место. Я эти словечки тоже коплю.
Смотрите: быдло, планктон, зверьки, хомяки. Еще вот мне прислали: в Норникеле работников называют гномами. А деятель один известный сказал, что народ России – генетический мусор. Этими словами людей ставят на колени, приучают к рабству.
Я тут у Салтыкова-Щедрина прочитал: «Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления». Девятнадцатый век – а как свежо звучит!
А про полицию вот что отыскал. Тоже девятнадцатого века исследование, послушайте: «…Общественное сознание в отношении полиции выражалось двояко: в высших и даже средних общественных слоях на полицию у нас смотрели свысока, с презрением, в низших – со страхом. Высшие слои общества, по своему родовому или имущественному привилегированному положению, вовсе не считали своим долгом исполнять требования полиции, и даже сами еще предъявляли к ней свои притязания для ограждения своих юных птенцов от последствий их собственного бесчинства; военные же и лица, состоящие на службе, даже мелкие чиновники, опираясь на защиту своего начальства, смотрели на полицию еще бесцеремоннее; а средние промышленные и торгующие классы отделывались ото всяких требований полиции или приобретали, где нужно, ее содействие посредством взяток, получивших, например, на фабриках, заводах, в лавках и по питейной части характер постоянного жалованья полицейским чинам. Оставалась затем почти бесправная масса низших городских обитателей, а в уездах – поселяне, но для них полиция была уже не охраной, а самым строгим и придирчивым начальством, от притязаний коего необходимо было откупаться. Само собой разумеется, что такому значению прежней полиции соответствовал и ее состав: в ряды ее вступил всякий, кто, не имея средств, искал в полицейской службе возможности не только кормления, но и наживы. Понятно, что такие агенты полиции, немые перед высшими и притязательные перед низшими, не только не образованные, но и совсем грубые, никому не внушали уважения, и всякое соприкосновение порядочного человека с полицейским чиновником считалось почти осквернением»[24].
Вот точный портрет и сегодняшней милиции-полиции. Они так устроены. Веками. Кое-что поменялось, конечно. Так пытать, как сейчас пытают, и в голову тем полицейским не приходило. И людей сжигать живьем – тоже. Сейчас уже совсем край. Что-то надо менять, да. Но это получится, если люди по всей стране перестанут бояться, если перестанут лениться… А про лень и страх можно тысячи томов написать…
– Ты еще не знаешь, что с Леной приключилось, подожди, – вздохнула Мария. – Вот ты со своим бесстрашием где понадобишься. Идемте-ка все на кухню. Кормить буду. Я-то знаю, зачем сын мой приходит к старухе-матери. Поесть домашнего.
– Точно! – встрепенулся Леший. – И мы голодные! Мы ж с утра только и перекусили.
Лена отметила это его «мы». Он говорил как о решенном: «мы голодные», «мы с утра».
А за нее решать не надо. И ложных иллюзий ей не надо. Ей сейчас силы нужны для дела. Дал Алексей себе какой-то зарок, встретил ее, и все у него, видите ли, сложилось. Но надо еще ее спросить: у нее-то что-то сложилось или нет.
– Я бы, Мань, тоже что-то перекусила, – независимо проговорила она, явно давая понять, что к этому «мы» Алексея никакого отношения не имеет.
Маня незаметно для других скорчила Лене рожу, словно копируя выражение лица сестры, строгое, неприступное, церемонное.
– Пошли, пошли кормиться, – это было сказано для остальных.
На кухне Маня первым делом включила музыку.
О-о-о! Ну сколько же можно! Сотый раз за сегодня «Случайная любовь»!
