Я слегка постучал костяшками пальцев по стеклу. Голубь взмахнул крыльями, сделал вираж над подоконником и вновь приземлился на то же место. И уже вызывающе на меня посмотрел. Словно показывая всем видом, что не боится. Я вновь постучал, но уже громче. Птица в ответ лишь подпрыгнула на месте и еще ближе придвинулась к стеклу. Голубь приглашал меня к игре, и я уже было решил затарабанить со всей силы по стеклу, как услышал стук в дверь. И резко обернулся.
На пороге стояла Надежда Андреевна с аккуратно сложенным в руках полотенцем и новой зубной щеткой в упаковке.
— Извините, я заметила, что вы явились ко мне буквально ни с чем. А у меня всегда в запасе есть новые ванные принадлежности. На всякий случай. К нам раньше иногда приезжали непрошенные гости издалека, в основном Юрины пациенты.
Я кивнул за окно, указывая на голубя.
— Он тоже бывший пациент?
Надежда Андреевна тепло улыбнулась.
— Вообще-то он Юрин друг. И не только он, их много. Юра каждое утро их подкармливал. Знаете, хлеб всегда остается, и к чему его выбрасывать, если найдутся охотники его скушать. Но вы… Если вас голуби раздражают… Стоит их не покормить пару дней, и они уже ищут другое пристанище.
— Нет, меня они не раздражают. Напротив, в детстве…
Я сам себя оборвал на полуслове. Мне не хотелось вспоминать детство. Тем более, оно мне уже не принадлежало. Я выдавал себя за другого человека.
Надежда Андреевна положила полотенце и щетку на мой диван, скрылась в кухне и через пару минут уже протягивала мне коробку с хлебными крошками.
Я приоткрыл окно, запах весны ударил в мою голову, и она слегка закружилась. На подоконник слетелись еще тройка голубей. Они радостно заворковали, и я щедро им бросил хлебные крошки.
— Наконец-то пришла весна. Так долго в этом году она не приходила. Иногда мне казалось, что она вообще не наступит, — я плотно закрыл окно и посмотрел на Надежду Андреевну.
— Мне тоже так иногда казалось, — она вздохнула. — И не знаю, наступила ли она. Во всяком случае, для меня. Знаете, остановка времени это не просто красивое слово. Я физически это ощутила, когда умер Юра. И я точно знаю, что время останавливается. Все сливается в один день. Слова, поступки, мысли. Я не знаю, когда оно вновь для меня пойдет.
— Пойдет, обязательно пойдет, Надежда Андреевна.
Вдруг я словил себя на мысли, что взвалил на себя непосильную ношу — успокаивать каждодневно, нет сиюминутно жену человека, которого сам же и убил. Выдержу ли я это? И кто бы меня успокоил.
Я почувствовал себя страшно одиноким в этом мире. И, словно в подтверждение своих слов, огляделся, словно в этом небольшом кабинете, заваленном книгами, цветами, и птицами за окном, вмещался весь мир. Впрочем, разве этого мало для мира? Цветы, птицы и книги. И зачем люди хотят на много больше? И почему я так много когда-то хотел? Я случайно натолкнулся на взгляд Надежды Андреевны. Ах, да. Еще она. Она поселилась в моем маленьком мире, который я сегодня принял. И все же надеялся, что не навсегда.
— Я на пару часов сбегаю на работу, а квартира в вашем распоряжении.
— На работу? — Я был искренне удивлен. Не знаю почему, но мне казалось, что ее работа — это был муж. Я не мог представить ее вне этой квартиры, вне воспоминаний о муже.
— Да, я подрабатываю иногда. Частными уроками музыки. Хотя теперь… теперь все уже будет по-другому.
— Вы бросите работу?
— Напротив, я только начну работать. Раньше ведь существовала только работа мужа. А моя… Это так, чтобы заполнить время другим. Ну и, конечно, немного заработка. Хотя на музыке много не заработаешь.
В черном строгом драповом пальто с потрепанным каракулевым воротничком, в махеровом берете и коричневых сапогах с широкими голенищами, она выглядела типичной учительницей. Правда, для учительницы музыки была слишком уж старомодной. А ведь она далеко не стара. Я в очередной раз удивился, что мог найти в ней ученый Смирнов. Пусть и сам внешне не примечательный, не яркий, он все же оставался человеком, каждодневно мечтающим об открытии, человеком мысли и своей, пусть никому непонятной, фантазии. Впрочем, дальше этого он не пошел. Яркие фантазии и любопытные мечты, а рядом блеклая, абсолютно неинтересная женщина. Кто же из них победил. Ответ на этот вопрос я знал прекрасно.
Наспех умывшись, попив чаю и послонявшись взад-вперед по комнате, я от невыносимой тоски, захлестнувшей меня, от безысходности, в которую я угодил по собственной воле, решил плюнуть на все и вновь поспать, чтобы забыться. По-другому я пока бороться с тоской не умел. К тому же было еще очень рано. Ведь проснулся я не по собственному желанию, а по желанию голубя.
Я на всякий случай подбросил им еще крошки хлеба, и устало упал на диван. Тут же сомкнул глаза. Я очень, очень устал за это время. Меня никогда так не изматывали ни тренировки, ни перелеты, ни презентации. Измотать до болезненной тоски, до паралича воли меня смогла только совесть. И я устал с ней бороться. Я решил ее почаще усыплять. Причем делалось это элементарно. Нужно почаще спать самому.
Но даже такое простое мне снова не удалось.
Едва задремав, я вздрогнул от пронзительного звонка в дверь. И твердо решил не открывать. Это был не мой дом и лишние разбирательства с соседями мне тоже ни к чему. Я ожидал, что вновь позвонят. Но за дверью быстро успокоились и звонок не повторился. Зато сон как рукой сняло.
Я медленно натянул на себя брюки и майку и на всякий случай на цыпочках подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестничной клетке никого не было. Я осторожно приоткрыл дверь и услышал медленный шаги, поднимающиеся по лестнице. И пронзительный звонок наверху. Я уже было собирался уйти, как заметил на полу аккуратно сложенную газету. Я в недоумении поднял ее и плотно закрыл за собой двери.
Это была обычная рекламная газета, которую бесплатно раздавали на каждом переходе и станции метро. Что за правила в этом дурацком доме! Будить людей, чтобы подбросить рекламу! Сомневаюсь, чтобы ученый Смирнов читал ее по утрам. Я не на шутку рассердился. Еще не зная, что именно с этой бесплатной газеты и пронзительного звонка в дверь будет начинаться каждое мое утро.
Лениво выпив чашку дешевого кофе, которое любезно оставила Надежда Андреевна, я машинально просмотрел бессмысленную газету. И неожиданно зацепился за объявление о ритуальных услугах. Я горько усмехнулся. Ритуальные услуги, похоже, всегда будут преследовать меня. Все же мне следует сходить на кладбище. Я дал себе слово отнести цветы Альке… Дарил ли я ей цветы при жизни? Не помню. Я уже ничего не помню. Но вряд ли. Алька так мало похожа на девушку, которой дарят цветы. Вот Диана… Она их требовала постоянно, непременно в огромных плетеных корзинах, которые украшали золотые ленты и банты. Хотя разве можно требовать цветы? Не знаю. Алька их никогда не просила. И я должен ей их сегодня подарить. Без ее согласия. И с опозданием. Тем более, сейчас нет риска нарваться на Надежду Андреевну, которая могла пожелать посетить могилу мужа.
Наспех собравшись, я поехал на машине на кладбище. С букетом из двадцати желтых роз. Молча, с непокрытой головой, постоял минуту перед ее скромным памятником. И уже было собирался положить цветы на мраморную плиту, как вдруг вспомнил, что совсем рядом находится могила еще одного человека. Человека, которого я не знал, которому ни чем не был обязан при жизни. И, которому после смерти, обязан всем. Даже своей судьбой.
Я по-братски разделил розы. Десять положил на могилу Альке. Она весело смеялась с фотографии. Не лукавя и не притворяясь. Мне кажется, даже не осуждая меня. Если бы я тогда остался с Алькой… Возможно, правильной получилась бы наша судьба? Неужели прав Смирнов в своих наивных теориях? Нужно идти по той дороге, которая лежит прямо перед тобой. Которую ты видишь собственными глазами, а не с чужих слов. И не стоит ни от чего отказываться, чтобы ни встретилось на этом пути. Судьба сама должна за нас решить, как и от чего отказаться. И не стоит пытаться перескочить на другую дорогу, даже более безопасную и совершенную. Вдруг она приведет прямиком к обрыву.
Рядом была могила Смирнова. Он наверняка ни от чего не отказывался и шел по выбранному пути. Но разве теперь от этого ему легче? Впрочем, возможно, и да. Я аккуратно положил десять роз. И уже собирался побыстрее уйти, поскольку было не исключено, что после работы на кладбище могла заглянуть Надежда Андреевна. Как я и предполагал, она заглянуть не успела. Я на нее не нарвался. И все же почувствовал, как тяжелая рука сжала мое плечо. Я вздрогнул и резко оглянулся.
— Привет, Талька.
Передо мной стоял Санька Шмырев. Меньше всего на свете я хотел бы сейчас видеть его. И что за дурацкая привычка — встречаться с ним последнее время на кладбище. Хотя, возможно, это знак. Мы окончательно хороним и свою юность, и свою дружбу.
