— Знаешь, Шмырев, ты не женись, а? — очень искренне, по-детски попросил я и положил руку на его плечо.
Он не выдержал и расхохотался. Как-то страшно расхохотался. Грубо, почти до слез.
— Я обязательно женюсь, Талик. Человек не должен жить один. Ну, разве что в монастыре это возможно и оправданно. Хотя… Я тоже тебе скажу. Ты слишком много взвалил на себя. Вот еще хочешь взвалить на себя Альку. Зачем тебе столько непосильной ноши? Ты ни в чем не виноват, запомни это. И поверь мне, если сможешь. В конце концов, ты же — форвард. С любым нападающим это могло произойти. А со мной, возможно, не произошло только потому, что я по случайности оказался защитником. Так когда-то в детстве решили еще за нас. И причем здесь ты? Знаешь, я больше тебе скажу. Мой сосед когда-то сбил машиной собаку. Случайно сбил, была виновата собака. Но он так себя измучил, что в конце концов все свои деньжищи вбахал в приюты для дворняг. Знаешь, ценой одной жизни, скольких он осчастливил? А если бы этой трагедии не случилось… Сколько бы умерло бездомных собак. Вот так, Санька, мы не можем знать, куда нас ведет дорога. И скольких мы можем осчастливить ценой одной жизни или ценой нелепой случайности. И ты не можешь знать, что тебя ждет. И почему все так произошло. Почему? Именно на этот вопрос нам ответят только в конце жизни… А ты мне теперь нравишься, Талик.
— А ты мне нет, Санька.
— Это, наверное, потому, что в моей жизни ничего никогда не происходило. Я шел всегда прямо, не делая ошибок. Огибая ухабы и ямы, перепрыгивая через лужи и грязь. Может быть, в этом и состояла моя главная ошибка. Я никогда не падал. И я разучился понимать тех, кто это делает каждодневно.
— Не женись, Санька.
— Ты в таком случае не уходи в монастырь. Молчишь? И правильно делаешь. Ведь все уже за нас двоих решено. — Санька резко встал и едва не опрокинул стул.
Я глубоко вздохнул и поднялся вслед за ним.
— Ну, в таком случае, я хочу тебе сделать подарок на свадьбу — свое авто.
Я ожидал, что хоть теперь он возмутится или хотя бы сплюнет в сторону. Гордости у него не занимать. Но он вновь промолчал, потом внимательно посмотрел на меня и протянул руку.
— Что ж, я весьма благодарен за подарок. Он мне и моей молодой жене будет весьма кстати.
Не знаю, он говорил серьезно или попросту издевался над собой, но подарок принял. Он, тот самый Санька Шмырев, который когда-то отказался от кучи долларов за договорной матч. Который пошел работать простым учителем физкультуры имея за плечами опыт и школу сборной. Он покорно принимал подарок от человека, который, возможно, нарушил когда-то ход и его судьбы.
Судьба ловко перемешала наши карты в игре. И сейчас вытягивала их вслепую. Где туз, а где шестерка уже нельзя было понять и сообразить.
Что ж, сегодня я окончательно простился со своим прошлым. И решил больше не посещать кладбище, поскольку ни с кем не хотел случайно столкнуться. Получалось, что я иду на встречу с мертвыми, а встречаю живых. Чтобы вновь и вновь хоронить. Я устал от траура. Но все же, не забыл заглянуть в бюро ритуальных услуг и сделать заказ. Чтобы каждое утро на могилы Смирнова и Альки были доставлены свежие розы. От меня. Но об этом никто не должен знать. Кроме них.
К вечеру я вернулся в свой монастырь. Не на машине, а на метро. Но это меня уже не тревожило. Вернулся слегка уставший, и от меня порядком пахло перегаром. Я сразу же заметил, как недовольно поморщилась Смирнова, но терпеливо сделала мне крепкий чай и бутерброды.
— Я не знала, что у вас сегодня праздник, — буркнула она.
— Просто встретился с товарищем детства. И тут же расстался. Но уже навсегда.
Неожиданно Надежда Андреевна тепло улыбнулась и присела рядом со мной за обеденный стол.
— Странно, точно так, ну слово в слово, всегда оправдывался мой муж. Встретился с другом и тут же расстался. Уже навсегда. И я смеялась, что он сразу же нашел три повода, чтобы выпить. Встреча, расставание и навсегда. Ну как за это ругать?
— И вы не ругали?
— Когда как. Скорее проводила воспитательные беседы.
Я невольно поежился. Это еще хуже. Воспитательных бесед я бы не вынес.
— Надеюсь, меня вы не будете воспитывать?
— Вы не мой муж, вы — квартирант. Квартирантов не воспитывают, — она помолчала и тут же резко добавила. — Кстати, мне звонил Макс.
Я удивленно взметнул брови вверх.
— Он хотел бы с вами завтра встретиться. Он не смог дозвониться по тому номеру, какой вы оставили. Вы пойдете к нему?
— А это нужно?
— Вам, наверное, нет. А ради меня, конечно, не стоит.
Все-таки она обладала уникальным даром. Ненавязчиво, словно невзначай, словно не по своей воле, внушить свою волю.
— Извините, я конечно пойду, завтра.
А сегодня я ушел в свою комнату, точнее в кабинет Смирнова, чтобы хорошенько выспаться. Мне это было необходимо и после встречи с Санькой, и перед встречей с Максом.
Едва переступив порог кабинета, я сразу же заметил новую вещь. Вернее, вещь была старая, но видел ее я впервые. Это был старомодный проигрыватель, довольно громоздкий, он занимал половину письменного стола. Рядом были аккуратненько, в стопочку сложены пластинки.
Я взял одну и повертел в руках. Чайковский. «Времена года».
В комнату неслышно зашла Смирнова. И тихо покашляла.
— Извините…
Я обернулся.
— Этот проигрыватель здесь всегда стоял. Раньше. Мой муж обожал классическую музыку. И не только потому, что он использовал ее как один из методов лечения пациентов. И не только, чтобы самому уснуть, он частенько страдал бессонницей. Для него это было… Ну, как бы выразиться… Одним из способов, способствовавших идеализации мира, его гармонии. Возможно, самый доступный способ. Он частенько говаривал, выйдешь за порог дома — везде крики и разрушения. Зайдешь в дом — тишина и гармония. К чему он так всегда стремился. И, наверное, лишь теперь достиг по-настоящему, — Смирнова не выдержала и всхлипнула, уткнув лицо в ладони.
Я приблизился к ней и осторожно положил руку на ее плечо. Она подняла на меня потухшие глаза.
— А вы любите классическую музыку?
Я вспомнил, как заграницей ко мне приходили в гостиничный номер товарищи по команде. Послушать джаз. Я слыл знатоком джазовой музыки. Это возвышало меня в глазах других. Когда я, небрежно забросив ногу за ногу. В черных узких брючках и белой рубашке брал в руки воображаемый саксофон, включал свой супер дорогой Sony — и звучал джаз. И я легко и беспечно подыгрывал.
— Там-там-та…
Потом обязательно небрежно бросал пару тройку умных фраз о джазовой композиции и о том, кто ее исполняет. Даже сумел объяснить, почему Джо Завинул работал в стиле джаз-рока. И чем свинг отличается от рубато. Хотя сам не очень-то понимал. За меня говорили сфотографированные в памяти фразы. Положа руку на сердце, джаз я не любил и не понимал. Мне вообще было все равно, есть он или нет. Но джаз являлся одним из составляющих моего образа. Этакого эстета и гламурного мальчишки. И это давало еще одно право чувствовать себя выше других. Особенно когда я бросал заученными цитатами из истории джаза, вычитанными в основном из блестящих журналов для сплетников, которыми систематически снабжала меня Диана. А память, опять же, у меня была отличная. И ухватив одним глазом пару предложений, я запоминал их на всю жизнь, как фамилии и даты. Поэтому среди своих товарищей, довольно простых и не очень начитанных, я слыл интеллектуалом. Каким не был и в помине.
— Классическую музыку? — машинально переспросил я у Смирновой. — Да, безусловно, люблю.
Я бессовестно лгал. Но какая разница. Если я не любил джаз, хотя делал вид что балдею от него, почему я не могу полюбить классическую музыку, которую ни разу не слышал.
— Но если вам мешает проигрыватель… Он столько занимает места… И не потому что мы совсем были бедными и не могли купить современный магнитофон. Просто нам это не приходило в голову. Если играет проигрыватель, зачем другая техника, правда? И причем тут современность. А Юра вообще утверждал, что пластинку ничто не сможет заменить. Что создается впервые, тому нет аналогов по значимости и качеству, говорил он. Ведь хлеб, например, ничем заменить так и не сумели. И молоко. Разве нет?
Я пожал плечами. Я не задумывался над этим. Я просто быстро менял и одежду, и технику, и мебель на более дорогую и современную. Я всегда считал, что у меня должно быть все самое лучшее.
— Так не уносить проигрыватель? — тихо спросила Смирнова. — Или он вам все же мешает?
Если честно, меня он даже раздражал. Но я ответил то, что нужно было ответить.
— Ну что вы, конечно пусть стоит.
— Спасибо. Я так хочу, чтобы все оставалось, как при Юре. Это для меня много значит. Спокойной ночи.
И она так же тихо и незаметно вышла, как и зашла.
А я долго ворочался с боку на бок. Наконец не выдержал. Встал и приблизился к проигрывателю. Что там говорила Смирнова? Кажется, музыкой лечат бессонницу. Джазом бы я уж точно ничего не вылечил.
