— Молодец, — похвалил он. — Больше эта тема не будет тебе докучать.
Но оставались еще любовь и жизнь. Они не спеша брели вдоль бесцветного моря, и мистер Даси коснулся этих извечных ценностей. Сначала он охарактеризовал мужчину как некую абстракцию — эдакий целомудренный аскет. Потом восславил женщину. Сам он был обручен, и, воспевая женские достоинства, как-то помягчел, глаза за толстыми стеклами очков зажглись, на щеках появился румянец. Любить благородную женщину, защищать ее и служить ей — вот венец жизни, сказал он четырнадцатилетнему мальчику.
— Сейчас тебе этого не понять, но придет день, и ты все поймешь — вспомни тогда старого учителя, который тебя просветил. Мужчина и женщина — и все сразу встает на свои места, все! Ты чувствуешь, что на небе есть Бог, что в мире есть гармония. Мужчина и женщина! Как это прекрасно!
— Я, наверное, никогда не женюсь, — возразил Морис.
— Ровно через десять лет я приглашу тебя и твою жену отобедать с моей женой и со мной. Примешь приглашение?
— О-о, сэр!
Глаза мальчика засветились от восторга.
— Значит, договорились!
Закончить разговор доброй шуткой — что может быть лучше? Морис был польщен и даже стал думать о женитьбе. Но внезапно мистер Даси остановился и приложил руку к щеке, словно у него заныли зубы. Обернувшись, он взглянул на оставшуюся позади длинную полосу песка.
— Я не стер эти адские рисунки, — медленно произнес он.
С дальнего конца бухты следом за ними вдоль берега шли какие-то люди. Вскоре они должны были подойти к тому самому месту, где мистер Даси иллюстрировал свой урок секса. Среди них была женщина. Учитель, вспотев от страха, кинулся назад.
— Сэр, там уже ничего не осталось! — крикнул Морис. — Волны наверняка все смыли.
— Господи… слава Богу… да, сейчас ведь прилив.
И вдруг на долю секунды в мальчике вспыхнуло презрение к учителю. Да он обманщик, подумал Морис. Обманщик и трус, он мне так ничего и не сказал… И все снова ушло во тьму, тьму первобытную, хотя отнюдь не вечную, на смену которой обязательно приходит болезненный рассвет.
2
Мама Мориса жила неподалеку от Лондона, на комфортабельной вилле, стоящей в окружении редких сосен. Здесь родился он и его сестры, отец каждый день уезжал отсюда на работу, сюда и возвращался. Они едва не переехали, когда поблизости построили церковь, но со временем привыкли к ней, как привыкаешь ко всему, и даже обнаружили в таком соседстве некоторые выгоды. Церковь была единственным местом, куда миссис Холл доводилось ходить, — магазины доставляли товары на дом. Станция тоже располагалась неподалеку, равно как и школа для девочек, вполне сносная. Жизнь была полностью обустроена, стремиться было не к чему, и между успехом и неудачей вполне мог стоять знак равенства.
Морис любил свой дом и безоговорочно почитал маму верховной жрицей. Без нее не было бы мягких кресел, хорошей еды, веселых игр, за все это он испытывал к ней благодарность и одаривал ее своей любовью. Любил он и сестер. Когда он приехал, они выбежали с радостными криками, стянули с него пальто и бросили на пол в прихожей — подберут слуги. Приятно было оказаться в центре внимания, хвастаться успехами в школе. Домашние с восторгом оглядели марки Гватемалы, «Те священные поля» и фотографию школы, которую ему подарил мистер Даси. После чая небо расчистилось, и миссис Холл, надев галоши, вышла прогуляться с ним вокруг усадьбы. Они то и дело целовались и безобидно щебетали.
— Морри…
— Мамочка…
— Уж теперь Морри у меня отдохнет на славу…
— А где Джордж?
— Мистер Абрахамс дал тебе просто чудесную рекомендацию. Пишет, что ты напоминаешь ему твоего бедного отца… Ну, чем хочешь заняться на каникулах?
— Я бы остался здесь…
— Ах ты, моя радость…
Она обняла его, еще нежнее, чем обычно.
— В гостях хорошо, а дома лучше, это всякий знает. Да… Помидоры… — она любила перечислять, проходя мимо грядок, названия овощей. — Помидоры, редис, брокколи, лук…
— Помидоры, брокколи, лук, розовый картофель, белый картофель, — подхватил мальчик.
— Репа…
— Мама, а где Джордж?
— Ушел на прошлой неделе.
— Почему?
— Взрослый стал. Хауэлл меняет садовников каждые два года.
— А-а…
— Репа, — продолжала она, — снова картофель, свекла… Морри, давай навестим дедушку и тетю Аиду, если они нас пригласят? Я хочу, милый, чтобы эти каникулы ты провел, как душе угодно, — ты ведь оказался таким молодцом, да и мистеру Абрахамсу большое спасибо, ведь твой отец ходил в ту же школу, а потом он учился в Саннингтоне, куда и ты теперь поедешь — будешь во всем повторять путь нашего любимого папочки… — Она умолкла. Морис всхлипнул. — Морри, милый…
Из глаз мальчика текли слезы.
— Сладенький мой, что с тобой?
— Не знаю… сам не знаю…
— Что ты, Морис…
Он только покачал головой. А ей так хотелось, чтобы ребенок был счастлив… Она тоже заплакала. Из дома выбежали девочки и закричали:
— Мама, что с Морисом?
— Отстаньте, — простонал он. — Уйди, Китти…
— Он переутомился… — Обычно этой фразой миссис Холл объясняла все.
— Я переутомился.
— Иди в свою комнату, Морри, миленький мой, я тебя понимаю, это так ужасно.
— Ничего, все в порядке. — Он стиснул зубы, и волна печали, охватившая все его существо, выплеснувшись наружу, начала спадать. Утекла по сосудам в его сердце и там исчезла. — Все в порядке. — Он свирепо зыркнул по сторонам и вытер глаза. — Я, пожалуй, поиграю в халму.
Пока расставляли фигурки, он повеселел и уже болтал как прежде. Вспышка детской слабости погасла.
Он обыграл Аду, которая его боготворила, и Китти, относившуюся к нему спокойно, и снова выбежал в сад — поговорить с кучером.
— Здравствуйте, Хауэлл. Как поживает миссис Хауэлл? Здравствуйте, миссис Хауэлл! — И так далее; в голосе его звучали покровительственные нотки, с людьми родовитыми и знатными он говорил совсем не так. Потом вернулся к интересующей его теме: — У нас новый садовник?
— Да, господин Морис.
— А Джордж стал слишком взрослый?
— Нет, господин Морис. Просто нашел место получше.
— Значит, сам пожелал уйти.
— Точно так.
— А мама сказала, что он стал слишком взрослый и вы предложили ему уйти.
— Нет, господин Морис.
— Вот уж мои поленницы передохнут, — сказала миссис Хауэлл. Морис с прежним садовником любили играть среди дров.
— Это мамины поленницы, а не ваши, — возразил Морис и ушел в дом. Хауэллы кисло переглянулись. Впрочем, они ничуть не обиделись. Проведя в услужении всю свою жизнь, пара считала, что джентльмену положено быть снобом.
— Уже нос задирает, — объяснили они поварихе. — В папочку пошел.
Того же мнения были и мистер и миссис Барри, прибывшие к обеду. Доктор Барри был старым другом, а если точнее, соседом семьи и проявлял к ней умеренный интерес. Разве могут эти Холлы кого-то интересовать глубоко и по-настоящему? Китти ему нравилась — у нее неплохие задатки, девчонка явно с характером, — но сестры уже спали, и позднее доктор Барри сказал жене: лучше бы Морис присоединился к сестрам. «И провел бы в спячке всю свою жизнь. А ведь так и проспит всю жизнь. Как его отец. Какой толк от таких людей?»
Спать Морис пошел с неохотой. Спальная комната всегда приводила его в трепет. Весь вечер он старался держаться, но, едва мама поцеловала его на ночь, в нем зашевелились прежние страхи. Все дело было в зеркале. Его не пугало собственное отражение, не боялся он и своей тени на потолке, но эта тень отражалась в зеркале… вот что заставляло его трепетать… Он старался держать свечу так, чтобы тень и зеркало не встречались, а потом ставил ее на место и попадал в объятия страха. Умом он все понимал, и эта тень ни о чем ужасном ему не напоминала. Но так или иначе было страшно. В конце концов он задувал свечу и нырял в постель. Он предпочел бы полную темноту, но у этой комнаты имелся еще один недостаток — прямо напротив окна стоял уличный фонарь. В ясную ночь сквозь занавески проникал вполне безобидный свет, но иногда на мебели вырисовывались неясные очертания, что-то вроде черепов. Сердце его колотилось, и он лежал, охваченный ужасом, хотя все домочадцы находились совсем рядом.
Он приоткрыл глаза — вдруг черепа пропали? — и вспомнил о Джордже. Что-то шевельнулось в глубине его сердца. Он прошептал: «Джордж, Джордж». Но почему Джордж? Кто он? Никто — рядовой слуга. Мама, Ада, Китти — ведь они в его жизни куда важнее. Но для таких рассуждений он был еще слишком мал. Сопротивляясь печальным мыслям, он неосознанно отогнал видение прочь и заснул.
3
Следующим этапом в жизни Мориса был Саннингтон. Этот барьер он преодолел, не привлекая к себе внимания. В учебе он проявлял себя средне, только делало вид, что она дается ему тяжело, не блистал особыми достижениями и в спорте. Людям, если они вообще его замечали, он обычно нравился — лицо у него было неглупое и дружелюбное, — и на внимание к собственной персоне он откликался; но таких середнячков много — они составляют костяк школы, а каждую косточку разве разглядишь? Он жил обычной школьной жизнью — лишался обеда или даже подвергался ударам тростью за провинность, переходил из класса в класс, напирая на гуманитарные науки, и мало-помалу добрался до шестого, стал старостой общежития, а потом и всей школы и даже попал в список лучших пятнадцати учеников. При всей неуклюжести он рос сильным и физически выносливым; однако в крикете похвастаться ему было нечем. Поскольку в новеньких его здорово шпыняли, он и сам шпынял тех, кто падал духом и проявлял слабость, хотя вовсе не был жесток по натуре, просто так полагалось. Короче говоря, он был вполне средним учеником вполне средней школы и оставил после себя едва заметный, но благоприятный след. «Холл? Минутку, кто же такой Холл? Да, вспомнил; что ж, парень нормальный, без отклонений».
