Застолье, плавно переходящее в ужин — Инна неслышно раскладывает приборы. Прикидывает, кто где сядет. Не тревожа заснувшего в кресле Батю.
Но она тоже успевает подать голос насчет подробностей. Четко. Нарочито. Как бы вызванная в мерзкий товарищеский суд:
— Свидетельствую. Я видела на этом столе пустую «Массандровскую». Утром.
Нет, Инна не разбудила голосом Батю — старик, склонив голову на кулак, пребывает в дреме. Умучили-таки пенсионера долгие перелеты.
Артем: — Вот! Вот!.. Вино. Бутылка «Массандры»! Уточненная у живого свидетеля память!.. Именно здесь. А мы чего понаписали? — мы почему-то решили, что в тот вечер я был на выставке. Не было тогда никаких выставок! В той тревожной Москве… Всю запись стереть.
Женя и Женя: — Сотрем. Сотрем.
Артем напал на след:
— А вот откуда памятный мне Кандинский! Здесь… на этом углу… Вот он! Репродукция в белых линиях!
С удвоенной энергией Артем бросается к Ольге:
— Оля. Оленька! Напрягись… Прошу тебя… Что мы делали в тот вечер?
Ольга спокойна: — Можно, я скажу, что я не помню.
— Ну, Ольга, Ольга… напрягись… Припомни. Ты же вела какие-то записи… Ага!.. Я когда ехал сюда, у вагонного окна… как раз думал — у нее, у нее подробности!.. она же вела дневник!
— Она — это я?
— Ну да.
Ольга нарочито медленно раскрывает книгу — она, пожалуй, еще почитает.
— Для истории. Оль!.. Погоди читать… Ты же вела дневник?..
Женя и Женя призывно защелкали кнопками на запись. Но Ольге наплевать!
— Да. Вела дневник… Пока любила.
— Пока — что?.. Ну вот видишь!.. Значит, вела? вела?!. Страничку за страничкой, а?
— Да.
— И где же тот дневник?
— Там же, где та любовь. Где всё остальное.
— Ольга! Ольга!.. Что за женские причуды!.. Серьезное ж дело! Вела дневник! Для истории — для чего же еще?
— Для чего?.. Как тебе сказать. Для полноты тех дней, тех часов, тех минут. А можно сказать — от полноты тех часов, которые я тогда переживала… Я любила.
— Ольга. Пойми… История таких слов не знает. Мало того! История плюет на эти словеса. История плюет на нас.
— Значит, мы квиты. А я плюю на нее.
Инна занята столом: — В Питер хочу.
— Ладно. — Артем деловит, серьезен. — Оля. Давай пока что без дневника. Но давай по-серьезному… Я ведь помню тот изначальный мой импульс. Богемный, смелый, разгульный порыв. Речь о цензуре уже бродила, уже гуляла во мне — как стакан водки, выпитый разом. Граненый, классический, полный стакан… Оля… Импульс нарастал уже с ночи… Вот где-то здесь… Или здесь.
Ольга указывает в сторону постели: — Может быть, здесь?
— Мы были друг от друга неподалеку. — Артем напрягает память. — Мы были шагах в пяти-шести… Да-да. Именно! Припоминаю. Ты почему-то была в постели.
— Почему-то ты тоже там был.
— Погоди, Оля… Не дурачься. Ты все по-школьному! Всё юморишь!
— Ничуть.
— А-а, наверное, это был первый наш раз… С тобой… А?.. Согласись, Оля, это несправедливо. Почему женщины помнят цепко, а мужчины нет. Ну хоть застрели, не помню! мелочовка так быстро выветривается.
— Мелочовка — особенно быстро.
— Погоди. А я почему-то оказался у этого подвального оконца… И вдруг импульс… Нет. Нет. Не сразу!.. От этого полуокна я прошел… да, да!.. прошагал к той репродукции… В белых линиях. Я помню цветовое пятно… И там почему-то импульс… Но почему?
Женя и Женя деловито перезамеряют уточненный пятачок пространства. Ползают по полу с клеенчатым «метром», еще и с рулеткой. Замеряют параметры пятачка — его подробности.
Артем скрестил руки. Задумался.
— Извини. Извини, Оля… Интим… Я про интим… Я помню, что не в пяти шагах. Но где?.. Мы уже спали до выступления… И вообще. Извини. У меня в мозгах какой-то сбой… Мы вообще-то спали? Или дружили?
— Женщина спала только с тем, кто остался в ее памяти.
— А я?.. А что?.. А меня там нет?
— Не припомню.
Артем размышляет:
— Но подтолкнуло импульс что-то еще… Что?.. Ты, Оля, в постели… Почему-то даже без ночной рубашки… Помню… Ребята! А сколько шагов в направлении постели? Шаги пусть будут небольшие… Раздумчивые… Сколько там наберется?.. Восемь?
Женя: — Семь.
Женя: — Нет, восемь.
— Так и запишите. И значит (предположим!), я ходил туда-сюда, но не в том направлении, а в этом!
Ольга расслабилась. Ну приехал бывший. Ну пусть… Она снова раскрывает книгу.
А вот Артем на грани нервного срыва! Воспоминания его заводят!.. Выброшенный год назад из процесса, затоптанный, вычеркнутый, отосланный в черноземы, с заваленной набок судьбой, — он все-таки снова в Москве.
Жилы на лбу вздулись. Артем прерывисто дышит. Он здесь — он все-таки совпал с той давней, гениально вдохновенной минутой. С теми секундами!.. Он совпал.
А вот и разгадка:
— Цветовое пятно! Там… А-аа!.. А-аа!.. Вспомнил… Оля и я… Ты и я. Без звонка вошла Инна. Ну, как родственница, у которой свой ключ… Вошла… Я услышал ее шаги. И сразу тот бешеный мой импульс!
Ища и повторяя былое, совпадая с ним, Артем делает наконец найденные быстрые семь с половиной шагов. И кричит:
— Да! Да! Оля!.. Это ты!.. Ты! Нагая! Без цензуры!.. А в дверях Инна… В голове моей тут же пронеслось вот это абстрактное цветовое пятно. В белых линиях! И я подумал: сестры и Кандинский!..
— И что?
Артем оглашает найденное — уже громко, свободно:
— И сразу же — вспышкой! Вдруг импульс! Как молния!.. Нет — цензуре!.. Мы все — нагие!.. Нет — экономическим и политическим запретам!.. В какие-то полсекунды, Оля… в четверть секунды! в голове спрессовалось все завтрашнее выступление!.. Все! От первого до последнего слова!
Артем доволен, вытирает платком со лба пот:
— А говорят, политики — люди без вдохновения!.. Еще с каким вдохновением! Мы поэты!.. Мы творцы!.. А это, Оль, ты помнишь?.. Мы — нагие божьи светлячки!.. Помнишь?
— Нет, Артем.
— Ага!.. Божьи светлячки… Это тоже подробность, Оля! Оказывается, и ты кой-чего не помнишь!
*
Инна с укором Ольге:
— Ну ты глянь. Он разбудил Батю своими воплями. Может, пора отправить старика в постель?
Батя и впрямь уже разбужен: — Вы обо мне?
Инна: — Вы спали на собственном кулаке.
— У сибиряков научился.
— Слышала о таком, но видела живьем впервые.
Батя заметил поодаль Женю и Женю, ползающих по полу с клеенчатым «метром»: — Шаги считают. Ишь!.. И как строго!.. Молодежь настырна. Что они там меряют?
Ольга: — Не слишком долгую любовь.
— Чью?
— Не важно. Почему не померить любовь шагами.
Батя передернул сонными плечами. Он уже вышел из дремы:
— Хорошо сказала, Оля. Чудесно сказала. В точности так говорил мой друг, мой сердечный дружок Звоницын. Ударение на «о». Почему не померить любовь шагами… Это когда Звоницына угнали в лагерь — от жены на три тыщи пятьсот неточных километров. Если мерить на шаги — это неслабо.
— Звоницын? — Ольга уважительно подчеркивает ударение. Готова слушать.
— Да, надо ударять на «о». Я знаю — трудно, но так будет правильно.
И продолжает:
— Есть, Оля, далекий город Красноярск… Там последний из наших, у кого я жил, — тот самый инженер Звоницын. Пять и пять. И еще, конечно, без права выезда… Так и остался под Красноярском, когда реабилитировали… Меня на охоту водил. На волков… Старики, а шли на волков… Настоящий волкобой и друг настоящий…
— На волков? Не шутите?
— Я редко шучу. Не умею… Мы с ним от стрелков тогда вдруг отстали. Пурга вдруг… А я — незадача! — оступился в их новомодной охотничьей яме… Куда деться? Кого звать?.. Тайга… На белый снег еле выбрался. А идти не могу. С переломом… Звоницын притащил на себе. На горбу, можно сказать, принес… Он меня нес, шел — зубами скрипел, а волки шли следом… Волки! Настоящие красавцы! Метр в метр держали дистанцию. Смешно!.. Так и шли!.. За нами. Они не выли, и мы не кричали. Все честно. Сначала мы охотились, а теперь волки.
— А как нога?
— Нормально. Сейчас нормально. Я крепкий… Они меня первоклассно выхаживали. Звоницын и его жена Галя… Как родного. С Звоницыным мы выпивали… Чтобы я не падал духом. Песни пели. В голос… И Галя ни-ни насчет нашей выпивки… Не попрекнула. Выздоравливай, Сергей Сергеич! Лечи ногу!
Артем: — Мы, кажется, вас разбудили.
Батя: — Так вышло по жизни: Сибирь полна друзей, а в Москве — переночевать негде… Хотя сам я москвич, как я уже говорил. У меня вообще-то квартира на Арбате.
Артем с готовностью смеется: — Я где-то читал, что Сибирь большая — а Москва маленькая.
Батя непроизвольно потягивается: — Прошу прощения… Остатки с дороги. Остатки сибирского сна.
