Ознакомительная версия.
Земля была повсюду.
Сначала, когда только первая горсть была извлечена из будущего туннеля (еще рукой, до крышки додумался позже), то её тут же бросили прямо под ноги. Но постепенно, когда кучка стала разрастаться, то разумно было принято решение – набирать в ведро, уносить в противоположный край и высыпать в сусек для картошки (её осталось мало, так что самое ей место в пустой бочке из-под квашеной капусты). К сожалению, в этом бывшем хранилище корнеплодов не жил мега прожорливый крокодил Корнея Чуковского, обладатель самого бездонного желудка среди зверья, или же Робин-Бобин Самуила Маршака, любитель телят, мясников, телег и колоколен, так что принесённое никуда не исчезало, а постепенно накапливалось.
«Немного кажется, но понемногу
Сокровища растут. Читал я где-то,
Что царь однажды воинам своим
Велел снести земли по горсти в кучу,
И гордый холм возвысился – и царь
Мог с вершины с весельем озирать
И дол, покрытый белыми шатрами,
И море, где бежали корабли.
Так я, горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал,
Вознёс мой холм – и с высоты его
Могу взирать на всё, что мне подвластно.
Что не подвластно мне?»[47]
В итоге, вознесённый для созерцания холм, давно уже выполз за пределы отведённого ему места и теперь, словно московский пожар тысяча восемьсот двенадцатого года уничтоживший три четверти города, захватывал всё новые территории, делая их совершенно непроходимыми.
Келья Монаха Своего Спасения сужалась.
Земля, которую Павлик столько дней так старательно выскребал металлической крышкой, была плотная, слежавшаяся, в большинстве своём с существенной примесью глины и недовольно ворчащая – «Ну вот такая я вот – какая есть, и что, теперь убиться что ли?».
Будь ты хоть живая, хоть мёртвая, а с телом всё равно возиться приходится.
Зато, если содрать с себя облезлую кожу пессимизма, то можно обнаружить, что эта самая плотность, удерживает стенки и свод шахты, не давая им обрушиться. А потерять этот узкий проход, соединяющий Настоящее с Будущим, для семилетнего мальчугана еще страшнее, чем потеря Казад-Дума для толкиновских гномов из династии Дурина.
Сподвигнуть на вторую попытку, не смог бы даже крот Подкопкин.
Или сейчас, или никогда!
Тем более, осталось то совсем чуть-чуть, буквально самую малость – изогнутый вверх туннель, почти что достиг своего света в конце.
Павлик спал, периодически сокращая перенатруженные за день мышцы.
Представим, что мы обладаем способностью взламывать чужие сны (в частности одного единственного ребёнка), и проникнем, через бегающие, под плотно закрытыми веками, глазные яблоки, в тот самый отсек мозга, что из лохмотьев пережитого, создаёт новый, хоть и временный, но при этом такой реальный для находящихся в нём, мир.
Вместо ожидаемого калейдоскопа разнообразных и многочисленных событий, мы увидим ползущего в темноте мальчика. Просто ползущего, и всё. Долго, медленно, монотонно, иногда останавливающегося на передышку, затем вновь возобновляющего. Но вдруг, пространство начинает сужаться, всё быстрее и быстрее, пока, наконец, с силой не сжимает его тело, тем самым делая невозможным любое движение.
Глаза открылись.
Павлик, ещё не осознавший, что проснулся, вскочил, ловко юркнул в узкую дыру в стене и выработанными движениями начал перемещать себя к противоположной части незаконченного прохода. Достигнув цели, он, прямо руками, стал скрести земельный тупик, в котором, на замену глины, постепенно пришли корни растений.
Произошло то, что очень пугало в самом начале, но постепенно отошло на второй план и в итоге почти что забылось – крыша туннеля обвалилась, засыпая собой последнего представителя рода Грачёвых.
«У нас стахановец, гагановец,
загладовец, и надо ведь,
Что завалило именно его»[48]
Сняв лыжи и опираясь на ружьё, словно на трость, Сергей медленно передвигался по лесу на одной ноге, вторую волоча за собой.
Благо снега было немного.
Боль, которая ещё недавно прошлась по нему шестнадцати тонным катком, вминая разрывающееся тело в землю, постепенно отступила. Нет, она не из тех, кто «Здрастье и до свидания» – появилась такая и исчезла. Тут она, тут, и всё так же, виноградными гроздями, висит на искалеченных участках тела, отзываясь при раскачивании. Но, осознание того, что она ещё далеко не самое страшное, что может произойти в ближайшее время, хоть немного, но всё же приглушило эту подругу насильственно деформированных конечностей.
«Боль проходит понемногу,
Не навек она дана.
Есть конец мятежным стонам.
Злую муку и тревогу
Побеждает тишина»[49]
Охотник понимал, что раз волки осмелились напасть на человека, значит где-то, не больше чем на расстоянии семи – десяти километров, у них логово. А раз ещё и зима, то стая пока не распалась на весенне-летний период – это плохо, это явно указывает на то, что двое, оставленные на месте ночёвки чернышей, были не единственными, кто бродит по округе.
Сергей остановился, чтобы проверить поясной патронташ, хотя и без этого прекрасно знал количество, пока ещё заполненных ячеек.
Шесть. Плюс один в стволе.
В принципе не так плохо.
Между деревьев промелькнуло тело – одно, второе, третье, четвёртое, пятое, шестое, седьмое.
Странное совпадение.
Неудобно приложив к плечу приклад, которым недавно упирался в землю, человек с переломленной ногой и болтающейся плетью рукой, прицелился. Животные, словно почувствовав опасность, которая ещё может исходить от этого «не жильца», остановились. Секунды медленно отбивали свой ритмичный рисунок, мушка ни как не могла остановиться на выбранной цели, а палец елозил по курку, ожидая, когда же, наконец, его уже можно будет вдавить. Это маленькое промедление, вызванное частичной потерей дееспособности, плеснуло, из ковшика, холодной водой, на разгоряченный разум – «Картечь мелковата, да и расстояние не хилое, даже если попаду, то лишь шкуру поцарапаю. Надо выждать, надо подпустить – так вернее, так больше шансов»
Хотя, какие к лешему ещё шансы?
Сергей прекрасно понимал, что даже если эти чёртовы создания уберутся восвояси, то ему не дойти по лесу до Егры – сил хватит максимум километров на пять. А потом лишь останется залечь под сосной, да гадать, из-за чего быстрее помрёт – от потери крови или же замёрзнет. Здесь не мир Александра Роу, написанный Николаем Эрдманом и Михаилом Вольпиным, здесь не придёт добрый волшебник дедушка Морозко, не спросит «Тепло ли тебе девица?», не обогреет, не спасёт. Здесь мир неизвестных авторов и творцов, пожелавших остаться в тени, наблюдая за всем со стороны – так что раны не зарубцуются, даже если этого очень сильно захотеть, а ослабленный организм, не окружит себя невидимым и прочным барьером, что несокрушим перед многочисленными атаками солдат многомиллионной армии Холода.
Но так просто он не сдастся – уйдёт по максимуму шумно и помпезно, да так, чтоб твари ещё долго, при виде людей, скуля, в кусты зарывались.
Возбуждённый мозг выдавал всё новые и новые способы жестокой расправы над волками, постепенно отодвигая на задний план тот маленький нюанс, что изуродованному охотнику, с большим трудом удерживающему равновесие на одной ноге, теперь не справиться даже с одним дворовым псом, не говоря уже о семи его дальних сородичах.
Растущее чувство собственного превосходства, выдавило притупившийся инстинкт самосохранения, словно зубную пасту из тюбика. Тем самым смазывая волчьи клыки, укрепляя и защищая от кариеса.
Кости теперь сподручней перегрызать.
В тот самый момент, когда человек, мысленно, уже перебил всех, окружавших его, любителей наряжаться в овечьи шкуры, он вдруг почувствовал сильный толчок в спину. Одна нога – не опора, так что тело незамедлительно приняло горизонтальное положение.
Совсем молодой, едва достигший полуторагодовалого возраста волчонок переярок, желая доказать стае, что не зря природа, из всех восьми слепцов, которых два месяца вынашивала мать, сохранила жизнь лишь ему – рискуя её же и лишиться, зашел к жертве с тыла. Затем, согнув лапы и прижавшись к земле, он подкрался на расстояние, годное для прыжка и, распрямившись тугоскрученной пружиной, бросил тело в тело.
Неожиданность накрыла обоих. Одного – так как все вражьи твари были на прицеле, второго – так как не встретил должного сопротивления и слишком уж легко всё получилось.
Не дожидаясь, пока хищная удача отвернётся, все девяносто четыре сантиметра зубов, объединившись с когтями в профсоюз, рвали мясо, вкупе с ненадёжно защищающей его одеждой.
«У вас впереди ещё длинные годы, и я, вероятно, умру не так скоро, как кажется. Что если бы чудом настоящее оказалось сном, страшным кошмаром, и мы проснулись бы обновлённые, чистые, сильные, гордые своею правдой?.. Сладкие мечты жгут меня, и я едва дышу от волнения. Мне страшно хочется жить, хочется, чтобы наша жизнь была свята, высока и торжественна, как свод небесный. Будем жить! Солнце не восходит два раза в день, и жизнь даётся не дважды, – хватайтесь же цепко за остатки вашей жизни и спасайте их…»[50]
Ознакомительная версия.
