– Благодарю вас, – сказал Том Хейли. – Я серьезно обдумаю ваше предложение. Мне необходимо быть в Лондоне в пятницу. Возможно, я загляну к вам в контору.
– Что ж, чудно – сказала я и протянула ему руку для рукопожатия. Но рукопожатия не получилось. Он лишь положил мою руку себе на ладонь и легонько провел по ней большим пальцем, всего один раз. И смотрел на меня не отрываясь. Отнимая руку, я провела своим большим пальцем по его указательному. Возможно, мы подошли бы друг к другу еще на шаг, но в эту минуту в дверь постучали, до смешного громко. Он отступил от меня и сказал: «Входите!» Дверь распахнулась. На пороге стояли две девушки – светлые гладкие волосы, прямой пробор, бледнеющий загар, сандалии и крашеные ногти на ногах, голые руки, радостные, вежливые улыбки – невыразимо притягательные. Книжки и бумаги, зажатые под мышкой, показались мне совсем не к месту.
– А вот и вы, – сказал Том. – Добро пожаловать на семинар по «Королеве фей».
Я бочком пробралась к выходу.
– Этого я не читала.
Он засмеялся, и к нему присоединились девушки, как будто я остроумно пошутила. Наверное, они мне не поверили.
В вагоне лондонского дневного поезда я была одна. Миновав Саут-Даунс, поезд мчался по Суссекс-Уилд; я пыталась унять волнение, шагая взад и вперед по проходу между креслами. Я присела на пару минут, потом снова вскочила. Бранила себя за отсутствие настойчивости. Мне следовало выждать час, пока закончатся занятия, пригласить его на ланч, повторить предложение, заручиться его согласием. Да нет, дело не в этом. Я не записала его домашний адрес. Нет, и не в этом. Что-то могло между нами заискриться, да нет же, это было всего лишь прикосновение – практически ничего. Мне следовало остаться и развить успех, получить от него нечто более значимое, перекинуть мостик к нашей следующей встрече. Долгий поцелуй в губы, его губы – которые все хотели сказать за меня. Меня волновало воспоминание об участке кожи в просвете между пуговицами его рубашки, о бледных волосках вокруг пупочной впадины, обо всем его легком, ладном, почти мальчишеском теле. Я попыталась перечитать один из его рассказов, но мысли разбегались, я не могла сосредоточиться. Я подумывала о том, чтобы выйти в Хейуордс-Хите и поехать обратно следующим поездом. А если б он не погладил мои пальцы, охватило бы меня волнение? Мне кажется, да. Возможно ли, что прикосновение его большого пальца было случайным? Невозможно. Он сознавал, что делает, он хотел подать мне сигнал. Останься.Но когда поезд подошел к станции, я продолжала сидеть, я не верила самой себе. Только вспомни, что вышло из романа с Максом!
Себастьян Морель – учитель французского в большой средней школе близ Тафнелл-парка, на севере Лондона. Он женат на Монике, и у них двое детей, девочка семи лет и мальчик четырех лет; они живут в арендованном доме стандартной застройки у Финсбери-парка. Работа у Себастьяна «тяжелая, бессмысленная и плохо оплачиваемая», ученики – дерзкие и непослушные. Иногда весь его день проходит в попытках навести порядок в классе и раздаче наказаний, в действенность которых он не верит. Ему остается только удивляться, насколько бесполезно и бессмысленно для этих детей знание французского. «Он хотел бы их любить, но его отвращало их агрессивное невежество и отвратительная манера глумиться над каждым, кто осмеливался проявить интерес к предмету. Таким образом они не позволяли друг другу высовываться». Почти все они оставят школу при первой возможности и станут разнорабочими, или забеременеют, или сядут на пособие по безработице. Он хочет им помочь. Иногда он их жалеет, иногда – с трудом сдерживает презрение.
Ему чуть больше тридцати, он – «жилистый мужчина незаурядной мышечной силы». В годы учебы в Манчестерском университете Себастьян был заядлым альпинистом и водил горные экспедиции в Норвегии, Чили и Австрии. Однако теперь ему не до снежных вершин, потому что жизнь его стиснута рамками быта и денег, времени всегда не хватает, и настроение у него прескверное. «Альпинистское снаряжение уложено в холщовые мешки и спрятано в чулане под лестницей, за пылесосом, швабрами и ведрами». Деньги – всегда проблема. Моника – учительница начальных классов, но теперь она не работает, а следит за домом и детьми. Ей это отлично удается, она – любящая мать, дети прелестны, однако она, подобно своему мужу, страдает от приступов тревоги и подавленности. Арендная плата за небольшой дом на грязной улице астрономически высока, и их девятилетнее супружество тоскливо, выхолощено постоянной тревогой и тяжелой работой, исковеркано ссорами – обычно из-за денег.
Однажды ранним сумрачным вечером в декабре, за три дня до окончания семестра, его грабят на улице. Моника попросила зайти днем в банк и снять семьдесят фунтов с их общего счета, чтобы она могла купить подарки и сладости на Рождество. Это почти все их сбережения. Он уже свернул в свой переулок, узкий и плохо освещенный, и находился в ста метрах от парадной двери, когда сзади послышались шаги и кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел «парня лет шестнадцати, вероятно, уроженца Вест-Индии, с кухонным ножом в руке; нож был большой и с зазубренным лезвием. Несколько мгновений они стоят на расстоянии полутора метров в полном молчании, вглядываясь друг в друга». Себастьяна беспокоит нездоровое оживление мальчишки, то, как нож дрожит в его руке, страх на его лице. Парень вполне может сорваться. Тихим, дрожащим голосом он требует у Себастьяна бумажник. Себастьян медленно поднимает руку к внутреннему карману пальто. Он вот-вот пожертвует Рождеством своих детей. Он осознает, что сильнее грабителя и что, пока тот держится за его бумажник, вероятно, успеет нанести ему прямой в нос и выбить из руки нож.
Но Себастьяна останавливает не только страх перед непредсказуемым поведением грабителя. «Согласно мнению, широко распространенному в учительской среде, преступность, в особенности разбой и грабеж, есть производное социальной несправедливости». Грабители бедны, жизнь не предоставила им шанса на удачу, и их вряд ли можно обвинять за стремление присвоить чужое. Таковы и взгляды Себастьяна, хотя он никогда не обдумывал этот вопрос предметно. Да то и не взгляды вовсе, а скорее проявление общей атмосферы терпимости, присущей обществу порядочных, образованных людей. Те, кто сетует на засилье преступности, вероятно, жалуются на обилие граффити и на мусор на улицах, а также высказывают отвратительные суждения об иммиграции, профсоюзах, налогах, войне и казни через повешение. «Следовательно, во имя того, чтобы сохранить самоуважение, не следует поднимать слишком много шума, если тебя грабят».
Итак, он отдает кошелек, и грабитель убегает. Прежде чем отправиться домой, Себастьян идет обратно, заявить о случившемся в полицейском участке на Хай-стрит. Разговаривая с дежурным сержантом, он чувствует себя хамом и стукачом, потому что полицейские, безусловно, – это агенты той самой системы, которая вынуждает людей воровать. Неловкость возрастает, когда сержант выражает глубокую озабоченность случившимся, расспрашивает Себастьяна о ноже, о длине лезвия, о том, удалось ли Себастьяну разглядеть рукоятку. Конечно, вооруженный грабеж – это очень серьезное преступление. Паренька могут упечь в тюрьму на много лет. Та же неловкость не покидает Себастьяна и после того, как сержант рассказывает о недавнем инциденте в этом же районе: грабитель смертельно ранил ножом старушку, не желавшую расстаться с сумочкой. Себастьяну не следовало упоминать нож. Возвращаясь, он жалеет о своем походе в полицию. Он стареет и превращается в обывателя. Ему нужно было самому разобраться с парнем. Однако он уже не тот бесстрашный альпинист, который карабкался вверх по отвесной гранитной скале, полагаясь только на собственную ловкость, силу и навыки.
Ощутив слабость и дрожь в ногах, он заходит в паб и на последнюю мелочь заказывает двойную порцию виски. Осушив стакан залпом, он идет домой.
Ограбление плохо сказывается на его отношениях с женой. Хотя Моника не говорит об этом прямо, очевидно, что она ему не верит. Старая как мир история. Муж пришел домой подвыпившим, утверждая, что его ограбили и отняли деньги, припасенные на праздник. Рождество испорчено. Они вынуждены одолжить денег у высокомерного брата Моники. Ее недоверие его злит, они отдаляются друг от друга и в Рождество вынуждены притворяться веселыми только ради детей; в доме воцаряется уныние; они замыкаются в молчании. «Мысль о том, что она могла счесть его лжецом, отравляет ему душу». Он работает как вол, он верен и предан ей, и у него нет от нее секретов. Как она смеет подозревать его во лжи! Однажды вечером, когда Наоми и Джейк уже заснули, он требует, чтобы она сказала, верит ли она в то, что его ограбили на улице. Моника злится и не отвечает. Вместо этого она ловко меняет тему разговора (трюк, который отлично ей удается, с горечью думает он, ему тоже следует научиться). Ей надоела такая жизнь, говорит она, надоело находиться в финансовой зависимости от него, сидеть целый день дома, пока он занимается карьерой. Почему бы не сделать наоборот – он будет сидеть дома, заниматься домашним хозяйством и детьми, а она вернется на работу?
