– А вы? Вы сами их читали?
– Конечно.
– И что вы о них думаете?
– Я всего лишь выполняю поручение. Мое мнение не имеет значения.
– Оно важно для меня. Что вы скажете?
Мне показалось, что в комнате потемнело. Я посмотрела мимо него, в окно. Вот полоска травы и угол соседнего здания. Там, в представшей моему взгляду комнате, такой же, как наша, проходил семинар. Девушка, ненамного моложе меня, вслух читала свое сочинение. Рядом с ней сидел юноша в пилотской куртке и, подперев кулаком щетинистый подбородок, кивал с умным видом. Преподавательница стояла ко мне спиной. Я повернулась к Хейли, опасаясь, что затяну многозначительную паузу. Мы снова встретились глазами, и я заставила себя не отводить взгляд. Такой странный, глубокий оттенок зеленого, длинные, как у ребенка, ресницы, густые черные брови. Но видно было, что уверенность покинула его, так что я снова была на коне.
– Мне кажется, они волшебные, – произнесла я очень тихо.
Он вздрогнул, будто кто-то кольнул его в грудь, в самое сердце, и судорожно выдохнул, маскируя это под смешок. Похоже, ему не хватало слов. Он глядел на меня, выжидая, словно желал, чтобы я продолжала говорить ему о нем самом, о его таланте, но я сдержалась. Мою похвалу следовало подавать как крепкий настой. Кроме того, я не была уверена, что смогу сказать что-то проницательное. С нас обоих словно сошла шелуха формальности, обнаружив неприличный секрет. Я раскрыла его тягу к одобрению, похвале, к любым моим поощрительным словам. Я догадалась, что для него нет ничего важнее. Его рассказы, опубликованные в разных литературных журналах, возможно, остались незамеченными (разве что он удостоился дежурной благодарности издателя и дружеского похлопывания по плечу). Вполне вероятно, что никто и никогда, по крайней мере, ни один незнакомец, не называл его прозу «волшебной». Теперь, услышав слова гостьи, он понял, что всегда знал себе цену. Я принесла небывалую весть. Откуда ему было знать, что он – хороший писатель, если никто ему этого не подтверждал? А теперь он был мне несказанно благодарен.
Он заговорил, и все в комнате вернулось на свои места.
– А был рассказ, который вам понравился больше других?
Вопрос был такой глупый и по-овечьи смиренный, что я прониклась теплотой к нашему ранимому автору.
– Они все замечательные, – сказала я. – Но, пожалуй, рассказ о братьях-близнецах, «Это любовь», больше всего впечатляет широтой замысла. Мне кажется, что у него масштаб романа. Романа о вере и чувствах. Джин – какая же она необычайная женщина, ранимая, склонная к разрушению и соблазнительная! Великолепная вещь! Вам никогда не хотелось расширить ее до пределов романа, ну, знаете ли, немного доработать?
Он посмотрел на меня с любопытством.
– Нет, мне никогда не хотелось ее немного доработать.
Бесстрастность, с которой он повторил мои слова, меня встревожила.
– Простите, я сказала глупость.
– На такую длину я и рассчитывал. Примерно пятнадцать тысяч слов. Но я рад, что вам понравилось.
Он сардонически улыбнулся, и мне было даровано прощение, но мое преимущество испарилось. Никогда не сталкивалась с подобными подсчетами. Невежество повисло на мне тяжким грузом.
– А «Любовники», – продолжала я, – мужчина и манекен с витрины, это читалось так завораживающе странно, что все были потрясены. – Теперь я лгала напропалую, с внезапно охватившим меня чувством свободы. – В нашем правлении два университетских профессора и два видных критика. Они читают много нового. Но вы бы только послушали их речи на последнем заседании. Правда, Том, они не переставая говорили о ваших рассказах. Впервые за всю историю фонда проголосовали единодушно.
Ироничная улыбка сошла с его лица. Взгляд Хейли остекленел, словно я его загипнотизировала. Я тронула нужную струнку.
– Что ж, – он встряхнул головой, чтобы вывести себя из транса. – Все это необычайно приятно слышать. Что тут скажешь? Кстати, а кто эти двое критиков?
– Боюсь, мы обязаны соблюдать их анонимность.
– Понятно.
Он отвернулся и, казалось, погрузился в раздумья.
– Итак, что вы предлагаете и чего вы хотите от меня?
– Позвольте ответить вопросом на вопрос. Чем вы намереваетесь заняться после защиты докторской диссертации?
– Я пытаюсь получить место штатного преподавателя, в том числе здесь, в этом колледже.
– На полную ставку?
– Да.
– Мы хотели бы дать вам возможность свободно распоряжаться своим временем. Вы же могли бы заняться исключительно творчеством, включая журналистику, если угодно.
Он спросил о размере стипендии, и я ответила. Он спросил, на какое время, и я сказала – на два или три года.
– А если я ничего не напишу?
– Мы будем разочарованы, но жизнь пойдет своим чередом. Мы не станем требовать деньги обратно.
Он помолчал.
– Вы хотите получить право как-то влиять на содержание моих вещей?
– Нет. И не просим показывать нам ваши произведения. Или даже выражать нам благодарность. Руководство фонда полагает, что вы обладаете неповторимым, необыкновенным даром. Если вы продолжите писать, а ваша проза найдет своего читателя, мы будем удовлетворены. Когда вы окрепнете, и ваша известность пойдет в гору, мы тихо исчезнем из вашей жизни. Наша задача будет выполнена.
Он встал, обошел стол с дальнего конца и встал у окна, повернувшись ко мне спиной. Несколько раз взъерошил вопросы и, кажется, пробормотал что-то себе под нос – мне послышалось «Смешно» или «Довольно». Он смотрел в ту же аудиторию, что и я, в соседнем здании через лужайку. Теперь сочинение читал бородатый юнец, а его однокурсница бесстрастно смотрела перед собой. Странно, но теперь преподавательница разговаривала по телефону.
Том вновь сел за стол и скрестил руки. Взгляд его был устремлен куда-то поверх моего плеча, губы плотно сомкнуты. Сейчас он начнет мне возражать.
– Подумайте о нашем предложении день или два, обсудите с другом… Тщательно все взвесьте.
– Дело в том, что… – начал он и умолк. Потом, потупившись, продолжил. – Вот что. Я думаю об этом ежедневно. Пожалуй, ничего более серьезного мне в голову и не приходит. Этот вопрос мучает меня по ночам, не давая заснуть. Одна и та же четырехходовка. Во-первых, я хочу написать роман. Во-вторых, я – нищ. В-третьих, мне нужно найти работу. В-четвертых, работа убьет творчество. Я не вижу выхода. Выхода попросту нет. Затем в дверь стучит привлекательная молодая женщина и за здорово живешь предлагает мне солидную пенсию. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Поэтому все это внушает мне подозрения.
– Том, вы упрощаете. Вы здесь вовсе не пассивная сторона. Вы сделали первый шаг. Вы написали замечательные, да, волшебные рассказы. В Лондоне начинают о вас говорить. Как, по-вашему, мы вас нашли? Вы сами проложили себе дорогу – талантом и упорным трудом.
Ироническая улыбка, вскинутая голова – прогресс.
– Мне нравится, когда вы говорите «волшебные».
– Вот и отлично. Волшебные, волшебные, волшебные. – Я подняла с пола сумку и протянула ему рекламную брошюру фонда. – Вот описание нашей деятельности. Можете заглянуть в контору на Аппер-Риджент-стрит и поговорить с сотрудниками. Они вам понравятся, уверяю вас.
– Вы тоже там будете?
– Мой непосредственный работодатель – «Освобожденное слово». Мы тесно сотрудничаем с «Фридом интернэшнл» в вопросах материальной поддержки. Они помогают нам в поиске художников. Я работаю в городе и часто бываю в разъездах. Однако письма, направленные в контору фонда, мне пересылают.
Он взглянул на часы и встал, и я тоже поднялась со стула. Я была исполнительной молодой сотрудницей, полной решимости достичь поставленной цели. Мне хотелось, чтобы Хейли сейчас же, еще до ланча, согласился на наше предложение. Тогда я по телефону сообщу новость Максу, а к завтрашнему утру, быть может, получу поздравительную записку от Питера Наттинга, бесстрастную, скучную, отпечатанную от его имени, и все же важную для меня.
– Я не прошу вас соглашаться сразу, – сказала я, надеясь, что мои слова не прозвучат как мольба. – Наш разговор ни к чему вас не обязывает. Просто дайте мне «добро», и я распоряжусь относительно ежемесячных выплат. Мне нужны только реквизиты вашего счета в банке.
Дать «добро»? Никогда в жизни я не произносила эту фразу. Он согласно кивнул, но не столько на предложение денег, сколько на мою интонацию. Нас разделяло метра два, не больше. У него была тонкая талия; под пуговицей слегка выбившейся рубашки виднелась кожа и пушок вокруг пупка.
– Благодарю вас, – сказал Том Хейли. – Я серьезно обдумаю ваше предложение. Мне необходимо быть в Лондоне в пятницу. Возможно, я загляну к вам в контору.
