Ознакомительная версия.
Ну вот и все, полна коробочка! Я завинтил крышку и поднял банку.
Она была тяжелая и мокрая и, когда мне уже почти удалось поставить ее на каталку, вдруг стала выскальзывать у меня из рук. Я с силой сжал стеклянные бока, отчего банка завизжала, как живая, немного притормозила, но все равно поползла вниз. Пытаясь задержать падение, я резко нагнулся и в последний момент успел подставить правую руку под дно, когда до пола оставалось несколько сантиметров.
Банка упруго спружинила на ладони, слегка накренилась и несильно коснулась свободным краем кафельной напольной плитки. И, как в замедленном кино, будто все происходило во сне, стала раскалываться с довольно мелодичным звуком. А я, завороженный происходящим, вместо того чтобы отдернуть руку, застыл в своей неловкой позе.
И тогда самым большим и длинным осколком, который шел от горлышка до самого дна, эта банка с хрустом вонзилась мне в запястье под тяжестью всей еще не выплеснувшейся воды.
Она постояла, воткнувшись, соскользнула куда-то глубоко к локтю и только тогда, все так же медленно и торжественно, обломилась и упала.
Никогда не представлял себе, что может быть такая боль. Потому что боль чувствуют, а тут просто что-то оранжевое взорвалось в голове и я моментально оглох. Как будто мозг мой разлетелся, как эта банка, на миллионы осколков. А потом я увидел кровь. Алая струя била плотным фонтаном из огромной квадратной дыры в запястье и смешивалась с лужей воды под дистиллятором, щедро поливая осколки стекла.
Вот черт, да как это меня угораздило!!! Мне же сейчас к главному врачу идти!
Задохнувшись от боли и ужаса, я прижал практически отрубленную правую кисть, которая болталась на каком-то клочке мяса, к животу, и тот моментально стал теплым и липким от крови.
Так, надо срочно искать жгут и того, кто помог бы его наложить. Но в стерилизации почему-то, кроме меня, никого не было, и, дабы не искушать судьбу, я, не тратя время на поиски, шатаясь, вывалился в коридор.
В правую половину тела как будто всадили лом, идти было неимоверно трудно и скользко. Кровь заливалась уже в носки, а остановить кровотечение я не мог, как ни пытался. Попробовал запихнуть большой палец здоровой руки в рану, но мешал край осколка, который хрустел и резался. Попытался согнуть руку в локте, но стекло оказалось длинным, и я сразу почувствовал, как оно разрывает мясо. Пришлось охнуть и присесть.
Я находился в узком безлюдном коридорчике, который шел параллельно основному рукаву подвала. Нужно выбираться отсюда, да поскорее, пока весь не выкровил! Мне наконец удалось перехватить пальцами левой руки правое плечо и пережать артерию, во всяком случае, кровь перестала стрелять во все стороны частыми упругими фонтанами, а стала выливаться темным ленивым ручьем. Вот теперь и идти можно.
Но и в основном подвале никого не оказалось. Обычно в это время здесь настоящее броуновское движение, люди снуют туда-сюда, переходят в другие корпуса, буфетчицы едут на пищеблок, сестры-хозяйки – за бельем, медсестры – в стерилизацию. Куда же они сейчас-то все исчезли? Мне позарез необходим хоть кто-нибудь, подошла бы медсестра с куском бинта в кармане или хлястиком халата, мужик с брючным ремнем или подтяжками, да на худой конец, любой, кто на помощь позовет!
А пальцы слабели, все вертелось перед глазами, язык был сухой, как щетка. Я по-прежнему ничего не слышал. Мокрые насквозь от крови штаны мешали идти. Вдобавок стало холодно, начался озноб. Чтобы не упасть, я брел, плечом касаясь стены. Меня разрывало от боли, периодически подкатывала тошнота, а рука болталась мертвая и чужая, и уже не было сил ее сжимать.
Я ковылял по подземному лабиринту и загибался от банального кровотечения. Надо мной были пятнадцать этажей огромной больницы. Где буквально на каждом – перевязочные, процедурные кабинеты, операционные. Жгуты, шприцы, капельницы. Врачи, медсестры.
Все-таки мне удалось добраться до буфетных лифтов. Обычно это расстояние я шутя преодолевал за минуту. Сейчас показалось, что прошло несколько часов. Было слышно, как наверху гремят каталками и ведрами буфетчицы. Значит, вернулся слух. Лифты стояли где-то наверху, я нажал плечом кнопку и присел. Подо мной сразу стала натекать лужа. “Ничего! – успокоил я себя. – Все, успел, сиди, дыши ровнее, через минуту будешь в родном отделении, там помогут!”
И хотя от боли и слабости я мало что соображал, но тут вдруг неожиданно ясно вспомнил, что буфетные лифты месяц назад отрегулировали так, что они не останавливаются в реанимации. Я же сам горячо одобрял эту меру, чтобы посторонние меньше шастали.
Нужно вставать и идти, хотя больше всего хотелось лечь и уснуть. Боль отступила, стало легче и даже теплее. Да и кровь перестала так хлестать. Может, уже ничего и не осталось. Стиснув зубы, я чуть приподнялся. Сразу все завертелось перед глазами, но я оттолкнулся от стены и, шаркая, осторожно, словно боясь расплескать последнее, буквально пополз к холлу грузовых лифтов. В подвале по-прежнему не было ни души.
Не дай бог грузовой лифт где-то наверху или, еще хуже, только уехал наверх, тогда все у меня этим подвалом и закончится. Сил, чтобы выбираться на первый этаж по лестнице, уже не было.
Я всегда точно определял, где находится грузовой лифт. У грузовых лифтов, которыми управляли у нас старички-лифтеры, в ответ на вызов в кабине раздавался звонок. Чем ближе был лифт, тем громче в шахте раздавался звук звонка.
Если сейчас звонка не будет слышно, то, значит…
Я облокотился на кнопку спиной. Зазвенело неожиданно совсем рядом. Ага, лифт стоит прямо надо мной, на первом этаже. Повезло мне. Точно, сегодня уж везет так везет!
Я стоял и из последних сил все звонил и звонил, вдавливая кнопку спиной, не переставая. Услышал, как надо мной закряхтел дед-лифтер, вставая со своего стула, как он, не торопясь, возмущенно ворча себе под нос, зашел в лифт. Его можно было понять. Лифтеры очень не любили таких настырных. Они всегда говорили нам: “Позвонил один раз, тихонько, и отпусти кнопку. Видишь, в кабине лампочка загорелась, это мне подсказка, на какой этаж ехать. А быстрее лифт оттого, что долго на кнопку жать, не поедет!” Но я чувствовал, что если перестану облокачиваться о стену, то упаду.
Дед медленно, без суеты, закрыл обе наружные металлические створки, так же не спеша задвинул внутреннюю дверь-гармошку.
Он, похоже, и кнопку нажимал, как в замедленной съемке, с большой долей ответственности, так обычно спичку подносят к единственной свечке на именинном пироге малыша.
Полоса моей крови, шириной в ладонь, матово блестела в тусклом свете неярких ламп. Кое-где размазанная следами, она петляла, сворачивая за угол, обозначая путь, по которому я шел.
Мне хватило сил вышагнуть из липкой кровавой лужи и приготовиться к тому, чтобы рухнуть в лифт. И в то мгновение, когда металлические двери распахнулись, сквозь скрежет я услышал торжествующий хохот.
Он догнал меня, мой Минотавр. Догнал и забодал.
– А знаешь, Лешечка, может, это и к лучшему, зато ты теперь опять наш. Кто его знает, как у тебя там с этим массажем сложилось бы! А сейчас полежишь, отдохнешь, на процедуры походишь! Дрыхнуть зато можешь сколько влезет! А если рука и не заработает, я бы на твоем месте не расстраивалась. Это бабе без руки плохо, особенно незамужней, баба и с двумя руками никому не нужна, а мужику – нормально, так, если хочешь знать, даже привлекательнее! Главное, что башка цела, аферюга! Ленка твоя если до сих пор тебя не бросила, то тут и подавно! Ей уж точно так спокойнее, а то тискаешь своими граблями кого ни попадя!
Я сидел в кабинете у Томки Царьковой, она, конечно, мастер утешать.
– Ты хоть бы показал жену свою, наверняка страшная как черт! Страшная и за такого, как ты, держаться будет! Красивая? Врешь небось! Вот когда она навещать тебя придет, хоть взгляну на нее, нарочно домой не пойду, дождусь! Чего ржешь? Пойдем лучше покурим, тебе же, как калеке, нужно теперь прикурить давать! Вот устроился, наглая рожа! Сейчас тебя все любить будут, жалеть, а ты пользуйся давай! А это время еще и вспоминать будешь как самое лучшее, поверь на слово!
Сегодня мне успели рассказать, что, пока шла операция, которая к тому времени тянулась больше шести часов, стемнело, Тамарка не выдержала и поднялась на тринадцатый этаж в операционную, хотя уже с час как могла быть дома.
Вернувшись, она, против своего обыкновения, не сказала ни слова, прошла к себе и там, уронив голову на стол, вдруг разрыдалась. Растерянные сотрудники, не решаясь пересечь границу кабинета, робко жались у дверей в нехорошем предчувствии. Плачущую Тамару никто до этого не видел.
Через минуту Царькова, оглядев их всех, промокнула глаза марлевой салфеткой и выдавила:
– Я зашла, а Лешка лежит на столе, весь такой маленький! А ручка такая тоненькая! Ему все его жилочки на дощечку положили и там сшивают! – И снова зарыдала.
Ознакомительная версия.
