Ознакомительная версия.
Я помню, как я впервые почувствовал время. Мне было немного лет. Девять или десять. Летом в августе я сидел во дворе. Мы с родителями уже вернулись с отдыха в Родной город, а мои друзья ещё нет. Во дворе было тихо и пусто. Деревья покачивались, листья на них были большие, трава пыльная и высокая. Стояла жара. Даже в городе стрекотали кузнечики. Я сидел на скамейке и скучал. Потом я посмотрел в небо. Оно было просто голубое, без облаков. Высокое, летнее небо. В нем таял след от самолета, а ещё другой самолёт пересекал небо надо мной и оставлял свой белый след. Я опустил глаза, и принялся ковырять пальцем скамейку. От неё было приятно отколупывать краску. Я вспомнил, что скамейку красили в прошлом году, тоже летом. Мы с друзьями стояли и смотрели, как пожилой худой дяденька медленно красит её, и она чудесным образом превращается из грязно-зелёной в синюю. А теперь я сидел и легко отколупывал целые лепестки уже потрескавшейся и постаревшей синей краски.
Когда я снова поднял глаза в небо, самолёт уже пролетел и оставил белый след, а старый след распался на куски и почти растаял. Я почувствовал, как движется время… Скоро пойдут дожди, потом зима, потом будет таять снег… Я понял, что мне это не нравится, что от этого становится невесело… И ещё я понял, что я с этим сделать ничего не могу, но на следы от самолётов смотреть приятно.
Я это запомнил отчётливо, потому что это понял и почувствовал тот Я, который не меняется. Там, на скамейке, сидел тот же самый Я, что стоял, слушал песню и плакал. Всё остальное во мне менялось – вес, рост, интересы, желания… А что-то не менялось… И вот это ЧТО-ТО смогло почувствовать время, смогло полюбить эту песню, и вообще полюбить…
Мы ещё немного посидели, выпили ещё чаю, колу мне почему-то так и не принесли, но я не хотел о ней напоминать. Макс наотрез отказался ехать ко мне. Коньяк мы допить не смогли, осталась добрая треть бутылки, но уже не лезло.
Потом мы расплатились, оставили щедрые чаевые и вышли на воздух. Фонарик и бутылка остались на столе… Своими движениями мы напоминали каких-то ракообразных в рыбном магазине, которые ещё вполне живые, но их положили на лёд, и им не особенно хочется привлекать к себе внимание покупателей.
Снег совсем прекратился.
На парковке возле ресторана стояли три машины, в том числе и наш «мерседес». Его двигатель работал, в салоне горел свет.
– Ну что, Саня, завтра, вернее, уже сегодня, спать буду часов до трёх, если родственники позволят.
– Так поехали ко мне! Сколько я могу тебя уговаривать? Не упрямься, Макс.
– Нет уж! На сегодня мне тебя хватит. Мне вообще на сегодня хватит. Кстати, а сколько будет стоить доехать отсюда… ну, туда, ко мне?
Я сказал предельную сумму. Макс покивал головой. Протянул мне руку, я пожал её.
– Пока, Саня, – сказал он. – Тебя довезут, – он мотнул головой в сторону «мерседеса». – Проснусь – позвоню тебе. Держись… – Он пошел в сторону Садового кольца, где было легче поймать машину. Мне так не хотелось расставаться с ним! Было странное ощущение, что мы больше не увидимся никогда. Макс медленно шел по снегу, а мне хотелось остановить его или пойти с ним…
Он прошёл шагов пятнадцать, остановился под уличным фонарем, открыл свой портфель, достал маленький сверток… Я узнал его. Это была недокуренная сигара, завёрнутая в салфетку. Он бросил свёрток в снег, потом пошарил в портфеле рукой, застегнул его… Макс бросил портфель на снег и пошёл дальше. Он не отбросил портфель в сторону, он просто разжал пальцы, портфель выпал из его руки, а он пошёл к дороге.
Я пошёл было в другую сторону…
Приморозило. Я наглухо застегнул пальто и поднял воротник, потом сделал несколько шагов, остановился и оглянулся на «мерседес», постоял несколько секунд и зашагал к этому автомобилю.
Через лобовое стекло я увидел, что Михаил спит за рулём. Он сидел в расстёгнутом пальто, откинувшись на спинку сиденья. Голова его была запрокинута, рот приоткрыт, на руле лежала газета, на носу у него были маленькие очки.
Я подумал ещё немного и постучал в стекло кулаком. Он спал крепко, я постучал сильнее. Михаил вздрогнул всем телом, резко сел прямо. Он явно не сразу сообразил, где он, и что происходит. Через мгновение он сорвал с лица очки и сел, как ни в чём не бывало. Так ведут себя молодые солдаты, застигнутые спящими на посту, или студенты, уснувшие на лекции… дескать, я не спал… Я улыбнулся тому, что увидел.
Я постучал ещё раз. Он опустил стекло до середины.
– Что вам нужно? – холодно спросил он. – Чего вы хотите?
– Мне, собственно, ничего не нужно. Я ухожу. Максим так уже уехал. Я тоже собираюсь ехать домой. Увидел, что вы спите, подумал, что вам, наверное, неприятно будет проснуться здесь… А нас нет. – Я пожал плечами. – Вот, решил вас разбудить, и всё. И больше ничего.
Михаил потёр лицо руками, отпил немного минеральной воды из бутылки.
– У вас нет сигарет? – спросил он.
– Нет, я не курю. Он покивал головой.
– Садитесь, я вас отвезу домой, только заедем по дороге я заправлюсь и куплю сигарет.
– Извините, я с вами не поеду, это исключено.
– Да не бойтесь вы, всё равно…
– Я не боюсь. Просто, это точно ни на что не будет похоже. Сами подумайте, – я говорил очень спокойно, – я сейчас еду домой. Правда домой! Если вы не верите, можете, конечно, ехать за мной. Но лучше езжайте восвояси… А сигареты можете купить здесь. В ресторане продадут, если…
Он не дослушал меня. Тёмное стекло поднялось, Михаил выключил в машине свет и как бы исчез. Я снова пожал плечами, развернулся и пошёл к проспекту ловить машину. Я шёл, шёл… Но никто не преследовал меня.
Я поймал машину, и мы поехали по затихшему городу. Затихшему, в смысле, уснувшему… Светящихся окон почти не осталось. Субботнее утро готовилось подарить Москве немного тишины и безлюдья. Снегоуборочные машины работали во всём городе…
Когда мы проезжали по Якиманке, там на эвакуатор грузили истерзанный автомобиль… «вольво». На дороге везде виднелись осколки стекла и пятна от какой-то технической жидкости… Скорее всего масла.
– Страшная авария была, – сказал водитель. Он говорил с сильным кавказским акцентом, – человек пять погибло сразу. Я сам чуть-чуть здесь не разбился. Страшно ездить стало. Все с ума сошли.
Я посмотрел на него. Аккуратный такой, черноволосый мужчина лет сорока. В машине сильно пахло каким-то сладким ароматизатором воздуха. На пальце у водителя был большой золотой перстень-печатка. Я отвернулся. Больше я уже не мог говорить. Я ехал домой. Всё, что я смог сказать за сегодня, я уже сказал.
Улицы были пустынны, когда мы останавливались на светофорах, я оглядывался. Преследования не было. Я оглянулся так три раза, а дальше ехал спокойно. Хотя и без того был спокоен.
– Спасибо, – всё, что смог сказать я, когда расплачивался и выходил из машины…
Я зашёл домой и сразу вспомнил о своём обещании. Надо было сказать ещё слова… Обязательно! Я набрал её номер… Она ответила не сразу. Я разбудил Её. Она говорила хриплым, заспанным и каким-то беззащитным голосом.
– Алё, – сказал я, – ну вот я и дома. Всё в порядке. Не волнуйся. Ты спала?
– Да, я уже уснула.
– Прости, пожалуйста, но я только что добрался. Вот звоню, как обещал.
– Спасибо… Я волновалась.
– Ну что? Я утром звоню?
– Конечно! Но только давай не очень рано.
– Хорошо. Давай, кто первый проснётся – тот и звонит.
– Но только не раньше двенадцати, ладно?
– Договорились, милая. Целую! Прости за беспокойство.
– Целую! До сегодня…
– До сегодня! – сказал я и отключился.
Я сказал ей «милая»! Я сказал это и не почувствовал, что произошло какое-то событие. Сказал спокойно. Это слово вылетело из меня легко…
Я включил свет везде… Пальто оставил в прихожей, пиджак бросил в кресло с мыслью: «Надо не забыть вытряхнуть осколки фонарика из кармана»… Я пошёл в спальню, к велотренажёру, чтобы повесить на него рубашку. Платок я уже снял с шеи и хотел его повесить там же. Я расстёгивался на ходу…
На велотренажёре уже висела рубашка, и не одна, а штуки три… одна на другой. «Надо устроить стирку, – вяло подумал я. – Вот в воскресенье и устрою».
У меня много рубашек, но в шкафу висела сейчас последняя, светло-розовая, хорошая, но последняя… Я помнил, что утром заглянул в шкаф, там были белая и розовая рубашки. Я взял белую, а про розовую подумал, что это будет слишком… Я редко носил её, поэтому она и осталась последней. «Теперь придётся надеть», – решил я. А что было ещё делать, она же была последняя чистая рубашка в моём доме. Остальные лежали в корзине возле стиральной машины в ванной комнате, висели на стульях, на велотренажёре… Рубашку дольше одного дня не поносить… Больше дня – никак. Может быть, кто-то носит, но я не могу.
Я постоял несколько секунд, раздумывая, потом повесил поверх несвежих рубах свой синий платок, а усталую, замызганную белую рубашку я даже не повесил, а бросил её…
Ознакомительная версия.
