Артюха: «А с господином офицером что будет?» — «И его поставим на кон. Дойдём по порядку!» — ёрзает у паренька на коленях, думает: «Был бы вправду кролик офицером — и связанный добрался бы уж до сладкоежки».
Растрепала Артюхе кудри, начала: «Лебедь на ослядь, елбани погладь!» Он сидит сиднем, по иному прельщенью страдает. Она: «Не приметила, была ли родинка?» — елдыр-елдыр балабонами по его ляжкам; тронула ручкой поясок: лоскут отстегнись — и нет его. «Пусть, — Полинька говорит, — гусёк смотрит да сам решает, ставить ли её на кон?» — и выпростала у парня красавца. Тот словно задумался перед ротком: зевнёт, нет?
А у Артюхи одна нужда: в окно глянуть. Смотрит: верзилища голые дышат-волнуются на вольной воле. То-то страсть его и погибель. Застонал не стерпел. Барыня: к чему-де этот звук? Он: «Господина офицера жалею — развязаться хочет!» — пальцем показывает на кролика: тот лежит-дрожит на ковре.
Полинька на коленях у парня елозит: «Я этого мусьё поняла. Таких пригласи, они — нет чтобы даму увлечь. Набьют трубку и ждут, когда она свистнет. Чем их жалеть, гуська пожалеем — ишь, как хочет конаться!»
И за присказку: «Стоек будь, не валок, вваливай вдовалок, задвигайся с кряком туго, будь как палица-бульдюга!» — только приподняла очко — поставить сладкоежку на кон, — а Артюха и выдерни подушку из-под себя. Оба грянулись набок. Миг — он на ногах. «Господин офицер развязался, беспорядка наделает!» — сцапал кролика, бежит вон. А Полинька вскочить не успела, задрыгала ножками в воздухе: «Забить, ободрать — тушёным подать!»
Артюха кубарем по ступенькам скатился. Выбежал в огород, а Галя набрала редиски — идёт навстречу. Он с кроликом на руках — прыг в сторону. Она мимо, он сзади засеменил. Какие тыквища перед ним плывут-покачиваются! Ай, да лоснятся претолстые! Жар, мощь — сплошь прелесть! Бросился: телом прижал кролика к Галиной пояснице — хочет руками объёмище обхватить.
«Ерунды не подумай, — кричит, — я с делом! Приказано обработать грызуна для кухни».
Она наддала задом: «Отлепись!» Он плотней притёрся. Кролик сдавленный и проссысь: прямо на Галино достояние. Её озлило: «Парнишка соком изошёл». Лягнула в девятую часть силы. Он отлетел на сажень, лежит плашмя; так бы и взмолился: «Повремени подол опускать!» Духу недостало. Она стянула юбку на потное, мощное да скажи: «Навёл клоп на взгорье потоп!» Подобрала кролика, пошла: слёзы по нему роняет.
А Полинька виски трёт, мигрени ждёт. Эка мороки с пареньком! И пригожий, и справный. Кудри — папаха золотистого каракуля. Цацка — колокол качать! Млей и малиновый звон слушай. Отчего ж не довелось упиться? Вчера — то вчера. Видать, индюшатины так хотел, что тронет своего, а чудится ножка. Но нынче-то пришёл накормленный...
«О! — тут её стукни мыслью по мозжечку. — Простые люди сколько ни едят — им бы и ещё съесть. Кормили его индюшатиной, а нёс-то кролика. Щупал жирного и разохотился на крольчатину. Ему дают блинчик с мёдом, а он нашпигованного хочет — аж из утробы стон».
Ладно, думает она, теперь знаю, как помочь палке водить хозяина... Призвала Артюху, велит: чтобы наутро был ещё один офицер! После передала на кухню: с какой дичью его завтра увидят, таким же самым и накормить.
Воротился он из лесу ни с чем. Пошёл в свинарник, отнял у матки поросёнка-ососка. Только в доме появись — зазвали на кухню. Повариха видит у него свинку, кумекает: «Это сколь надо времени — молочного поросёнка сготовить! Барыня заждётся, потребует человека, а он ещё не накормлен. Лучше так сделаю...» Вытерла руки о передник и навалила на стол свиных колбас.
Артюха не стал на сей раз глаза таращить. «Кровяная, — говорит, — колбаса — лишняя. Положи больше ливерной». Поместил связанного ососка в сторонку, режет колбасу, угощается. Съел немало и кучу обрезков оставил.
Взошёл по лестнице, а барыня не в кабинете; из смежной комнаты голоском озорует: озорства озорней. Выкликает, как иностранка, несуразно: «Старичок всталь и на обед-баль. Ищет вазочку с желе, а ему даваль филе». Артюха в ответ: «Уж вы не взыщите — офицер, кажется, в очень молодых летах». Полинька: «Ха-ха-ха!» — дала смеханца: так и цепляет задором.
Он ступил на порог — она посреди комнаты. Шик — никакого восхищенья не хватит! Наряд на ней голого интересу: мамзель-вдувель-как-всталь-засандаль». Шапочка белым-белая, зимнего горностая, чуть набекрень сидит; спереди украшена драгоценным полумесяцем. Грудки поддерживает лифчик из рыжевато-тёмной куницы, сосцы не скрыл. Более на теле почти ничего, кроме пояса. Из куньих хвостов сшит: лежит низко, на бёдрах. Хвостик и по паху пролёг, прихватил промежность. Полинька повернись на каблуках — балабончики блеснули; меж них тоже куний хвост пропущен.
Артюха прижал поросёнка к себе, на неё глядит, но и вправо зыркнул — в окно. Из него вид во двор. Она повертелась перед парнем, мизинцем щекотни поросячий пятак: «Мусьё ленивец, это ваш тупорылец? — да: — Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!!!» — смеётся Артюхе в глаза, стремится раздразнить.
Указала на свою шапочку, на полумесяц, потом ладошку к его порткам приложи, шепчет: «А от прямого рожка — до звезды два вершка». У него ширинку натянуло — раскрыться пуговки не дают. Барыня за них взялась: вышла цацка наружу. Маковка крепка — арбузы пробивать.
Полинька будто рукоять сжала ручкой, повела парня в угол. А угол этот отгорожен зеркалом-трюмо. Оно стоит к стенке боком и отделяет как бы закуток. Артюха в нём затоптался: позади — стена и диванчик, слева — трюмо, справа — окно. Выйти — барыня встала перед ним. Тронула куний хвост, который от пояска спущен в промежность, и говорит: «В ступу ли пест, в перстень ли перст, а куницы шёрстка не спрячет напёрстка!»
Поросёнок у Артюхи на руках: «Хрю-хрю...» А Полинька: «Подкуни накунок куний — куманька кума прикумит». Артюха ей: «Если вы не мусьё офицеру сказали, дозвольте их на диван положить». Она себе: как бы, мол, в нужный миг не отвернулся к свинке на диване. Велит: «Встань коленями на ковёр, положи мусьё у колен». Сделал по её, но как и в окно не взглянуть? Просторное, чуть не до полу: видны весь двор, стойло, сарай. Из сарая Галя покажись. Выволокла корыто: из липы выдолблено. В таких у нас засаливают рыбу, перед тем как сушить. Открыла Непьющая окорока — вдвое толще кобыльих, — подол за опояску заправила, сейчас к коробу с солью нагнётся... Паренька проняло огнецом — от кончиков ногтей до кончика.
А Полинька не дождалась, когда он руки протянет — куний хвост с межеулка сорвать, — сама отстегнула. И второй, какой меж булочек вжался, следом отпал. Опустилась на четвереньки, очко наставила. Пояс пушистый на ней остался, и кажется: мохнатый зверь обнял талию — из-под тёмного меха белые балабончики сияют. Обернула она лицо к парню, улыбается разлукаво: «Жар-печурка с поддувальцем просит смазанного сальцем уварить киселик с перцем, в поддувальце вдув от сердца!»
Его ладони начни булочки холить, а глаза — знай в окно зырят. Так и застыли! Галя пришлёпнула на заду слепня, склонилась к корыту: соль сыпать, рыбу класть. Окорочища голые распёрло от силы. Влекут Артюху — хоть вниз кидайся.
Он толкнул ососка коленом. Бедный уж повизгивал, а тут как развизжится! Полинька парню: «Не будем отвлекаться!» — от нетерпенья очко подкинула. Он: «Мусьё офицер взревновали, грозят откусить!» Она себе: «Ишь, сорвалось с языка! Впрямь заводной! Хотела завести его куда надо — приспел миг». Повернулась к Артюхе — открой, мол, рот и слушай: «Взрос язычок, достанет плечо! Длинен он не по уму — быть залупою ему!»
Вновь надвинулась рачком, взвела булочки под нос пареньку. Уж как заветная возбуждена — вот она, встреча!.. Он приложился — да будто сама смерть в ухо скажи: «Мой!» Метнулся взгляд в окно: полушария вздыбились, мощью напружены.
Артюха зажал ососку рыльце, чтоб визг прервать, и сам в крик: «Ой! Мусьё до крови укусил, велите заколоть!» А Полинька: «Не велю!!!» — от злости, что снова не в лад пошло. Он, однако ж, поросёнка сграбастал, через неё скакнул и бегом во двор. Там стал красться. Свинке зажимает рыльце рукой, подбирается к Гале сзади, поводит голой маковкой. Намучился — никакая дерзость не в стыд. Положил ососка наземь, к верзилищам пристроился — и скорее-скорее палкой в норку попасть. Галя чуть не сругнулась: сейчас-де опять осопливит! Лягнула его, обернулась. Парнишка распластался на земле, из ширинки шесток торчит. Поодаль лежит связанная свинка, визгом заходится.
Галя всякую скотинку жалела до страданья. Смотрит, вот-вот взрыдает. «Опять, — кричит, — резать?!» А Артюха: «Не велено!»
Она верить боится. «Что болтаешь-то?» — «Не велено резать!» — «Не велено?» — «Сказано: нет!»
Как радость всколыхнёт её — от пяток до валунов и от них до серёжек в ушах. Встала над парнем врастопырку, будто помочиться на него хочет. Присела, задвинула кутак в паз — и примись ездить. Эдакая тяжесть взад-вперёд заходила! от рывков не то что сук — мачта хряснет! Парнишка не успел сласти вкусить — в жуть кинуло. А у Гали глаза осоловели: катанье-стон, злее разгон! Артюха царапнул тыквища ногтями, ахнул утробно: сломился черенок.
