20
Оказавшись наконец дома, Ашер так осоловел от вина и усталости, что без сил опустился на ступеньку чердачной лестницы. Потом он отыскал ружье и пистолет и положил их на кухонный стол. Он прикасался к ним как к чему-то чуждому и непонятному. Он решил попросить Голобича снова их продать. Бессильно уронив голову на стол, он заснул, склонившись над ружьем. Чуть позже он проснулся и взобрался по лестнице к себе в чердачную комнату. Он подождет и посмотрит, что будет дальше. А потом напишет жене. Не исключено, что, открыв, кто он на самом деле, крестьяне его здесь не потерпят. Может быть, он вернется в больницу, может быть, переедет в другой город. С другой стороны, ему очень хотелось остаться, он и сам не знал, почему. Он проработал в клинике больше десяти лет и был квалифицированным и добросовестным хирургом. А потом по небрежности совершил ошибку. Все остальное развивалось по заведенному сценарию: патологоанатомы сообщили в больницу, делом занялась прокуратура, состоялось слушание в суде, появились статьи в газетах. Потом он расторгнул договор с больницей и переселился в деревню. Ему предложили принять его на прежнюю должность, если он будет отсутствовать не более, чем полгода, но в глубине души ему не хотелось возвращаться. Стоило ему закрыть глаза, как перед его внутренним взором возникали картины свадебного веселья и посещения больного, а в ушах почему-то звучал голос доктора. Так он и заснул.
На следующий день он проснулся с рассветом. На соседском дворе уже урчали моторы, а у Ашера раскалывалась голова. Ему вспомнился зверек под потолком в чердачной каморке, но что он там творит, его уже совершенно не волновало. Он порылся в аптечке, нашел таблетку от головной боли, раскусил ее и запил минеральной водой. Проспал он, вероятно, недолго. Он поглядел на часы: было около семи. Выйдя из дому, он удивился, что на улице не холодно. Над домом соседа тучи выгибались огромной золотисто-желтой дугой в извивах фиолетовых облачных узоров. Над ней простирались фиолетовые облака с красными полосами, терявшиеся в голубом небе. Обходя дом, он слышал, как в тени хрустит под его ногами лед. На юге, там, где на горизонте возвышались горы, небо отливало светло-розовым, в воздухе парили серые тучки, но, хорошенько приглядевшись, он заметил, что они медленно окрашиваются темно-синим. Он наслаждался, бесцельно созерцая небо. Потом он снова вспомнил о ружье и пистолете, вернулся в кухню, отнес их в свинарник и завернул в мешковину. Затем взял патроны и положил их туда же. Теперь, решил он, можно приглашать жену и дочь. Он позвонит им из магазина и расскажет, что произошло. Но, может быть, стоит подождать до вечера или позвонить под конец дня? Он оделся и запер дом. Перед ним, вдали, широко раскинулись горы, а облака над горами вздымались фиолетовыми волнами с золотыми гребнями, в молочно-голубой воздушной стихии, высоко-высоко, но так четко, что по сравнению с ними он ощутил себя крохотной мошкой. По пути он никого не встретил. У магазина стоял один-единственный мопед.
Дверь в доме Цайнера была приоткрыта, в кухне его жена собирала детей в школу и как раз заплетала косички младшей дочери. Старик еще спал. Хозяйка дома стала ему улыбаться, как в прошлый раз. Муж в хлеву, сейчас придет. Потом она поставила перед ним чашку ромашкового чая и бутылку.
— Это сливовица, — пояснила она и снова занялась детьми.
Если она что-то и знала, то не подавала виду. Возможно, она избегала говорить о свадьбе, но не исключено, что просто все ее внимание сейчас занимали дети. Он наблюдал за ней, и ему нравились ее уверенные, решительные движения. В клетках чирикали волнистые попугайчики. Как раз когда дети выходили из дому, вернулся Цайнер.
На нем был рваный свитер в белую и зеленую полоску, на голове — охотничья шляпа. Лицо покраснело от ночных возлияний и утреннего воздуха.
Цайнер показал ему свой арсенал, хранившийся в спальне: ружье «монтекристо», двустволку-двойник для дроби и пули, штуцер и пистолет. Вчера-де привез штуцер из ремонта, объявил он. Под конец он добавил:
— А мы и не знали, что вы настоящий доктор.
Он зарядил одно ружье, поставил на предохранитель и спросил Ашера, не хочет ли он сходить вместе с ним на пруд.
— Хочу посмотреть, все ли там в порядке, — сказал он.
В поведении Цайнера Ашер не заметил недоверия. Внимательно наблюдая за Цайнером, он даже различал в его голосе почтительные нотки, но, возможно, это была только игра его воображения. Ашер сел в машину, собака улеглась у его ног, и они немного проехали по дороге. С одной стороны луга были покрыты инеем. Небо не утратило своих красок, вот только они посветлели, а кое-где даже поблекли.
Всю дорогу они молчали, пока не въехали во двор, расположенный ниже по склону. Они вышли из машины, и на них опасливо покосилась с крыльца маленькая круглолицая старушка в платке.
— Это моя мать, — представил Цайнер.
Он повесил ружье на плечо и первым стал спускаться в низину. Сначала за домом они вышли на глинистую тропку, обсаженную голыми яблонями. Лужицы затягивала тоненькая, прозрачная корка льда, которую Цайнер специально разбивал каблуком, чтобы услышать звон, с которым ломался хрупкий лед. Они сошли с тропки и продолжили спуск по крутому склону лу́га, осторожно, гладя под ноги, чтобы не упасть. Когда они снова вернулись на тропу, выяснилось, что ее так развезло, что они при каждом шаге проваливались в грязь. Было ясное, светлое утро. В низине виднелись два пруда, скрытые молочно-зеленым ледяным панцирем. По дороге Цайнер дал псу команду «шерш», в надежде поднять зайца, и пес тут же исчез в кустах. Оттуда вспорхнули две дикие утки, и, как только они опустились на пруды, Цайнер свистом подозвал пса. Длинные деревянные мостки, с которых кормили мальков, вели до середины одного пруда. Внезапно Цайнер замер, сорвал ружье с плеча и выстрелил. Ашер не понял, куда он метит, но в направлении выстрела какой-то зверь нырнул в воду и ушел под лед.
— Я в нее попал, видели? — крикнул Цайнер и пояснил, что метил в ондатру.
Возможно, он только ранил ее, потому что она скрылась подо льдом.
Он прошел по берегу пруда и поискал ондатру. Перед ним, не отрывая морду от земли, бежал пес, а наткнувшись на нору, принялся, поднимая комья земли, бешено ее раскапывать.
— Ондатр я отстреливаю в основном с января по апрель, — сказал Цайнер. — Можно, конечно, охотиться на них и летом, и осенью, но до середины декабря мех еще так себе, торговцы пушниной много не дадут.
Пес время от времени переставал рыть и принюхиваться, когда в пасть ему попадал аир, которым ондатры устилают норы. Тогда Цайнер, глядя на него, начинал смеяться. Спустя какое-то время он заключил:
— Нет их там, — и снова скомандовал псу: «Шерш!»
Они двинулись за псом, который пытался взять след, и тут Ашер заметил Хофмайстера, который шел к ним по другому берегу.
Цайнер его подождал:
— Хотите пострелять ондатр? — спросил Хофмайстер у Ашера.
Лицо у него было совсем заспанное, глаза заплыли.
— Мы сейчас стараемся охотиться чаще, из-за бешенства. Вы сами видели, что бывает.
— Но у того раненого не было бешенства, — сказал Ашер.
— Но могло быть. Звери сейчас представляют опасность, — возразил Хофмайстер.
Ашер ответил, что у него неверный взгляд на это заболевание, что с тех пор, как застрелили больную лису, не было отмечено ни одного нового случая бешенства, но Хофмайстер не хотел об этом слышать.
— Ондатр мы стреляли и стрелять будем, — сказал он с вызовом. — Весной, когда мы спускаем пруд, они вылезают из нор, и тут-то мы их и берем. Однажды за утро настреляли двадцать восемь штук. Они же все запруду рушат.
Пожав руку Ашера, он по-прежнему ее не отпускал, и так они шли дальше, а он рассказывал, что на ночь поставил ловушку. За мостками он встал на четвереньки и расколол рукой тонкую ледяную корку у берега, которая разбилась, как стекло. Потом он осторожно вытащил из-подо льда ловушку с мертвой ондатрой. Стальные скобы ловушки захлопнулись, раздавив ее тельце посередине. Шкурка у ондатры была влажная и невзрачная, с нее капала на землю вода. Ашеру показалось, что размером она примерно с кролика. Хвост у ондатры бессильно свесился набок, он был чешуйчатый, похожий на веретеницу. Потом они прошли еще несколько шагов и подождали, пока Хофмайстер руками не обшарит норы, которые уходили вглубь берега (он сказал, что если они забиты илом, значит, ондатры ушли из канала), а Хофмайстер тем временем объяснял, как работает ловушка. Она состояла из двух стальных скоб, соединенных шарниром, и кусочка проволоки, которая натягивалась, когда скобы были разведены. В качестве приманки, пояснил Хофмайстер, вновь опускаясь на колени и громко кряхтя, он кладет кусочки яблока. Ондатра хватает приманку, задевает проволоку, и скобы захлопываются. А бывает, захочется посидеть в засаде пострелять в ондатр дробью, но с ловушками как-то надежнее.
