Михаил Сидоров - Хроники неотложного

— Не боялись, что застрелят его?

— Ну что они, совсем дурачки, что ли? Да и оружия у них не было, журналисты как-никак…

Редким рассказчиком оказался: ДРА, Чернобыль, онкология — довелось жизни хлебнуть.

— …на двенадцатый день шлаки пошли. Скользкий стал, сальный, вонял — ужас! В ванну сядешь — разводы по воде, через минуту мутной становится. Пять дней под душем провел, жил в нем практически.

— Ё! А сколько всего голодали?

— Двадцать один день, как положено. Потом потихонечку, по всем правилам, на соках, на бульонах, на овсяночке вышел.

— Помогло?

— Живой, как видишь, сняли диагноз. Я, как окреп, сразу в Саяны уехал, на все лето, и там тоже раз в неделю сутки не ел. Травы пил, по тайге ходил, в реках горных купался — на ВТЭК пришел, дома уже, и ничего не нашли. Даже третью группу не оставили. Так что никакой медицины с тех пор, все сам. Сауна, голод, прорубь…

— Медикус курат, натура санат.

— Точно. Мы с женой лет пять как из Москвы уехали. Выбрали место, продали квартиру, дом выстроили. Все сами, включая мебель.

— Я тоже мебель сам сделал. Родительские шкафы-стенки продал, из соснового бруса тахту свинтил, а вместо кресел купил шезлонги б/у. Отшлифовал, лаком покрыл — экстра! Легкие, удобные, а главное, места не занимают. Не нужны — сложил и на балкон выставил…

Уазик наматывал километры. Плавск, Мценск, Кромы. В Кромах мы пообедали. Сидели, ждали заказ, а над нами висел плакат: растерянный заяц с двумя куриными яйцами в лапах и подпись: «ЗАЙЧИК СЕРЕНЬКИЙ, ЯИЧКИ ХРУПКИЕ».

— Ты не знаешь, к чему они это?

Я покачал головой. Он продолжал с интересом изучать картинку.

— Жаль, «Вокруг смеха» прикрыли — самое место ему там.

— Нарочно не придумаешь. Я как-то в общежитии курсантов-ракетчиков стенгазету видел, к Двадцать третьему февраля: стартует ракета из шахты, а над ней ярко: «РАДИ ЖИЗНИ НА ЗЕМЛЕ!»

Он засмеялся.

— У меня жена английский преподавала в морском училище. В первый день пришла, все приготовила, разложила, сидит, ждет. Слышит — идут. Здание старое, гулкое, дрожит все по нарастающей. Р-р-рум-тум, р-р-румтум. Подошло и смолкло. Р-р-рота-а-а, стой, раз-два! Р-р-рум-тум. И тишина. Она осторожно за дверь выглядывает, а там строй медведей — стоят, лыбятся. Старший дает отмашку, и они хором: ГУТ МОРГАН, КОМРАД ТЫЧЭР!!!

Принесли борщ. Хороший, не ожидал даже.

— Вкусный, собака.

— В Хохляндии лучше. И дешевле в два раза. Да сам, наверное, знаешь.

Врать не хотелось.

— Честно говоря, нет. Первый раз автостопом еду.

— И сразу в Крым? Силен — без попутчика…

— С попутчиками проблема. Не хотят связываться, все чего-то боятся.

— Так всегда. Сперва говорят: ты что, чокнулся? Потом, с недоумением: ну, я все равно так не могу. А потом, уже с завистью: да куда нам теперь…

— Знакомо. Хотя, если честно, мне попутчик не особо чтоб… Я вообще бирюк по натуре.

— Непохоже.

— Просто я общительный бирюк.

— А-а-а…

Так мы и ехали, болтая о всякой всячине, типа:

— Фотоаппарат возишь?

— «Смену», старую. Мне ее купили, когда наши Эверест взяли. Помните, плакат был рекламный: гора, эмблема ЛОМО и автограф: «Смена-8» прекрасно снимает на любой высоте. Владимир Балыбердин»?

— Не помню. Я в то время в Афгане был. У нас один солдатик тоже «Смену» таскал. Много хороших снимков сделал, даже выставку устроил, году в девяностом… ох ты, ё! Не иначе как ДТП?

Внизу, под насыпью, лежала вверх колесами легковушка. Рядом, на засыпанной стеклянной крошкой земле, сидел и раскачивался молодой парень. Вокруг суетились люди.

— Перевертыш. Останови, Володь, помощь окажем.

— Аптечка нужна?

— Своя есть.

Ломаная ключица и ребра. Ключица со смещением, плохо. Еще одышка и шея с отеком. Я слегка коснулся грудной клетки. Хруст снега под пальцами[82]. Совсем погано.

Раскрыл ножик, протянул мужикам.

— Срезай майку. Режь, не жалей — скорая все равно срежет.

— Ты доктор?

— Да.

Набрал трамал, реланиум, разбавил водой. Подумал — мало, добавил два анальгина.

— Терпи, друг, сейчас легче станет.

Стало. По крайней мере, подвывать перестал.

— Так, ты держи здесь, ты здесь. Не отпускать.

Правую кисть на левую дельту и крепко прибинтовать. Полоса белой марли равномерно переходит с вертикали на горизонталь, закрывая бледную кожу.

— Скорую-то вызвали?

— Вызвали. Да вон они едут.

Отлично.

— Что тут?

— Коллеги, доктор Черемушкин, ленинградская скорая. Ключица со смещением, ребра справа, клапанный пневмоторакс и эмфизема — пунктировать надо.

— Сколько ребер?

— Два точно. Трамал, реланиум, анальгин — все по вене. — Поняла, спасибо.

Понесли.

— Ну, вроде все.

Поехали.

— Ты врач?

— Фельдшер. Но в таких ситуациях лучше доктором представляться, вопросов меньше.

— Хорошо работаешь, профи.

— Дык! Высшая категория, пятнадцать лет скоро.

— А в институт чего не поступишь?

— Не хочу. Мне и так хорошо.

Опять свернули на медицину, только теперь слушал он.

— …гуманисты сраные! Наркот — преступник. Он заранее знает, что «захочу — брошу» не проканает, а за дозняк ему придется воровать, пасти старух от сберкасс и ссаживать малышню с великов. У него есть выбор, и он его делает. Сам, добровольно. И потому: никакой жалости! Никаких душераздирающих сцен в КПЗ.

— Часто вызывают?

— Каждый день. Такое изображают — обрыдаешься. Артисты…

Впереди замаячила, заголосовала тощая, очкастая фигура в кедах и в бороде. Она была с рюкзаком, в допотопном брезентовом анораке[83].

Взяли. Фигура оказалась Андреем из Калуги, спецом по аномальным явлениям. Он тоже ехал в Крым, на поиски какой-то полуфантастической нечисти, и беседа, естественно, тут же съехала на всякую параоккультную чертовщину. Володя, по его словам, встречался с необъяснимым только однажды, я ни разу, а Андрей, как выяснилось, чуть ли не ежедневно, что почему-то совершенно не удивляло. Он в два счета растолковал Володе, с чем тому довелось столкнуться, привел пример из собственной практики и слегка попенял ему за несколько легкомысленное на тот момент отношение к произошедшему. Знания у Андрея были поистине энциклопедическими. О Джеке-попрыгунчике он говорил так, словно тот был его давним приятелем, лох-несская проблема тоже в принципе была им уже решена, а уж об эльфах, гномах и хоббитах он знал столько, что меня так и подмывало проверить — не покажутся ли из-под его спутанной шевелюры краешки острых, средиземельских ушей.

Вообще-то он оказался отличным парнем, хотя своим чрезмерным энтузиазмом и привел нас в исключительно ироническое расположение духа; я даже поведал о лекции про НЛО, на которую меня в юности занесло мутной волной повального интереса к кругам на полях. Пермской зоне и прочих воспоминаний о будущем и на которой лектор, будучи в ударе от затаившей дыхание аудитории, договорился вдруг до того, что видел намедни парочку гуманоидов не где-нибудь, а на собственной кухне, после чего, в гробовом молчании, зал встал и вышел…

Когда Володя высадил нас на белгородской объездной, было уже темно. Андрей решил заночевать здесь и зазывал меня на ночевку в палатку, но мне хотелось до полуночи попасть в Харьков, до которого оставалось рукой подать.

— У меня есть банка тушенки и прекрасный зеленый чай.

— Спасибо, дружище, в другой раз. Увидимся!

— Счастливо.

Он утянулся в заросли, а я, встав под фонарем у шлагбаума, поймал старый «москвич» с двумя огородниками и вместе с ними отмахал тридцатник до украинской таможни. Там они встали в очередь, а я, перейдя границу пешком, на таком же «москвиче» мигом оказался на въезде в Харьков. Отошел метров на двести в лесок, обустроился, подогрел на примусе банку фасоли, доел сосиски и заварил чай в кружке. Поел, завел будильник, залез в спальник.

Воздух здесь был теплее, ночь кромешней, а звезды ярче. В ветвях над головой зашуршало, и, пробуя голос, утробно гугукнула какая-то птица. Раз, другой… Решив, что сойдет, она с упоением повела свою вокальную партию. Вскоре ее торкнуло; водопад замогильного контральто обрушился на притихший лес, гулко отдавая во все закоулки. Прима была в ударе. То и дело я просыпался и кидал сучья на звук, но все было бесполезно, и заткнулась она только под утро.

Рассвело. Потянуло дымком. Похоже, не один я ночевал нынче в зарослях. Так и оказалось. Стоя на трассе, я увидел, как из леса вышли две девчонки с огромными альпинистскими рюкзаками. Я салютнул им рукой. Они, улыбаясь, приблизились.

— Как спалось, коллеги?

— Прекрасно. А вам?

— Мне тоже. Вы откуда?