Шнейерсону захотелось, умильно грустя и вспоминая счастливые далекие дни, побродить по полузабытым местам… Ах, как славно ему было когда-то здесь, в этом райском подмосковном уголке… Когда вся жизнь была еще впереди, и жизнь эта представлялась необыкновенной, прекрасной…
Он бы с печальной и мудрой улыбкой, просветленный детскими воспоминаниями, бродил бы по тропинкам, где некогда носился на подростковом велосипеде, он бы встал на холме перед быстрой речушкой без названия, в которой всегда была страшно холодная вода, и, грустя по прошлому, окинул бы взором окрестности. А вышло что?..
— Действительно, а вышло что? — спросил визитер. — Вы же знаете, мир абсурден. И неудачные попытки упорядочить мир привели вас к мысли о том, что избавиться от абсурда можно посредством примитивного решения, а именно: установив некий идеальный порядок внутри себя. И дав возможность внешнему миру хаотично бесноваться за пределами вашего сознания и разваливаться без вашего участия. Вот вы и решили попутешествовать во времени. Естественно, пытаясь откручивать время назад…
Все правильно, подумал Раф. Но слишком сложно. Его мозги с трудом переваривали то, что разворачивалось сейчас перед его мутными глазами.
Он посмотрел на гостя. Какой-то незнакомец в опереточных генеральских штанах, говорящий в высшей степени странные слова. Вкусное, но невыясненное пиво с каким-то необычным привкусом, — Раф пожевал губами, — вроде погребом отдает. Или не отдает?.. Не снится ли ему все это? Пойти, что ли, соснуть? Под бочок к прелестной Марте?
— Обособляясь от мира, уходя в себя, творя внутри своей души некий отгороженный от всего мира частный мирок, — убедительно рокотал незнакомец, — вы пытаетесь уберечь себя от ужасающего бардака, царящего вокруг вас. Когда вы притащились к этому вашему дурацкому Подмосковью, вы рассчитывали победить свой приватный абсурд и обрести покой в душе и слиться с окружающим миром. Природа, думали вы, всякие там перелески, ручейки да поляны помогут вам… Ну, как же! Там так хорошо дышится и так приятно думается! И что вы нашли? Прежде всего, вы не узнали дорогих вам мест. Там давно уже бушуют городские новостройки. Урбанистический монстр безобразно растолстел и, придавив железобетонным брюхом страну вашего детства, изуродовал чистое воспоминание. Пыль, гам, грязь, вонь солярки, приезжие, которые в одночасье стали москвичами и которые с удовольствием искалечили то, что было дорого вам, истинному москвичу, и на что им, непримиримым и бойким провинциалам, абсолютно наплевать. Где ваши трогательные лесные тропинки? Нет их! Все залито асфальтом. Куда подевалась голубая чистая речушка, где вы однажды едва не утонули вместе с велосипедом? Её похоронили, упрятав в трубу под многометровый слой бетона. Кстати, вы что, совсем уже не можете жить без водки? Постыдились бы! Вы даже в эту вашу измышленную страну детства прихватили косушку. Вы не находите, что водочным дурманом вы искажаете воспоминания?
Раф налил себе пива, выпил и закрыл глаза.
— Вы совершили ошибку, — констатировал гость. — Если бы вы никуда не ездили, в вашей голове прекрасный романтичный Новогорск остался бы в первозданном виде. Он существовал бы в качестве некого святого символа, этакого девственно чистого довеска к детским полуфантастическим воспоминаниям, и в то же время был бы почти реален. Неумелым вторжением в прошлое вы собственными руками превратили свой волшебный Новогорск в руины. И покоя в вашем сердце не прибавилось. Наоборот! Вы разрушили хрупкий мир невинных детских воспоминаний. Что у вас осталось? Годы пьянства? Годы, слившиеся в один непрерывный грязноватый поток, который называется Прошлое Рафаила Шнейерсона, забытого поэта, дрянного профессора и ещё более дрянного человека… Почти негодяя, можно сказать.
Раф открыл глаза.
— Да-да, негодяя. В этой связи прочту вам коротенькую лекцию. У нас, — гость повертел пальцем в воздухе, — ведется статистика, которую вам, людям, вести затруднительно. Поясню почему. Вы слишком много внимания придаете материальным ценностям в ущерб духовным. Особенно в последнее время. Вы все стали мерить деньгами и холодным расчетом. Вы даже трогательно нежную статистику считаете холодной наукой. А это далеко не так. Ошибочность ваших воззрений приводит к тому, что вы не учитываете того, что является солью статистических исследований — ее духовную составляющую. Не буду вас утомлять дальнейшими рассуждениями. Все равно ни черта не поймете. Короче, в соответствии с нашей статистикой, негодяй живет дольше порядочного человека. И это закономерно. Негодяй не отягощен муками совести, он вообще не знает, что это такое. Муки совести могли бы сократить годы земной жизни негодяя, если бы при рождении у него не была изъята совесть, являющаяся наиглавнейшим признаком порядочности. Негодяй счастлив, что он негодяй, он знает, что благодаря этому он будет жить дольше порядочного человека на пару-тройку десятилетий. Вот и вся премудрость.
— Спасибо, — обиженно буркнул Раф. — Но я, к счастью, не негодяй.
— Весьма прискорбно! — сказал гость и в раздумье поскреб подбородок. — Значит, вы готовы к укороченному варианту своей земной жизни. Повторяю: весьма, весьма прискорбно…
— Конечно, скверно, что порядочные люди не столь живучи, но, повторяю, я не негодяй…
— А вы, однако, мужественный человек… Но вы ходите в опасной близости…
— А что там еще осталось у вас мне предложить?
— Как же безграмотно выражает свои мысли нынешний литератор! А ведь, стоит мне захотеть, эти слова могут оказаться вашими последними словами. Негоже умирать с такими словами на устах… То ли дело было в прежние времена! Что ни писатель, то гений! Помнится, Антон Павлович… Да и Лев Николаевич… Какие были фигуры! Когда-нибудь вы узнаете, о чём думали эти гиганты перед смертью и что говорили…
— Это всем известно…
— Не скажите! Если вы полагаете, что последние слова Чехова — это: "Ich sterbe" и "Давно я не пил шампанского", то вы заблуждаетесь… Он произнес совсем другие слова… Да и Лев Толстой не говорил: "Люблю истину"…
— Он сказал: "Не понимаю…"
— И этого он не говорил…
Помолчали…
— Была такая презабавная неунывающая старушка, — с удовольствием вспомнил гость, — естественно, француженка, Полетт Брилат-Саварин, она в свой сотый день рождения, после третьего блюда, почувствовав приближение смерти, закричала: "Быстрее подавайте компот — я умираю!"
Раф засмеялся:
— И вправду, замечательная старушенция! Сохранить чувство юмора до последнего мгновения…
— Да-а, — протянул гость, — были люди в наше время, не то, что нынешнее племя… М-да… Впрочем, мы заговорились! Итак, второй путь — это незамедлительно отправиться в наши пределы, где вас ждет поистине горячий прием.
Раф едва не уронил на пол стакан с пивом. Гость хмыкнул.
— Что? И второй путь вам не по вкусу? Экий вы, право, привереда! Это вам не подходит, то вам не подходит! Хорошо, чёрт с вами, предлагаю третий путь. Итак, третий путь, он же и последний, — это путь плодотворного созидательного сотрудничества! Мы вам поможем. Ваши пьесы… короче, всё, о чём вы мечтали на протяжении всей вашей неправедной жизнь, сбудется… Всякая там волшебная полутьма театрального пространства, пьянящий запах кулис, знаменитые артисты, говорящие словами, выстраданными вами в ночной тиши, когда не спят лишь лунатики да сонмы графоманов, — всё, всё сбудется! Словом, вас ждет успех! И ваших друзей — тоже. Герман вознесётся на вершину власти, имя господина Зубрицкого будет вписано золотыми буквами в историю мировой науки. Только с Титом… произойдет заминка.
— А зачем мы вам нужны?
Гость поднял руку.
— Законный вопрос! С вашей помощью мы ещё более усугубим бардак в мире людей, мы сгустим атмосферу творческой неразберихи и сделаем бессмысленным попытки человека как-то упорядочить мир. То есть, человек получит то, о чём втайне мечтает.
После короткого раздумья Раф сказал:
— Значит, мне придется предать веру в нашего Создателя, Господа Бога, которого…
— Которого вы никогда не почитали!
— Продать душу?!
— Пустяки! Признайтесь, вы же сами этого хотели! Кто, интересно, мечтал о переменах? Уж не вы ли?
— Да, но пример известного доктора…
— Оставьте вы в покое этого вашего Гёте! Доктор Фауст не существовал! Его придумал сентиментальный стихотворец, мечтавший о бессмертии… Кстати, скажу вам по секрету, — гость понизил голос, — Гёте в Бога не верил…
