А циник в квадрате — это весьма своеобразный продукт социума, который, походя иронизируя над всеми, озабочен прежде всего тем, чтобы быть циничным по отношению к себе. Это качество как бы возвышает его над всеми остальными циниками, это вроде бы уже и не циник, а нечто иное, на обычного циника совершенно не похожее.
И вышепоименованные пекельные силы единогласно приняли решение воочию ознакомиться с перспективными персонажами на предмет использования их творческих возможностей в своих грязных злокозненных делишках.
Внимательный и не слишком пристрастный взгляд заметит, что страницы библии переполнены информацией о том, что Вседержитель сквозь пальцы смотрит на проделки и не таких отпетых типов, как наши знакомцы.
Вообще в отношении Вседержителя к человеку сквозят пренебрежение и нескрываемое равнодушие. Создается впечатление, что в то время, когда писалась Библия, человек как объект познания, как космопланетарный феномен Господу был уже не интересен.
Хозяин Тьмы не таков. Сатана, помимо того, что он вовсе не столь кроток, индифферентен и благодушен, как Отец наш Небесный, отличается еще и необыкновенным любопытством. Он обожает засунуть свое мефистофельское рыло туда, куда его не просят. И очень скоро Рафу, старине Гарри, Герману и Титу (а вместе с ними и нам) доведется в этом убедиться.
Кроме того, черти для того и существуют, чтобы выдумывать всяческие каверзы, направленные против, чистых, в общем-то, помыслов Создателя.
Черти с превеликим наслаждением перевернули бы все к чёртовой бабушке.
Но вот с изобретательностью, говорят, у чертей не очень… Не новаторы, так сказать. Приемы устарели. Все их проделки давно известны.
Каббала, к которой иные прислушиваются не меньше, чем к библии, уверяет, что творческое начало, о чем было сказано выше, не является сильной стороной сатанинских сил.
С этим аргументом можно было бы поспорить. Особенно если вспомнить, на какие дьявольски тонкие ухищрения, полные творческих озарений и поистине гениально продуманных комбинаций, ради достижения своих грязных целей подчас пускаются всякие мерзавцы, коих с полным основанием можно причислить к силам, получающим нравственную подпитку из Преисподней.
Это наводит на мысль о том, что творческое начало, о котором было сказано выше, возможно, не всегда окрашено в голубые и розовые тона. Тема долгая и серьезная, и на этих страницах мы о ней лишь вскользь упомянем, тем более что времени, чтобы вдаваться в подробности подобного рода, у нас просто нет: рамки литературного произведения ограничены не столько талантом и вкусом художника, сколько суровыми и несправедливыми законами издательского бизнеса.
Будем считать априори, что изначально в части творчества исчадиям геенны огненной нужна поддержка со стороны на первый взгляд вполне порядочных креативных людей, к коим, с некоторыми оговорками, мы можем отнести наших героев.
Вообще, надо признать, что вдохновение, свойственное живой светлой жизни и присущее людям, осиянным ниспосланным свыше даром созидать новое, оригинальное, свежее, ранее никем не открытое, рождает необоримую творческую энергию.
Оно, истинно высокое вдохновение, — почти точный слепок творчества, снятый с бессмертных душ наших великих предтеч.
А какого, спрашивается, рода вдохновения можно ожидать от инфернального субъекта, пованивающего окалиной и отработанным угольным шлаком? Что может изобрести отставший от моды чёрт, коротающий время под кошачьи завывания клиентов ада, которых поджаривают на гигантских чугунных сковородках?
Представьте себе возбужденного и нетерпеливого чёрта, который мечется возле открытого очага, кочергой помешивая угли, и клянет морально устаревшее кухмистерское оборудование, не позволяющее ускорить процесс приготовления восхитительного блюда из филейных частей нежной и упоительно сладкой человечины.
Фантазии туповатого чёрта на редкость прозаичны и дальше невразумительных раздумий об оснащении адских кухонь современным оборудованием не распространяются.
Так что устремления Вельзевула и его нечистой компании склонить к сотрудничеству (обманным ли путем, соблазном или чем-либо иным) группу творчески одаренных людей, втайне тоскующих по бурной жизни, нам представляются стратегически осмысленными, благоразумными и, значит, плодотворными.
Как мы уже сказали, наши герои очень мило проводили время с подругами, не подозревая, какой сюрприз готовит им тот, кто патронирует злых духов. Короче, отнесшись весьма легкомысленно к столоверчению, Раф и его друзья вместо людских душ нежданно-негаданно вызвали демонов, то есть созданий, на которых совершенно не рассчитывали.
Первым явился некто, кто должен был, по замыслу Главного Организатора Всяческих Жестоких Забав, произвести мягкую разведку и дать понять — хотя бы тому же Рафу, — кто будет хозяином в предприятии, коим решили себя развлечь уставшие от однообразия силы Зла.
…Утро началось с демонстративных стенаний, разносившихся по громадной квартире Шнейерсона. Стонали представители сильного пола.
После вечера с обильной выпивкой и напряженной, сладострастной ночи, более свойственной ветреной молодости, чем рассудительной зрелости, всем нестерпимо хотелось пива.
И тут-то и явился он, дивный незнакомец, почти двухметровый верзила с сухим бритым лицом, облаченный в немыслимое одеяние, состоявшее из короткого темно-красного хитона, банных сандалий и суконных галифе с небесно-голубыми генеральскими лампасами. Скандальное одеяние дополнял бумажный клоунский колпак, который сидел на голове гиганта слегка набекрень.
Возраст гостя на глаз определить было невозможно. Верзиле могло быть и сорок, и все двести лет. Его появление в квартире Рафа и на страницах нашего повествования предварил настойчивый звонок в дверь, который застал Майского-Шнейерсона как раз в тот ответственный момент, когда он отдавался стону с особенным усердием и самозабвением.
Прервав сие увлекательное занятие, Раф с ненавистью посмотрел на спящую Марту и, проклиная на чем свет стоит непрошенного визитера, быстро поднялся с постели и решительными шагами направился к входной двери.
Раф посмотрел на часы. Господи, четыре утра!
Пора было положить конец ночным звонкам. Раф внезапно почувствовал жестокое желание убить гостя, кем бы тот ни был.
Пока Майский шел, у него в голове успели возникнуть два взаимоисключающих — и страшно нелепых — предположения в отношении того негодяя, который осмелился трезвонить в дверь в столь ранний час.
"Сейчас я отодвину щеколду, — думал Раф, ступая по коврам и паркету, — скрипнут старинные дверные петли, и в проеме возникнет кряжистая фигура соседа-генерала. Под густыми встрепанными бровями я увижу зло поблескивающие, красные от бессонницы глаза, а на рыхлых щеках — трясущиеся жиденькие бакенбарды".
Сосед гневно раззявит беззубый рот и изрыгнет проклятие.
Раф размахнется и к-а-ак треснет кулаком по противной морде!
(Немаловажное замечание: уж так случилось, что Раф, живя рядом с беспокойным железнодорожником не один десяток лет, ни разу не столкнулся с ним в подъезде. Таким образом, как выглядел сосед, Раф мог только гадать).
А может, это не генерал? Может, это звонит в дверь вернувшийся из сумасшедшего дома несчастный Исайя Дробман, в прошлом архитектор-авангардист и воздыхатель бывшей жены Рафа красавицы Изабеллы Востриковой? Вернулся бедолага и застыл под дверями, изнывая от желания засвидетельствовать почтение и принести извинения за то, что когда-то накарябал на Рафа подлый донос в органы…
Но вот Раф уж у дверей, звякнула цепочка, щеколда отъехала в сторону, скрипнули вышеозначенные дверные петли.
И пред похмельным взором Рафа предстала фигура в колпаке, сандалиях и всем прочим, что вместе взятое не могло не вызвать на мятом лице хозяина квартиры выражения задумчивого изумления.
Некоторое время Майский-Шнейерсон молча изучал незнакомца.
Он пытался мысленно увязать хитон, странный колпак, сандалии и лазоревые лампасы на обер-офицерском сукне с тем, как, по его мнению, просто обязан выглядеть образцовый генерал тяги, даже если некие форс-мажорные обстоятельства вынудят его подняться с постели в четыре часа утра.
Сопоставление не удавалось. Отставной генерал представлялся Рафу иначе. Если не в парадном кителе с рядами сверкающих орденов и фуражке с высокой тульей и золотой кокардой, то, хотя бы, в сапогах. Но уж никак не в колпаке и не в сандалиях на босу ногу. И в то же время, Рафу было совершенно ясно, что перед ним стоял если и не генерал, то кто-то ничуть не менее важный.
